Для первого раза результат их встречи все-таки был положительным. Хоть вопросов никаких и не решали, но и не стали друг другу омерзительны, а это уже неплохо. Белов вышел из спортзала и увидел, что Дуба что-то убежденно доказывает Витьку.
— Я тебе говорю, что в чифирь надо добавлять щепотку соли, — говорил он, сдержанно жестикулируя, — проверено сто раз. Крепость заварки просто отличная.
Витек не спорил. Белов, выйдя из спортзала, отдал Дубе кроссовки, надел свои ботинки, кивнул Виктору и пошел по коридору по направлению к выходу. Витек, хромая, поспешил за ним.
— Слышь, Витек, ну ты все понял? — крикнул вслед Дуба. — Если кто в этом городе на тебя наедет, звони, не стесняйся, я ему кишки отобью.
— Договорились, — сказал Витек и пояснил Белову: — Дуба с Германом ребята-то нормальные.
Белов нехотя кивнул. Нормальные, только когда ты с ними заодно. Но встанешь в оппозицию, станут другими.
Александр Белов и Диктор Злобин поздно вечером приехали в трехкомнатную квартиру, которую Рыков предоставил Саше и Ярославе. Ярослава ждала Сашу с работы и как обычно нервничала. Маленький животик стыдливо скрывала под просторным халатом.
После того разговора с Сашей она попросила найти для нее врача, который согласился бы сделать аборт. Она поздно поняла, что беременна, а теперь кто сделает аборт на таком сроке? Только если уговорить за деньги.
Но Белов был категоричен — ребенок будет жить, он не виноват в том, что его отец террорист Омар. У него уже маленькие ножки и ручки есть, и сердце бьется — Белов видел во время УЗИ эту «фасолину». И к тому же это была первая беременность Ярославы — сделай она аборт, еще неизвестно, будут ли у нее потом дети.
Нельзя сказать, что решение это далось Белову легко. Бывало, ночами ему хотелось выть от досады, что не уберег, он тогда свою любимую, что похитил ее Омар, как Черномор Людмилу у Руслана, первым воспользовался ее красотой. Но Черномор был старым и немощным, потому с Людмилой ничего не случилось, а Ярослава вот забеременела.
Разум ему подсказывал, что ревновать нельзя — это мерзко и грешно, Ярослава не виновата ни в чем, а эмоции душили его. Бывало, любуется ею, как она на кухне управляется, а потом вспомнит Омара, и комок в горле. Дал сама Ярослава забыть не могла — для нее близость с мужчиной была связана с болью и отвращением. Пытался Белов все наладить, но видя, что причиняет любимой только страдания, отстал. Вот так и жил — вроде мужик здоровый, а никакой интимной жизни. Изменять же Ярославе не мог, потому что любил ее. Оставался для него один выход — с головой погрузиться в работу, что он и сделал.
Витек, проводив Сашу до двери, хотел сразу же уйти — он поселился этажом ниже в такой же квартире, как и у Саши, тоже предоставленной всей компании Рыковым. Только жили они в той квартире втроем — все друзья Белова.
Доктор Ватсон, который тоже теперь работал в структуре Белова его замом по кадрам, Витек, совмещавший обязанности водителя и личного телохранителя Белова, и Федор, который работать не хотел, лежал на диване, размышлял и читал толстые книги. Он отпустил длинную бороду и ходил в домотканой рубахе, подпоясанной бечевой.
Друзья Федора не осуждали, на работу не гнали, позволяли заниматься философией по той причине, что после плена и Чечни он резко бросил пить: Друзья боялись спугнуть его трезвость, как синичку, случайно севшую на открытую форточку, потому потакали его безделью и о работе даже не заикались. К тому же расходов от Федора почти не было — мяса, рыбы, масла и другой нормальной человеческой пищи он теперь не ел — стал вегетарианцем. Кушал только пророщенное зерно и перемолотый в миксере овес, запивая несладким чаем.
Арсений Степаныч Власов с ними в Красносибирск не поехал, остался в Москве заниматься бизнесом, но наказал Белову, если освободится должность не меньше замминистра — немедленно ему звонить и приглашать.
В этом же подъезде Рыков предоставил квартиру и чеченцу Шамилю с семейством, благодаря дочери которого Зареме им удалось бежать из зиндана. После того как чеченская девочка помогла бежать из плена русским, всей их семье оставаться на территории Ичкерии стало небезопасно, вот Рыков с Беловым и перетащили их в Красносибирск.
Ярослава к возвращению Белова приготовила цыпленка в духовке и пригласила их с Виктором к столу. Только они сели, как в дверях появился Федор. На нем была коричневая ряса с капюшоном, похожая на одеяние монахов-бенедектинцев, за плечами холщовый вещевой мешок, в руках посох, увенчанный крестом. Видимо, куда-то собрался философ далеко и надолго.
— Ухожу я от вас, братья и сестры, — с печалью в голосе сказал он, — нет в вашем бытие истины и веры. Занимаетесь мышиной возней, а о душе и думать забыли.
— Ну вот, начитался своих дурацких книжек, — сказал Витек, — хотел же я их выбросить, но не успел.
Федор пропустил замечание Виктора мимо ушей, потому что взгляд его был устремлен в вечность.
— И куда же ты направляешься? — спросил Белов.
— Поеду в Москву собирать заблудших, — ответил Федор, — потом с ними уйду в леса, будем строить скиты и жить
далеко от цивилизации. Как мы с вами жили когда-то на свалке и были свободными. А теперь вы опять влезли в этот суетный мир, устроились в нем поудобнее и цепляетесь лапками за блага, как пауки за паутинку! Мерзко мне с вами, поэтому я ухожу!
— Погоди, Федор! — Белов попытался удержать его.
— Бесполезно, Саша, — махнул рукой Витек, — он если чего в голову втемяшит, уже ничем не выбьешь. Лучше бы, правда, он водку пил, чем занудничал у меня над душой целыми днями. Пусть идет куда хочет, комнату его я пока занимать не буду. Поскитается голодный и вернется, не денется никуда. Взрослый мужик, а дурью мается. Тут на днях деревянный меч себе строгал, так я его выбросил.
Федор вздохнул с горечью и обидой за выброшенный меч — символ своего новорожденного христианского братства, повернулся и ушел, плотно затворив — за собой дверь. Саша сказал, что все-таки надо было его остановить, попытаться отговорить от глупой и опасной затеи, а Виктор ответил, мол, не связывать же его, взрослый человек, а в психушку сдавать товарища своего не совсем хорошо. Оказалось, что Федор давно собирался скиты какие-то строить, жить, как в Древней Руси, общиной, охотой и собирательством, а назвать все это — «Братство Деревянного Меча». Тренировался спать на голом полу, чем сильно раздражал Витька, когда тот об него спотыкался.
Ватсон и Витек идеи Федора о жизни в ските от Саши скрывали, чтобы не забивать ему голову пустяками — у него на комбинате было дел не разгрести: Пока Рыков в Чечне в зиндане сидел, столько было своровано и поломано, что на год работы хватило бы, а года у Саши не было, надо было уложиться максимум в месяц.
После ужина Саша Белов прошел в свой кабинет — маленькую комнату со столом и компьютером — скопилась уйма бумаг, которые требовали досконального просмотра. Только он уселся поудобнее в кресло, как в прихожей раздался звонок. Ярослава открыла дверь, Саша прислушался и узнал голос Рыкова. Оказалось, что тот прямо с самолета и сразу к нему. Ярослава предложила поужинать, и Рыков не отказался. Прошли на кухню, Саша рассказал о своем визите к Барону и разговоре с Семеном, а Рыков вкратце рассказал о своем разговоре с Зориным. Стали пить чай. Ярослава ушла смотреть телевизор — ей были скучны их производственные дела.
Белов отхлебнул крупнолистовой чай, заваренный прямо в чашке и спросил:
— Олег Алексеевич, а расскажи мне подробно, как ты на место генерального директора алюминиевого комбината попал, ты же вроде из рабочей семьи, не блатной? В общих чертах ты рассказывал, а поподробнее? Мне для работы это нужно знать.
Рыков усмехнулся, залпом выпил еще не остывший чай, поставил чашку на стол и ответил:
— Отец с матерью на этом комбинате с самого первого камня работали. Я выучился в институте в Москве, тоже вернулся сюда. Сначала мастером был, потом начальником литейного цеха стал. Это ты знаешь. В Советское время комбинат крепко на ногах стоял, а как началась перестройка, так и пошла свистопляска. Генеральный директор был мужиком старой закалки, растерялся в новых рыночных условиях, привык ведь, что производство и сбыт налажены, все работает, как часы, а тут вдруг — бац! Все поломалось. Да и не мог он ничего сделать — все в стране летело в тартарары. А он еще и в пенсионном возрасте был, кондовый такой производственник. Руки опустил, стал на пенсию проситься. На его место хотели из Москвы директора сунуть, да никто не шел сюда — в тех условиях в кресло директора садиться — что голову на плаху класть.
— А ты не испугался? — спросил Белов.
— А чего мне было терять? — ответил Рыков. — Ниже, чем я был, я бы в любом случае не упал, а народ честным путем меня выбрал генеральным директором. Знаешь, это я потом уже, гораздо позже узнал, что Зорин с компанией крест на комбинате поставили, решили своего старого директора, который комбинат не смог на плаву удержать, спасли от позора, а мне дать повластвовать пару лет, списать на меня все грехи и смыть, в унитаз. Устроили якобы демократические выборы, дали народу почувствовать либеральность руководства. Зоринской компании все равно было кого выберут — они были стопроцентно уверены, что комбинат не вырулит уже, сдохнет и развалится. Я знал это, потому из кожи вон лез, чтобы комбинат на ноги поднять. Вот этим кулаком самолично прикладывался в морду, если саботировали или воровали. Но все равно дело было гиблое — будущего я не видел, комбинат медленно умирал. Акции ничего не стоили вообще, но я их скупал сколько мог и у кого мог. И знаешь, что мне помогло?
— «Черный» четверг августа девяносто восьмого, ты говорил, — ответил Белов.
— Да, — кивнул Рыков, — «четверг» тоже помог, но я тебе скажу, что никакой «четверг» не спас бы комбинат, не будь я сам цепким, как клещ! Продукция нашего комбината в основном шла за рубеж за доллары, а доллар вдруг стал стоить в пять раз дороже. А зарплаты-то остались в рублях, налоги в рублях, все в рублях, кроме нашей продукции, которая уходила теперь в пять раз дороже. Дышать стало легче, акции подскочили в цене, мне в карман деньги стали течь рекой. Зорин и компания зашевелились, стали проявлять интерес.
— И ты стал олигархом, — подсказал Белов, — вошел в их круг.
— Да, я вошел в их круг, — ответил Рыков, — но все равно остался для них чужим, непонятным со своими «дурацкими», на их взгляд, идеями. Я-то думал — раз мне Бог дает деньги, то я должен помогать тем, кто в них нуждается, стал заниматься благотворительностью, но мне в Москве намекнули, что «общепринято» более одного процента прибыли на благотворительность не давать, а я, как в Библии написано, делился десятиной. Пришлось урезать финансирование «благих дел» под давлением сверху. Потом я хотел зарплату рабочим поднять раза в два, прибыль это позволяла, так Зорин мне сказал, что это «ударит по карманам акционеров», а Красносибирское «быдло», мол, и за миску супа работать будет, ему деваться некуда, так что нечего рабочих баловать. Мои экологические программы совет директоров не утвердил, мне прямым текстом сказали, что безработных в Красносибирске много, если часть народа от плохой экологии подохнет, проблем будет меньше. Но я не сдавался, продолжал город обустраивать, в-спорт, в культуру деньги вкладывал. Я здесь родился, я пацаном здесь бегал, я каждому новому зданию радовался и фонтаны все в городе, которые в моем детстве били, восстановил. Хотел в Красносибирске создать оазис благополучия.
— И вот тогда-то тебя похитили, и ты попал в Чечню, — догадался Белов, — и к этому Зорин причастен.
— Жена моя погибла, когда меня захватывали, — ответил Рыков, — а я даже и не хоронил ее. Вот приехал, памятник поставил, оградку заказал. Любил я свою Татьяну, Саша, сильно любил, хоть прожили мы вместе почти двадцать лет, все равно любил как в первый день. Вот как ты Ярославу любишь.
— А дети? — осторожно спросил Саша. — Почему нет?
— Бог не дал, — коротко ответил Рыков и продолжил: — Так что хоть и знаю, что мое похищение Зорин организовал, а что я с ним сделаю? Не в суд же мне идти. И вендетту по-корсикански затевать я тоже не могу. Время пройдет, Бог рассудит и всех накажет, кого положено. А кого положено наградит, так ведь Федя говорил?
— Так, — согласился Белов и припомнил, что Федор пустился в странствие.
Хотел сказать об этом Рыкову, да тот поднялся из-за стола и засобирался домой. Белов решил не грузить Олега Алексеевича — у того и так забот полон рот — целый комбинат на плечах.
III
Утром субботнего дня за чашкой кофе Шмидт развернул газету и сказал Ольге, которая красилась у зеркала:
— Ты смотри-ка, Белов опять на первой полосе. Спас директора Красносибирского комбината из чеченского плена. Два с лишним месяца назад это случилось, а только сейчас напечатали.
— Не бог весть какое событие, чтобы торопиться! — сказала Ольга, резко нагнулась через стол, выхватила у Шмидта газету и, пробежав заметку глазами, добавила: — Вот гад этот Белов, всегда умудрится выкрутиться из любой ситуации и оказаться наверху. Орден Мужества получил вместо того, чтобы сгнить в тюрьме. И сейчас на первой полосе. Никакой справедливости нет в жизни! Когда же ему воздастся по заслугам?
Ольга отбросила газету и увидела стоящего в дверях кухни Ивана, одетого по-уличному — он как раз собирался покататься на скейте во дворе. Иван смотрел на мать с нескрываемой детской ненавистью, сдвинув брови к переносице.
— Ты что, Ваня? — удивилась Ольга.
— Не смей так про папу говорить! — хмуро буркнул Иван. — Он хороший!
— А ты откуда можешь знать, хороший он или плохой? — взорвалась она. — Часто ты его видел? Он вон жив-здоров, а до тебя ему никакого дела нет! Не заботится о тебе!
— Он обо мне не заботится, зато ты меня уже достала, вот тут сидишь! — сказал Ваня, проведя ребром ладони по горлу, повернулся и быстро пошел к двери.
— Я тебя достала? — в сердцах крикнула Ольга. — Мать тебя достала! Ну и убирайся, звереныш неблагодарный, тогда к своему папаше!
— И уйду, — буркнул Ваня.
Выходя из квартиры, он сильно хлопнул дверью. Наверняка мать думает, что он вернется с повинной толовой и будет просить прощения. Нет, не вернется. Он-то знает, что отец носа не кажет, потому что мама ему запретила с ним видеться. А если так, то Ваня сам отца найдет. Москва не такой уж большой город. Время есть — каникулы, до сентября он не вернется в интернат для детей российской элиты. Так что, если даже в Москве отца нет, то поедет туда, где он сейчас находится.
Иван прыгнул в стоявший на остановке троллейбус и поехал в сторону метро. По пути думал о том, что мать все еще считает его маленьким, помыкает им, а у него отцовский характер уже проявился, самостоятельный, сильный, независимый. А мать признавать этого не хотела, пыталась выбить из него беловскую натуру.
А как выбьешь, если она в генах сидит и никаким воспитанием этого не переделать?
Еще она сильно задолбала Ваню со своей скрипкой. Из самой ни фига скрипачки не получилось, так надо сына мучить, заставлять смычком струны шлифовать. Ну накой она ему сдалась, эта скрипка? Не нравится Ивану на ней играть. То ли дело, когда он с отцом оставался, папка ему давал из Пистолета пострелять. Шмидт, конечно, тоже мужик неплохой, Ваню не обижает, старается с ним на равных, но папка-то в сто раз круче был.
«Почему был? — сам у себя спросил Иван. — Отец где-то в Москве, надо только найти где». И тут до него дошло, что нужно купить газету, которую Шмидт утром читал, и узнать, где сейчас отец. Может быть, в редакцию съездить. Он выпрыгнул из троллейбуса и подбежал к киоску с газетами, по дороге продолжая накручивать себя.
Вот она говорит, что это отец их бросил, а на самом деле это она, не дождавшись даже, когда отец объявится живой или мертвый, спуталась со Шмидтом. Она думает, сын маленький был и ничего не помнит, а он все хорошо помнит.
Иван купил в киоске нужную ему газету, сел на лавочку и быстро прочитал статью. В ней не было ни слова о том, где искать отца. Рыков этот — директор Красно-сибирского алюминиевого комбината, наверняка к себе и поехал. А отец куда делся? В Москву вернулся или тоже подался в Красносибирск?
Все-таки Москва очень большой город — попробуй найди в нем человека. Иван прочитал фамилию автора статьи, потом нашел на обороте адрес редакции. Нужно было ехать туда, попытаться что-то выяснить у автора статьи про отца, раз он с ним в Чечне встречался. Конечно, сегодня суббота, редакция может быть закрыта, но попытка не пытка.