– Мулла остался один!
– Коли его! – ревел Гришуня. – Че стоите! Ишь какой прыткий! Дави его, сейчас он сдохнет!
Мулла умело уворачивался от чужих выпадов и сам наносил удары.
Казалось, будто он сделан не из мяса и костей, а из какой-то духовной субстанции и способен в трудную минуту воспарить над сторожевыми вышками и скрыться в облаках. Однако и его начинала одолевать усталость.
Из последних сил он пробился через толпу «торпед» к Гришуне Маленькому и всадил ему в брюхо острую сталь.
– Добивай его! – заорал коротышка, отступая назад.
Он уже и сам готов был поверить в бессмертие Муллы. Вдобавок он знал наверняка – если татарин добрался до него, то теперь не отцепится даже мертвым.
Один из подпаханников Гришуни прыгнул Мулле на плечи, другой ухватил татарина за ноги, и только после этого они сумели повалить его на землю.
Третий, рослый и нескладный боец с длинным лошадиным лицом, занес нож над поверженным Муллой, метя прямо в сердце.
Раздалась короткая автоматная очередь. Вор с длинным лицом выронил нож и тяжело повалился навзничь. Следующая очередь прошила Гришуню Маленького, и тот, зашатавшись на коротеньких ножках, рухнул на колени, а затем вниз лицом в грязь.
– Расходись! – раздался громкий крик Беспалого. – Иначе мне придется перестрелять половину лагеря.
Воры в страхе бросились в разные стороны, а затем, позабыв про почившего «вождя», стали уныло расходиться по баракам, как будто ничего не произошло.
– Живой? – нагнулся полковник над Муллой. – Вижу, что дышишь. В общем, теперь ты мой должник, Заки!
Зайдулла с отвращением пнул ногой труп долговязого бойца и зло выругался:
– Паскуда, весь бушлат своими мозгами заляпал! А ты, Тимоша, думаешь, что я тебя благодарить буду?… Не дождешься! После всего этого я тебя возненавидел еще больше. Ты нарушил правила игры!
– Дурень ты, не будь меня, так тебя черти на сковороде уже жарили бы, как свиную отбивную.
Носком сапога Беспалый тронул изуродованную голову вора.
– Бедняга, как его изувечило… Теперь его даже родная мама не узнает. А насчет правил ты зря. Я их не нарушил, а ужесточил! Вас, зеков, в узде держать нужно, с вами по-другому нельзя. А потом, если помнишь, я всегда был за полное равноправие: когда одна какая-то кодла стоит над прочими, моему нутру это, просто претит. Если бы Гришуня Маленький остался в живых, он прирезал бы не только тебя, но и всех остальных воров, которые решили бы встать ему поперек дороги. А после этого он установил бы свой жестокий порядок. Мне такие расклады ни к чему. Мне интереснее наблюдать за тем, как вы, паханы, станете пожирать друг друга. Ну как, пойдешь ко мне отлеживаться?
– Не надо мне фуфло толкать, я тебе уже все сказал!
– Жаль, в другой раз у меня может не оказаться пушки. Ну что ж, вижу, что ты сам себе голова, живи как знаешь! – Беспалый привычным движением закинул автомат на плечо. – Надеюсь, это не последний наш разговор. Жаль, что ты таким несговорчивым оказался, Мулла. Вроде давно не мальчик, а упрям, как молодой осел…
Он остановился как бы в раздумье, окинул Муллу тяжелым взглядом, вдруг как-то враз погрустнел и тихо проговорил:
– Ладно, хрен с тобой! Все ж таки вместе у одной лоханки когда-то топтались. Живи! Посмотрим еще, кто кого!
И, обернувшись к охранникам. Беспалый жестко приказал:
– Отведите этого упрямца в карцер. Пускай недельку посидит, подумает. И смотрите за ним получше, а то он шустер, еще ненароком сбежит! Я с вас тогда три шкуры спущу!
Два молодых солдатика взяли Муллу под локти и молча повели к «красному уголку». Тот шел и ломал голову, с чего бы это вдруг Тимоха решил смилостивиться над ним: сам Заки уж было решил, что начальник лагеря сейчас его к стенке поставит. Но вышло иначе… Уже и тяжелая дверь карцера захлопнулась, и замок жалобно лязгнул проржавленным нутром, а Мулла все размышлял над словами лагерного «кума». Что-то, видать, готовится, решил он, что-то нехорошее, вот потому-то Тимоха и решил убрать его с глаз долой – то ли для того, чтобы убрать ненужного свидетеля, то ли чтобы лишить зеков вожака перед очередной акцией устрашения. Хотя, с другой стороны, Тимоха запросто мог бы самолично пристрелить старого кореша, недаром же, говорят, он начинал свою сучью карьеру с расстрелов по подвалам…
Первую ночь в карцере Мулла провел тревожно, почти не спал и все прислушивался. Но на зоне было тихо, даже сторожевые собаки не тявкали – похоже, все обитатели лагеря, и зеки и вертухаи, затаились в ожидании и никто не хотел торопить события. На утро Мулле принесли миску картофельной баланды и кружку воды – пайку на целый день.
Все было спокойно до вечера. А ночью, едва Муллу сморил тяжелый сон, началось… Тишину внезапно прорезали одиночные выстрелы и приглушенные крики.
Тотчас зашлись в истерическом лае собаки, потом ярко вспыхнули прожектора:
Мулла понял это по пробивавшимся во все щели полоскам света. Затем затрещали автоматы, и весь лагерь пришел в необычайное возбуждение, точно потревоженный муравейник. Крики людей, стрекот автоматов, лай собак – все слилось в ужасную какофонию.
Мулла прильнул к щели, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть, но не смог.
– Эй! Есть тут кто? – крикнул он в надежде, что ему отзовется вертухай, неотлучно охранявший карцер. Но на сей раз охранник попался нерадивый: он попросту сбежал, оставив карцер без присмотра, – это было серьезным нарушением устава. Правда, отсутствие охранника могло иметь и другое объяснение. Когда в лагере возникали беспорядки. Беспалый требовал, чтобы весь личный состав являлся с табельным оружием, чтобы утихомирить бузотеров. На это время он даже отзывал охрану «красного уголка».
Мулла опустился на корточки и стал ощупью искать щель пошире или хилую доску, которую можно было бы выбить ударом ноги. Но стены карцера были сколочены крепко – недаром Беспалый приказал два месяца назад обшить «красный уголок» снаружи новой доской.
Вырваться отсюда не было никакой возможности. Мулла сел на пол и решил ждать, тревожно прислушиваясь к стрельбе, собачьему лаю и крикам.
Только к утру зона утихомирилась. Смолкла стрельба, затихли люди, и даже собаки лишь изредка потявкивали – уже не свирепо, с ленцой. Узник с нетерпением ждал прихода вертухая с дневной пайкой – У охранника можно будет вызнать о том, что случилось ночью.
Но вертухай утром не пришел. Не пришел он и днем, и вечером. Только на следующее утро замок лязгнул и скрипучая дверь распахнулась, впустив в темное помещение хмурый свет заполярного дня и такого же хмурого охранника.
Мулла сразу признал в нем Сеньку Степанова, неразговорчивого и неулыбчивого паренька с Поволжья.
– Что там, Сенька? – спросил Мулла, не обращая внимания на дымящуюся миску похлебки и изрядную краюху черного хлеба. – Что за стрельба была позавчера?
Сенька мрачно, стараясь не глядеть на узника карцера, буркнул:
– Не положено! Порядков не знаешь, что ль? Не положено в беседы вступать!
– На то и порядки заведены, чтобы их нарушать, – попытался пошутить Мулла.
Но Сенька помотал головой и пошел к двери. Выйдя из «красного уголка», он уже загремел было ключом, но вдруг снова приоткрыл дверь и брякнул:
– Пошмаляли вчера твоих самых борзых подпаханников. Теперича остальные горлопанить не станут!
Дверь с грохотом захлопнулась, лязгнул замок.
Мулла призадумался. Сенькины слова прозвучали загадкой. Ежели Беспалый решил устроить правильным ворам «варфоломеевскую ночь», почему же он пощадил его, Муллу? Неужто пожалел? Или у Тимохи на его счет имеется какой-то другой, более хитроумный и коварный план?
Значит, Тимоха сказал: «Пускай недельку посидит!» Выходит, ему, Мулле, четыре дня и четыре ночи тут париться. Ну что ж, ладно, там посмотрим, кто кого…
И точно: на седьмой день пребывание Муллу в карцере закончилось.
Незнакомый охранник распахнул дверь настежь и коротко приказал:
– С вещами на выход!
– А ты шутник! – усмехнулся Мулла, с удовольствием подставляя лицо свежему утреннему ветерку – Какие уж тут вещи – разве что собственное дерьмо отодрать от доски да с собой прихватить.
Охранник осклабился:
– Ну, это добро можешь оставить. Вы теперь и так все в дерьме по уши.
– Ты, парень, языком-то не больно виляй! – нахмурился Мулла. – За такие слова знаешь, что с тобой могут сделать?!
Но весельчак ткнул вора в спину прикладом ППШ и беззаботно возразил:
– Да ни хрена ты не сделаешь! Кончилась твоя власть. Смотри, как бы самому не пришлось дерьмо вылизывать! Топай давай до товарища Беспалого!
Рассказ старика о непростых взаимоотношениями двух бывших друзей-воров прервал звонок мобильного телефона. Звонил Чижевский, и голос его звучал уныло.
– Джип «мицубиси» черного цвета с этими номерами принадлежит Дмитрию Рожкову по кличке Рожок, одному из ближайших помощников нашего общего знакомого дяди Толи, – сообщил Чижевский.
– Нет-нет, дядя Толя на такое не пойдет, это исключено, – решительно сказал Варяг. – Не его стиль. Он, конечно, может выступать против меня по каким-то вопросам, может даже воевать, но не так, не из-за угла. Есть вещи, которые ему абсолютно чужды. Да ты же его знаешь, Николай Валерьянович. Для него это просто западло.
– Согласен, – произнес Чижевский. – Правда, Рожок – это все же не дядя Толя, но машину его мы проверили. Из нее нельзя было подсунуть под нас бомбу так, чтобы это не осталось на видеозаписи.
– А если чуть-чуть дверцу приоткрыть? – предположил Варяг. Он сообразил, что теперь все подозрения ложатся на погибшего водителя, и это ему очень не нравилось.
– Исключено, – твердо сказал Чижевский. Оба помолчали, и затем Чижевский со вздохом произнес:
– Стало быть, переключаемся на Сашу, Владислав Геннадьевич. Надо хотя бы узнать, какая сука втянула его в это дело.
– Хорошо, – мрачно произнес Варяг. – Но помни – поделикатнее. У людей горе, они ни в чем не виноваты. И держи меня в курсе ваших действий.
– Правильно говоришь, – сказал одобрительно Беспалый, когда Варяг отключил связь. – Жаль, что не все воры такие, как ты. Базару-то много насчет понятий, насчет того, что человеком надо быть, а на деле – тьфу! Ладно, Варяг, слушай дальше…
Глава 21
Разговор с начальником лагеря был кратким. Kогда Муллу втолкнули в кабинет Беспалого, полковня откинулся на спинку стула и, глядя прямо в глаза вору, с расстановкой произнес:
– Запомни, Заки: ты теперь до конца своих дней мне кланяться должен за то, что я тебя от бесчестья спас. Ты даже представить себе не можешь, что в лагере делается. Всех, кто мог сопротивляться, перерезали, а кто не мог – отпидорасили! Сам понимаешь, это для настоящего мужика хуже смерти. А теперь иди!
У калитки, которая вела к домику полковника, стоял молодой солдатик, крепко сжимавший в руках автомат ППШ. За эти несколько недель он успел такого насмотреться, что воспоминаний у него хватило бы до конца жизни. Наблюдая за тем, как умирали зеки, он явственно представил собственную смерть, и теперь автомат сделался для него такой же необходимой вещью, как ложка во время обеда.
Беспалый едва заметно повел бровью, и солдат распахнул калитку, провожая Заки Зайдуллу долгим настороженным взглядом: вот уж кого он не ожидал увидеть живым!
Мулла легко перешагнул границу локалки и затопал к своему бараку.
Несколько зеков, сгрудившихся у входа в барак, настороженно наблюдали за Муллой. Они тоже никак не ожидали, что Беспалый, который за последние пять дней отправил на тот свет несколько десятков воров, отпустит Муллу живым и невредимым.
Мулла высмотрел старого знакомого вора Федьку Лупатого, прозванного так за пучеглазие, в окружении трех зеков, которых не видел прежде. «С нового этапа!» – догадался Мулла. Видимо, «новобранцы» уже успели понять, в какое веселое местечко они попали, и держались с таким напряжением, будто ожидали, что им на шею вот-вот набросят крепкую удавку.
– Живой! – безрадостно протянул Лупатый.
– А что мне сделается! – мгновенно отреагировал Мулла.
– Вид у тебя только больно усталый. Как будто из-под тебя только что бабу выдернули.
Мулла невольно улыбнулся:
– А может, так оно и было?
– Зная тебя, совсем не удивлюсь, – хмыкнул невесело Лупатый. – Мы тут тоже немного поразвлеклись. Всех паханов и подпаханников перерезали, а кто вякать стал, так того скрутили да в углу барака в пидоры определили. Крут наш браток! Здесь в одиночку лучше не ходить, иначе прирежут. Вот с этими Урками я под Красноярском в зоне парился. Так и ходим теперь слипшись, как сиамские близнецы. А вчера вечером Беспалый собрал всех и сказал, чтобы мы больше не ерепенились и шли в промзону. Говорит, что станки нас заждались! Да я лучше руку себе отрублю, чем за станок встану! – закончил Федька свой доклад.