Ему было необходимо разузнать побольше о Луисе, чье второе имя, как удалось выяснить, было Пуйо. Мальчик мог бы помочь ему.
Он сказал Уиллису в гостинице этим утром:
– Я еще немного пробуду здесь, в городе, на тот случай, если вдруг понадоблюсь вам.
– Сочувствую. Я знаю, что вы ненавидите эту страну. – Уиллис отвернулся, не задавая прямого вопроса и не выражая никакого удивления. Рейнер ушел из гостиницы раньше, намереваясь исчезнуть из его поля зрения. Если он собирался выяснить как можно больше правды прежде, чем до нее доберется Уиллис, ему следовало упорно трудиться.
И теперь, находясь в доме Эль Анджело, Рейнер задавал себе вопрос: не понапрасну ли он тратит время? Полезнее было бы найти Луиса Пуйо и поговорить с ним, прислушиваясь к тончайшим оттенкам высказанных слов; но таким образом он мог бы сойтись на одной дорожке с Уиллисом. Было две причины, по которым он желал избегнуть этого. Одна из них была та, что Уиллис профессионал и должен желать работать в одиночку.
Он смотрел на большую карту, занимавшую всю стену лачуги Эль Анджело. Это не была типографская работа, чертеж был тщательно сделан вручную; вероятно, самим Эль Анджело. Масштаб был неразборчиво обозначен в углу – похоже было, что он составлял один дюйм на милю. Береговая линия была проложена небрежно, за исключением тех мест, где были ручьи и причалы, представляющие особый интерес для рыбаков. Зато океан был размечен куда точнее, и по различиям в разметке – кое-где использовались чернила, кое-где карандаш, цифры были неодинакового размера – становилось ясно, что карта составлялась небольшими участками и, вероятно, в течение многих лет. Это была, скорее всего, попытка зафиксировать всю сумму знания Эль Анджело об этих морских водах: рейс, занявший целый день, в течение которого, возможно, разыгрался шторм и был утерян такелаж, стал крошечным числом на этой карте, результатом измерения глубины или скорости пересеченного течения.
Большой кусок карты был покрыт потеками от ливней, с которыми не смогла совладать крыша лачуги, весь холст был засижен мухами, многие отметки трудно было разобрать, но Рейнер знал, что карта должна была являться самой ценной частью собственности Эль Анджело, даже дороже лодки. Лодку было легче построить и купить, чем сделать такую карту. Из этого следовало, что домишко на пляже был всего лишь его жилищем. Настоящим домом Эль Анджело был океан.
Он заметил крошечный крест случайно. В дюжине мест были отметки о затонувших судах: чернильный кружок с краткой легендой – несколькими словами по-испански: «Пробит борт, 50 фатомов, возможно, „Ла-Фиренца“, 1908… Лот запутался, поднята деталь лебедки с клеймом „Коллет и Браун“ Неизвестное…» Большинство затонувших судов находилось около линий, обозначавших длинный риф, протянувшийся с севера на юг параллельно побережью, приблизительно в тридцати милях от него. За рифом начинались большие глубины – двести и больше фатомов. Отметки показывали, что Эль Анджело, без всякого сомнения, был квалифицированным океанографом – за зоной больших глубин обнаружилось подводное плато со средней глубиной в шестьдесят пять фатомов.
Маленький вертикальный крест находился как раз на этом плато, приблизительно в пятидесяти морских милях, почти точно на запад от Пуэрто-Фуэго.
– Теперь мы можем поговорить, – сказал Эль Анджело, войдя в лачугу. Он снял с плеча тяжелый моток линя и повесил его на вбитый в стену костыль. – Вы не испанец и все-таки хорошо владеете этим языком. Как вам удается?
– Не очень. Боюсь, мой испанский далеко не столь изыскан, как ваш. – Фразы Эль Анджело были построены прямо-таки по-библейски, в его речи не было и тени диалекта. Рейнер отошел от карты и добавил: – Я хотел бы половить рыбу. – Сказать: «Я приехал половить рыбу» было бы ошибкой, так как Вентура знал, что он находился здесь уже больше месяца и за это время даже близко не подошел к лодке. Вентура – Пуйо – Пепито – Гайамо – Эль Анджело… Вы никогда не говорили с кем-то одним, но всегда со многими.
Эль Анджело отошел от стены и остановился перед Рейнером, сложив огромные ручищи. В считанные секунды там, где они касались тела, засверкали крупные капли пота и по смуглой коже побежали ручейки.
– У меня здесь не так давно был другой англичанин, его звали Мархе. Вы его не знаете?
– Как, вы сказали, его имя?
– Мархе.
– Нет, не знаю такого.
Рейнера так и подмывало обернуться и снова посмотреть на карту, но он не сделал этого. Интересно, что сказал бы Уиллис при виде этого маленького вертикального крестика? Наверно, выдумал бы какую-нибудь чертовски ловкую штуку. Уиллис был профессионалом.
– Вы ловили рыбу когда-нибудь? – спросил испанец. – Большую рыбу?
– Нет. – Лгать бесполезно, потому что в лодке его невежество сразу же проявилось бы.
– А почему же вы хотите ее ловить? – На великолепной бороде сверкали сбежавшие с висков струйки пота.
– Зачем люди забираются на горные вершины?
– Чтобы подчинить их себе.
– Ну вот… – Рейнер пожал плечами.
– Вы уже знаете кое-что об акуле, – сказал Эль Анджело, как будто эти слова убедили его. – Вы знаете, что если вы не сможете подчинить ее себе, то она вполне может завладеть вами. Это то же самое, что и с быками.
– Менее опасно, я бы сказал.
– Вы хотите, чтобы я взял вас в мою лодку ловить акул?
– Да.
– Тогда вы должны понять, что это опасно. Я всегда настаиваю на этом: мой гость должен знать об опасности. Завтра вы увидите это сами, но сначала нужно объяснить на словах.
– Я учитываю ваше предупреждение. – Он обернулся и посмотрел на карту.
– Насколько далеко от земли мы уйдем?
– Мы пойдем туда, где ходит рыба. А это может быть где угодно. На рассвете моя лодка будет готова. Это время вас устраивает?
– Прекрасно. – Он отвернулся от карты, так как Эль Анджело не проявил желания что-нибудь показать на ней. Раз они пойдут «куда угодно», то кроме как взмахом руки этот маршрут на карте не покажешь.
– Я беру сотню песо за день, – сказал Эль Анджело. – Мы возвращаемся на закате. – Он скептически посмотрел на Рейнера. – Или раньше, если вы пожелаете.
– Как только наловим больше, чем может поднять лодка.
Эль Анджело расслабленно уронил руки вдоль тела и чуть повернул свое большое тело, но посетителю вдруг стало ясно, что наступило время прощаться. Рейнер вышел на пляж и, пока шел до дороги, почти физически ощущал тяжесть солнечных лучей.
На открытом месте было невозможно думать. Позже он должен попытаться изобрести какой-нибудь способ навести Эль Анджело на разговор. Не было никакой надежды уговорить капитана взять от берега курс точно на запад и держаться его на протяжении пятидесяти миль. Независимо от того, что он нашел, этот человек поставил на карте не чернильный кружок, а крест, и сделал это, конечно, исходя из своих собственных сугубо личных целей.
Лишь раз, уже ближе к вечеру, Рейнер увидел Уиллиса, когда тот выходил из городской конторы Национального управления авиаперевозок на Авенида-дель-Мар. Он шел короткими решительными шагами по противоположной стороне улицы, новая панама нелепо выглядела на его длинной тощей фигуре. Если он и заметил Рейнера, то не подал виду.
Стоя под прохладным душем в гостинице, Рейнер вдруг осознал еще один вопрос. Что же все-таки заставило его остаться в Пуэрто: то ли он почувствовал вкус, проводя это расследование, которое вскоре разрастется до неведомых размеров, то ли причиной послужило то, что он вошел в «Ла-Ронду» во время дождя и простоял там час, глядя на женщину, прежде чем они обменялись несколькими словами? Жизель… Даже имя было прекрасным.
Но мысль была дурацкой, и Рейнеру пришлось ворчливо прогнать воспоминание о том, что вчера вечером, когда он вошел в эту комнату и постоял некоторое время у открытого окна, глядя на берег ненавистной страны, он впервые подумал, что вершина Катачунги, пылающая в черном небе, выглядит красиво.
Глава 7
В шести милях от берега море было абсолютно спокойным. Когда звук двигателя стих, наступила такая тишина, что заложило уши. По воде расплывался длинный след, оставленный лодкой; невдалеке он терялся в дымке испарений, поднимавшихся с поверхности.
За всю дорогу Эль Анджело заговорил только однажды, когда Рейнер спросил у него название показавшегося на юге острова.
– Это остров Ла-Пас.
В море лежала бесплодная скала, похожая на кулак. Рейнер слышал об этом острове, но ни разу не был рядом с ним.
– Сколько там каторжников?
– Тысяча душ.
Во вчерашней газете было напечатано сообщение о том, что президент Икаса пообещал расследовать условия содержания на острове, потому что месяц назад там произошел бунт среди заключенных, пятнадцать охранников было убито, а известия об этом событии достигли материка. Сегодня, проходя в миле от утеса, ни Рейнер, ни Эль Анджело, ни Мозес Гайавата не слышали оттуда никаких отзвуков волнения Он снова обрел соответствие своему имени – Остров Мира.
Гайамо, присев на корточки на баке лодки, смотрел в воду, куда минуту назад опустили красный узел свежих потрохов. Перед этим они уже стояли милях в трех от берега, время от времени заставляя суденышко описывать неторопливый круг и волоча за собой приманку, но так и не увидели ничего, кроме небольшого косячка летучих рыб; Тихий океан был неподвижен, как мертвый.
Рейнер прежде не понимал, насколько трудно будет разговорить Эль Анджело. Когда этот человек не управлял лодкой и не разбирал снасти, он пристально смотрел на воду, неподвижный, как корабельная носовая статуя. И обращаться к нему в это время было бы так же кощунственно, как кидать в статую камни. Мальчик тоже не разговаривал, хотя и знал, что этот англичанин понимает по-испански; в благоговейном ужасе, вызванном сосредоточенным состоянием его капитана, он молча сидел в стороне.
Перегнувшись через транец, Рейнер увидел, что вода изумительно прозрачна. Она, похоже, даже светилась изнутри, люминесцентно ясная, как будто впитав в себя белесое тепло неба. В глубине не было видно ни малейшего движения.
Временами слышалось, как хлюпает под форштевнем чуть заметная волна, но большей частью было настолько тихо, что он слышал даже дыхание Эль Анджело. Тот твердо стоял, широко расставив ноги, его большая голова поворачивалась, как у насторожившегося на охоте зверя, все чувства были настроены на выслеживание мельчайших признаков приближения добычи. Однажды на протяжении этого часа небо незримо пересек самолет, его тонкий слабый звук был похож на писк комара, попавшего в невидимую сеть.
Море, придавленное солнцем, было абсолютно спокойным. Лодка была неподвижна.
– Перед приманкой, – вдруг сказал Эль Анджело. Гайамо быстро придвинулся к нему, пристроив руку козырьком над глазами. Рейнер тоже прошел вперед. Он остро сознавал свое невежество: ведь он даже не знал, следует ли ему оставаться на месте, не издавая ни звука, или присоединиться к двоим рыбакам на носовой палубе.
Он был в середине лодки, когда вода в футе от правого борта потемнела и под поверхностью воды, не доставая до нее плавником, проплыла акула. Она была длиной в половину лодки. Эль Анджело метнул линь, на конце которого был закреплен огромный, больше его кулачища, стальной крюк с наживкой. Линь просвистел в воздухе, а вода вспенилась в тот же миг, когда наживка коснулась поверхности и окрасила кристально прозрачную воду красным.
– Держите! – Эль Анджело повернулся к Рейнеру и перебросил ему несколько петель каната. – Упритесь ногами в люк и держите крепче, когда она потянет.
Мальчик разложил линь, чтобы он не запутался, и побежал в корму за шестифутовым гарпуном. Рейнер, твердо встав около люка, увидел, что поверхность воды перед носом лодки забурлила. Там сразу несколько акул принялись потрошить приманку. Воду, минуту тому назад совершенно неподвижную, теперь пенили плавники; мелькали белые животы – это акулы переворачивались на спину, чтобы вцепиться в добычу. Самая проворная из акул вцепилась в связанные узлом внутренности вчерашней добычи, и кверху поднялось кровавое пятно. В тот же миг линь в руках Рейнера дернулся и натянулся с такой силой, что его прижало к брусу полубака. Англичанин издал непроизвольное рычание.
– Выдайте слабину, пусть побегает! – сразу же крикнул Эль Анджело.
Через борт полетел второй линь, и мальчик метнулся, чтобы не дать ему запутаться, так как серповидные челюсти схватили наживку прежде, чем крюк коснулся поверхности: рыба вырвалась из-под воды, изогнув свое сверкающее блеском синего металла тело, и скрылась. Линь тут же туго натянулся. Стая акул, терзающих приманку, и две, попавшиеся на крючок, поднимали фонтаны пенных брызг. Линь, который держал Рейнер, был туго натянут: гигантская рыбина устремилась в глубину. Когда же человек или рыба пытались потянуть на себя, он вибрировал, как тетива напряженного лука.
– Выпустите слабину! Дайте ей место!
Эль Анджело вываживал зацепившуюся акулу. Вот на палубу у борта легло одно кольцо каната, другое, третье… Наконец длинная темная тень оказалась перед самым форштевнем и вода вскипела под отчаянно работающим хвостом. Рейнер продолжал бороться со своей рыбой, когда Гайамо подал гарпун капитану. Эль Анджело взял его, быстрым движением завел линь на утку и стал выбирать момент для смертельного удара. Мальчик, затаив дыхание, стоял поодаль. На мгновение рыба, как несущаяся торпеда, показалась на поверхности воды, и гарпун сразу же глубоко вошел ей в глаз.
Они принялись крутить лебедку, закрепленную на фок-мачте, и выбирать гарпунный трос. Рейнер в это время стоял спокойно, линь в его руках был не напряжен. Когда акула Эль Анжело перевалилась через борт, солнце полыхнуло во всю длину ее синего тела и позолотило скатывающуюся воду. Огромная рыбина легла поперек носовой палубы, и доски заскрипели под ее тяжестью. В этот момент хвост акулы хлестнул Рейнера по руке, ободрав ему кожу от локтя до плеча. Неожиданный удар заставил его качнуться к грот-мачте, но Пол тут же восстановил равновесие, выбрал слабину на лине и принялся вываживать рыбу. Отражавшееся в воде солнце слепило его, однако он продолжал натягивать линь, хотя рыба на противоположном конце отчаянно изгибалась и дергала назад. В конце концов она оказалась в ярде от борта, перевернутая кверху белым брюхом.
Две акулы напали на раненую прежде, чем ее успели вытащить лебедкой, и Эль Анджело яростно взревел, обрушив на них гору проклятий. Именно это он ненавидел в них и именно к этому не мог привыкнуть – к их каннибализму, слепому стремлению жрать себе подобных, когда те еще живы, несмотря даже на то, что они ведут смертельную схватку с их общим врагом – человеком.
Рейнер изо всех сил упирался в фальшборт, пот больно щипал его глаза, а яркий свет слепил их. Он уже понял, как мог человек проклинать рыбу: между человеком и рыбой существовала связь, не имевшая ничего общего с натянутым между ними канатом – это была непредсказуемость исхода схватки, происходившей в пустынном море. Дважды Рейнер чуть не выпустил туго натянутый канат, но его остановило странное чувство – этим он опозорился бы перед врагом. Не перед Эль Анджело или мальчиком, но перед чудовищем, сопротивлявшимся ему с силой, какую он прежде и представить себе не мог.
Он выбрал еще ярд линя, а затем правая нога скользнула по слизи на дне лодки, Рейнер споткнулся о ванту и стукнулся головой о мачту. В это время рука Эль Анджело стремительно обхватила его поперек груди и остановила. Мальчик что-то крикнул и прыгнул с бака, держа в руке гарпун. При этом он обошел подальше пасть акулы, потому что, крикнул он, акула не мертва, пока не воняет – это вам может подтвердить Пуйо, однорукий Пуйо.
Рейнер не видел, что происходило в следующие несколько секунд, но почувствовал, что линь снова натянулся. Когда натяжение ослабло, он упал на дно лодки, так как Эль Анджело выпустил его, чтобы взять гарпун. Затем они вместе с мальчиком что-то выкрикнули, взвизгнула лебедка, и канат в руках у Рейнера провис, на этот раз окончательно.