Ну вот. А там, во внутренних войсках, на моей армейской службе, совсем другое дело было. Я в Азербайджане служил. Мы их азерами называли. Дикий народ, что вы. Вот и усиливали солдатиками милицейские патрули. По два рядовых к менту приклеивали, мы и ходили «на троих».
Так там были просто больные люди в этих ментовках и полный беспредел. Один раз мы задержали малолетнюю беспризорницу – уже в конце смены. Обезьянник оказался пустым, а на дежурстве остался Сучков. Похабная рожа. Постоянно чесал матерные анекдоты. Но это – ладно, не в этом дело, это и я тоже уважаю. Все дело в том, как он это рассказывал. У меня было такое ощущение, что он вместо того, чтобы смеяться над очередным анекдотом, спускал в штаны. В общем, маньячишка такой плешивый. Эту породу на зоне гнобят все, кому не лень.
Надо сказать, что это была только лишь вторая или третья смена. Я только пришел из учебки и никого там не знал. Также я не знал, что сексуальные развлечения со всякими беспризорницами и шлюшками были там нормальным явлением. Но в первый раз я все это увидел в тот день!
Одиннадцать часов вечера. Следующая смена должна появиться часа через три. В обезьяннике никого не будет, только если мы сами никого не затащим. А зачем этим стражам закона нужно было нарушать уединение с такой – пусть грязненькой, но молоденькой девушкой. Мордочка у нее была, конечно, страшненькая. Но ведь народ был не разборчивый – никто с ней целоваться не собирался. Если бы я сразу врубился, к чему идет дело, то постарался бы не допустить этого. Потом было уже поздно, когда они запугали бедного дикаренка…
У меня сразу Инга встала перед глазами. В голову ударила кровь, и я за себя испугался. Нельзя было сказать, чтоб они прекратили. Они меня быстренько бы грохнули. Тогда я уже умел учитывать все и заставил себя бездействовать. Это было настоящей мукой для меня – слышать, как она кричит под одним, вторым, третьим, четвертым. Каждый ее крик для меня был криком Инги. Я сказал, что боюсь что-нибудь подцепить. Ох, и мерзенько было тогда у меня на душе, так мерзко, что дальше некуда. Я решил про себя, что все эти, простите, эмвэдэшники сдохнут от моей руки рано или поздно. Нужен был подходящий случай. Этот случай появился месяца через три. Они «наехали» на одного дельца, промышлявшего маком – экспортом из братских республик, требовали денег, собрали против него кучу улик, вещественных доказательств, запугивали его, давили, и тот уже готов был отдать им больше, чем у него было. Двое моих коллег во главе с младшим лейтенантом не могли от меня избавиться. К чистому бизнесу я относился положительно. Я не терпел насилия над малолетними девочками.
О чем это я? Ах да. Два придурка, лейтенант и я, хотели провернуть это дело самостоятельно, то бишь ни с кем не делиться, потому что никто из прочих не знал об этом наркодельце. Как вы поняли, это были те самые, трое из четверых, что попользовались беспризорницей. Не в курсе этих событий был только дежурный Сучков, который развлекался с дикаренком последним и проявил чрезмерную при том фантазию. Его я хотел грохнуть больше всего, но приходилось отказываться от этого еще на неопределенное время. Так вот каков был мой план. Я заключаю договор с дельцом о том, что я отмажу его от дела, попросту – все ему отдаю, а он помогает мне грохнуть его шантажистов. Вполне взаимовыгодное соглашение. Как я и ожидал, делец с радостью кинулся мне навстречу. Сперва он, понятное дело, долго осторожничал, не соглашался, боялся подставы, но я ему довольно убедительно рассказал и об Инге, и о беспризорнице. В общем, когда он перестал бояться, то так активно приступил к составлению плана, что я стал побаиваться за последствия. Конечно, основным условием было то, что на меня не должно упасть никаких подозрений. Сошлись на следующем: я за два или лучше три дня до намеченной операции ложусь в лазарет (у меня и в самом деле были нелады с легкими), но заранее позаботившись обо всех уликах против дельца. А делец со своими верными товарищами назначает моим коллегам стрелку и потихоньку их там мочит. Потом скидывают в глубокую-преглубокую яму, облив прежде бензином, поджигают, а потом закапывают. Единственное, что мне в том плане не нравилось, так это то, что убивать их буду не я, а неизвестно кто. Может быть, такие же любители поглумиться над молоденькими девочками. Но уж тут выбирать не приходилось. В противном случае я мог бы попасть под подозрение и, не ровен час, уличен в преступлении.
Прошло все чудесно. Даже то, что я попал в госпиталь, было хорошо во всех отношениях. Во-первых, я здорово отдохнул, а во-вторых, я вовремя успел предотвратить кровохарканье. Что касалось работы дилера с моими дружками, то все было сделано просто безукоризненно. Коллеги вышли из логова на охоту и не вернулись. Здорово, да? Представьте себе объявление: «Три сотрудника органов вышли из участка и не вернулись. Приметы: у всех троих мерзкие, наглые рожи». Смешно, да? Ну вот. А уж Сучкова я потом на гражданке нашел. И вы знаете, не убил. Мне показалось, что он изменился. Да и вообще, кинулся ко мне в объятия, когда увидел. Не стал убивать. Да и Ингины крики у меня к тому времени в ушах не звенели.
Так вот, значит, я и служил во внутренних войсках".
– Послушайте, – вдруг прервал его Болотов, – у меня вот тут, пока вы говорили, мыслишка возникла. А не возобновить ли мне это дельце с пропавшими коллегами? Хотя сейчас уже вряд ли кто захочет это ворошить. Но я бы не поленился.
– Да пожалуйста, – ответил Чирков, – это даже ваш долг, насколько мне известно. Только я ведь вам совсем другую историю рассказать собирался. Но могу и в следующий раз.
– Нет-нет, что вы, – спешно сказал следователь. – Давайте продолжим и вернемся, как вы любите говорить, к нашим баранам. Только знаете, Чирков, хватит мне Робин Гуда здесь разыгрывать. Вы ж не ребенок. Это даже и смешно – у каждого мочилы ну такие оправдания – хоть в святые его записывай.
– Хорошо, – вдруг быстро согласился Чирков. – Больше не буду.
Они закурили каждый свои сигареты.
– Продолжайте.
Глава 24. БРЕД
На следующий день после похорон Турецкий с утра появился в областной прокуратуре Новогорска. Сабашов уже час корпел там в кабинете над документами.
– Вот, опять смотрю медицинскую экспертизу, – доложил Валентин Дмитриевич московскому следователю.
– Я и сам для этого приехал, – Турецкий сонно потер глаза. Было видно, что он не выспался.
Ночью в соседнем номере гостиницы, где остановился Турецкий, бурно выясняли отношения молодые супруги. Дело дошло чуть ли не до мордобоя. И когда разозленный Турецкий хотел вмешаться, супруги неожиданно и так же бурно помирились. Удовлетворенные и счастливые, они спокойненько заснули в объятиях друг друга. А Александр долго еще курил, глядя в окно и размышляя над эгоизмом молодости.
– Может быть, кофе? – предложил Турецкому Сабашов.
– О кофе я как раз и мечтаю. Давно приучил свой организм – или он меня, – что, пока утром кофе не выпью – я не человек, – Турецкий закурил сигарету, с удовольствием наблюдая, как Сабашов суетится над чайником.
– Так кого же мы все-таки хоронили вчера – штурмана или второго пилота? – Турецкий заглянул в документы к Сабашову.
Сабашов несколько сконфузился. Это была его недоработка. Нужно было тщательнее проверить все материалы по найденным среди обломков самолета вещам.
– Труп штурмана Савельева был идентифицирован в связи с обнаруженным в самолете фотоаппаратом «Никон», – пытаясь справиться с волнением, строго отрапортовал Сабашов. – Многие работники аэропорта, сама жена Савельева утверждали, что это был единственный предмет, который штурман Савельев, как заядлый фотолюбитель, брал с собой в полет всегда.
– А что, другие летчики не фотографировали? – перебил Валентина Дмитриевича Турецкий.
– Но я обошел все семьи погибшего экипажа, подробно расспросил о вещах, которые летчики брали в полет. И у Витрук был, мы же договаривались, помните? И кроме Савельевой, фотоаппарат никто не упомянул. Да и марка фотоаппарата совпала! – оправдываясь, излагал Сабашов.
Чайник закипел, Сабашов хотел было сделать кофе Турецкому, но тот жестом остановил его и налил сам.
– В этот раз Савельев тоже брал фотоаппарат. Это утверждала не только Савельева, но и механики, обслуживающие самолет перед вылетом. Видели, как он нес в тот день его на ремне через плечо.
Александр усмехнулся про себя скрупулезности Сабашова. Это ему нравилось в скромном следователе. Он сам всегда стремился к точности в деталях.
– Я сегодня снова был у механика Стояновского, – продолжал Валентин Дмитриевич. – Он рассказал, что в день катастрофы собирался отметить свой служебный юбилей – десять лет работы в новогорском аэропорту. Встретил Савельева перед вылетом, увидел у него фотоаппарат и попросил сфотографировать его на память.
– Все это замечательно, Валентин Дмитриевич. – Сделав последний глоток кофе, Турецкий заметно взбодрился. – Но что теперь дает нам основание думать, что мы хоронили Витрука? Только фантазии его жены?
– Это моя вина, Александр Борисович. Я номер не проверил, – еле слышно сказал Сабашов.
– Проходите, пожалуйста, – вежливо пригласила следователей жена Витрука. – Чаю хотите?
– Нет, спасибо, – отказался Турецкий.
Сабашов тоже отрицательно покачал головой.
– А я выпью, – сказала Маша и на минуту покинула своих гостей, удалившись на кухню.
Турецкий по привычке оглядел квартиру. Он сразу обратил внимание на иконы, расставленные на полочках, в книжных шкафах. На столе лежал Молитвослов. Он был открыт на странице, где Турецкий прочитал: «Акафист за единоумершаго».
– Вы, наверное, хотите узнать про фотоаппарат? – вернувшись с чашкой чая, спросила Маша Турецкого. – Меня в прошлый раз ваш следователь расспрашивал о вещах, – она кивнула на Сабашова, – но про фотоаппарат я только вчера узнала. Не хотел мой Игорь, чтобы я это знала.
– А почему не хотел? – спросил Турецкий.
– А потому что фотоаппарат… Никита ему дал. – Женщина украдкой взглянула на икону и совсем тихо и быстро произнесла «Господи, помилуй!».
– Никита – это ваш сосед? – уточнил Сабашов.
– Я не буду о нем даже говорить, – упрямо мотнула головой женщина. – Он – нечисть – Она снова почти неслышно произнесла несколько слов, из которых Турецкий смог разобрать только «Спаси и сохрани».
На лице ее застыла странная улыбка.
– Знаете, – вдруг сказала Маша, – для меня все это настолько закономерно. И эта катастрофа. И то, что мой Игорь погиб. Ему было всего тридцать три. Может быть, вы люди неверующие? – вопросительно взглянула она на Турецкого.
Александр неопределенно пожал плечами.
– А я верю, – продолжала Маша, – что Бог в молодом возрасте забирает людей из милосердия, чтобы человек не пал еще ниже.
Сабашов оторвал глаза от протокола, не зная, записывать ли ему эти размышления свидетельницы. А она тем временем, чуть стыдясь своей откровенности, продолжала:
– Из-за этого… Никиты муж и погиб. Из-за него Игоря даже нельзя было отпевать. Не крещеный он оказался – опять же по вине этого прислужника сатаны. А ведь собирался два года назад, даже к батюшке уже ходили. И невенчанные мы остались… И как потом – в той жизни, – Маша задержала дыхание, сдерживая слезы.
Турецкий внимательно смотрел на молодую женщину. Конечно, смерть близкого заставляет любого задуматься о том, что будет после смерти. Но от Маши исходило такое здоровое и земное дыхание жизни, что слышать от нее о посмертной жизни ему было странно. Сабашов внес в протокол необходимые сведения, опустив религиозные размышления свидетельницы.
Уходя, Турецкий краем глаза успел заметить, как Маша вслед быстро перекрестила их с Сабашовым.
…– Он здесь живет, этажом выше, – сказал Сабашов, когда вышли. – Двенадцать лет назад им занималась госбезопасность, – вводил в курс Турецкого Сабашов. – Гремело у нас тут в области скандальное дело по кришнаитам. Этот Никита и был главным кришнаитом.
Следователи поднялись этажом выше.
– Баламутил молодежь, распространял «перепечатки», – продолжал Сабашов. – У меня дочь даже что-то домой притащила. Были два самоубийства в его группе. Но доказать его виновность в доведении до самоубийства не смогли. При обысках всю литературу находили у ребят, а он вроде бы остался чист. Удивительно, что на допросах все ребята дружно выгораживали его. И тогда гэбэшники не нашли ничего лучшего, как подкинуть этому Никите в квартиру ворованные пластинки. Дали год «химии».
Звонок в квартиру главного кришнаита Новогорска не работал. Турецкий постучал, но никто не открыл. Турецкий толкнул дверь, которая оказалась открытой.
Хозяин сидел посередине комнаты с закрытыми глазами в позе «лотос» и, как сразу сообразил Турецкий, усердно медитировал. Дымились ароматизированные палочки, тихо играла индийская музыка. Стены квартиры были разрисованы символическими рисунками. Не было кровати и стульев, во всю комнату был расстелен ковер. А в углу располагалось что-то напоминающее низкую тахту. Везде: на полу, на подоконниках – беспорядочно валялись книги: некогда запрещенная литература о карме, о переселении душ, астрологии, все эти кастанеды, гурджиевы, раджнежи, блаватские, которых теперь продавали на каждом углу.
Медитирующий наконец открыл глаза. Он спокойно посмотрел на Турецкого и Сабашова и, казалось, совсем не удивился их появлению в своем доме. Сабашов объяснил ему суть дела и попросил рассказать обо всем, что касалось его фотоаппарата. Сесть было негде, и Никита на несколько секунд удалился на кухню.
– Для важных гостей, – с улыбкой сказал он следователям, вернувшись с двумя запыленными табуретками.
Турецкий и Сабашов сели на табуретки, а хозяин опустился на ковер в прежнюю позу.
– Да, молодые люди, я дал Игорю свой фотоаппарат, как вы правильно сказали, марки «Никон», – вежливо сказал Никита.
Сабашова покоробило от слов «молодые люди». И не только потому, что кришнаит был моложе и Турецкого, и Сабашова. А потому, что в этом обращении чувствовалась снисходительность.
– Видите ли, Игорь давно мечтал попасть в Индию, встретиться с посвященными, быть хотя бы на некоторое время ближе к Шамбале. Хотя конечно же эта близость к Шамбале и посвященным никогда не была географической и временной, здесь действуют уже духовные расстояния. И все-таки для него это было очень важно. Он готовился к посвящению у саньяситов. И конечно же хотел все зафиксировать на пленку.
– Простите, вы не могли бы показать паспорт фотоаппарата? – перебил его Турецкий.
– Конечно, пожалуйста, – улыбнулся, глядя Турецкому прямо в глаза, Никита.
Турецкий чувствовал, что его начинает мутить от запаха ароматизированных палочек.
Никита же, как назло, очень долго искал документы среди множества своих книг. При этом, наталкиваясь на какую-то заинтересовавшую его книгу, он раскрывал ее и, прочитав несколько строк, чему-то загадочно улыбался. Иногда он зачитывал некоторые фразы из книг вслух и тогда поворачивался к Турецкому и Сабашову, одаривая их своей мудрой улыбкой.
Наконец паспорт фотоаппарата нашелся. Сверили номер – он совпадал с номером, найденным среди обломков самолета. Пришлось составлять протокол изъятия вещдока и допросить Никиту по поводу событий, связанных с тем, как этот фотоаппарат оказался в салоне самолета.
Уже в прихожей хозяин мягко задержал Турецкого.
– А я знаю, что произошло, – тихо сказал он ему на ухо.
Турецкий вопросительно взглянул на Никиту.
– По-нашему это называется черная кара. А по-вашему – злая воля.
– Интересно… – несколько иронично сказал Турецкий.
– Откуда я знаю? Я чувствую, – сказал хозяин очень серьезно.
С представителем правительственной комиссии проговорили часа два. Действительно, узнали мало, если не сказать – ничего. Правда, околичностями сухой академик склонялся к версии о неисправности моторов. Но со многими, многими оговорками. Турецкий поставил ему вопрос о диверсии, но тот только замахал руками – ни в коем случае!
После этого зашли в кафе, взяли по сто граммов водки.