Последним вышел и подмигнул оркестрику пожилой, совершенно лысый, лоснящийся коротышка. Его белый пиджак, очень тесный, складками очерчивал абсолютно круглый живот. «Друг Окуджавы бард Угланов?» – предположил Самоваров.
Бард был почему-то не с гитарой, а с небольшой жёлтой трубой. Самоваров удивился. Петь и одновременно играть на трубе сложновато. Окуджава этого никогда не делал. Однако Армстронг?..
Нервно и сухо задрожали барабаны, булькнул контрабас, а Роман Вагнер извлёк из рояля множество беспорядочных звуков, похожих на бренчанье мелочи в кармане.
Самоваров джаз не жаловал. Он считал его музыкой чересчур беспокойной и громко. Ежедневные репетиции вундеркиндов в музее изнурили его слух. Он внутренне сжался, когда пожилой коротышка поднёс к губам трубу и подмигнул соратникам. Труба тут же исторгла из своего сверкающего жерла тягучую неопределённую мелодию. Горячим мармеладом мелодия потекла по полупустому залу, насытила и сгустила воздух и ощутимо полилась по жилам, томя до осоловения.
– Вот так дедушка! – восхитилась Настя. – А я боялась, что барды будут.
– Здесь всегда стильная музыка. Это гарантировал сам Андрей Андреевич Смирнов.
– Тот, у которого твой самовар и чайник?
– Именно. Он же – тот быстроглазый господин, что боролся тут за права несовершеннолетних. Я вас познакомил, забыла?
– Точно! Знаешь, у меня в голове всё перемешалось, – призналась Настя. – Я и
теперь не могу понять, какое он имеет отношение к этой Даше.
– У, тут целый клубок леденящих душу тайн!
И Самоваров рассказал Насте то, что он вольно или невольно узнал днём в музее.
– Значит, я всё правильно сделала! – воодушевилась Настя. – Надо было ребёнку помочь. И, по-моему, у меня неплохо получилось, хотя я придумала всё на ходу. Импровизировала!
Ей очень хотелось, чтобы Самоваров её похвалил, но он сказал строго:
– Импровизация – это искусство. Самодеятельность тут не проходит. Впредь я бы не советовал тебе врать. Получается совсем неубедительно: слова путаются, язык заплетается, руки дрожат. Жалкое зрелище!
– Однако все мне поверили! Значит, вышло правдоподобно. И потом, я страшно волновалась не оттого, что сочиняю, а оттого, что… вдруг ты скажешь что-нибудь неожиданное. Ты такой правдивый и не любишь, когда врут. Ты т а к на меня смотрел!
– Как?
– Обескураженно! И ты покраснел. Тебе было стыдно, что я вру.
– Причём так неловко…
– Вот я и боялась, что ты засмеёшься или наоборот, рассердишься и тем самым выдашь меня.
Настя потупилась и ложечкой от мороженого стала рисовать круги на скатерти. Самоваров поймал её тонкую руку и накрыл своей – горячей и сильной.
– Неужели ты могла подумать, что я тебя выдам?
– Ты такой правдивый и мог из принципа…
Бедная девочка!
– Настя, дружок, – сказал Самоваров очень серьёзно, – ты должна знать: даже если бы передо мной стоял не негодник Смирнов, зажиливший мой самовар, а сам архангел Михаил, я и тогда бы тебя не выдал. И не выдам. Даже если ты тысячу раз будешь неправа, не выдам. Никогда. Никому.
Настя слушала его удивлённо. Он никогда раньше не говорил так. Ложечку она выпустила, изо всех сил вцепилась в его руку и прошептала:
– И я никогда. Господи, как хорошо иметь человека, который тебя не выдаст даже архангелу! Как хорошо!
Глава 7
Свидетель Самоваров
– Ну, Колян, теперь не отвертишься! Будешь у нас по делу проходить – для начала свидетелем. Я тебя наизнанку выверну!
Эти свирепые слова говорил Самоварову майор Стас Новиков, давний друг и бывший сотоварищ по уголовному розыску. Оба они, ретивые питомцы Нетской школы милиции, начинали когда-то вместе. Только Самоваров прослужил в милиции меньше года и попал по собственному неразумию и молодой лихости в ту самую перестрелку.
Случилось это в сентябре. С тех пор в горьком осеннем воздухе стал он улавливать неистребимый запах больничных простыней. А пахли эти простыни тоской, были измараны несмываемыми рыжими пятнами чужих страданий – и его собственных тоже. На этих простынях доходил он до такой полной и нестрашной пустоты, что уже не было больно. Хотелось только, чтоб кончилось всё поскорее.
Лишь больше года спустя он снова оказался дома. Жизнь, как ни странно, всё это время продолжалась – ходили по улицам люди, росли деревья, по небу плыли облака. Изменилось немногое. Например, девушка Самоварова за кого-то успела выйти замуж, развестись и снова выйти. Сам Самоваров для розыскной работы уже не годился. Он пошёл работать в музей.
А вот Стас Новиков успел прославиться именно на том поприще, которое они с Самоваровым вместе когда-то начинали. Стас изловил массу злодеев разного калибра. Долгое общение с криминальными личностями, знание тёмных сторон жизни, а также уход жены к какому-то торговцу содой сделали Стаса закоренелым мизантропом. Обычно в человеке он предполагал наихудшее, оборота событий ждал самого неблагоприятного.
Что удивительно, он редко ошибался. Оттого-то его представления о жизни становились всё мрачнее и мрачнее. Взгляд его стальных глаз был твёрд и неприветлив, лицо играло волевыми желваками. На его щеках всё заметнее становились те мужественные рытвины, что в народе именуются собачьими ямками.
Когда Стас пообещал вывернуть Самоварова наизнанку, тот, конечно, не мог видеть собачьих ямок сыщика: разговаривали они по телефону. Угроз Самоваров не испугался – это были обычные Стасовы подначки. Все последние годы Стас оставался неназойливым, но надёжным другом. Иногда случай сталкивал их в обстоятельствах неприятных и странных. Рука об руку им пришлось распутать несколько довольно мудрёных дел.
Однако сегодняшние слова Стаса насторожили Самоварова.
– Ну-ка повтори, какие у вас ко мне претензии? – переспросил он.
– Известен тебе гражданин Щепин Игорь Евгеньевич, ныне покойный? – ответил Стас вопросом на вопрос.
Самоваров не поверил своим ушам:
– Как покойный? Кто? Щепин? Тоже?
– Ого! – оживился Стас. – Горячо! Я даже предчувствие имел нехорошее. Как только узнал, что при странных обстоятельствах скончался деятель культуры и искусства, так сразу и подумал: не обойдётся дело без Самоварова. Выезжаю на место – и что же? На столе покойного лежит краюха чёрствого хлеба, а под ней бумажка. «За телефон 120 р. Чайник Самоварову. Не верит, скотина!» Писано рукой покойного. Дрожащей старческой рукой! Ты не хочешь сделать заявление?
– Как это странно, – пробормотал Самоваров.
– И это всё? А если ближе к делу? Я сейчас на месте преступления, в мастерской Щепина. Тело обнаружено именно здесь. Знаешь, как подъехать? Тогда давай!
Самоваров со вздохом отвернулся от монастырского поставца, который кротко взирал на него единственным оком – расчищенной от копоти голубой розой. Однако ехать было надо. Бедный князь Щепин! Неужели убийство? Бессмыслица, бред – кому нужен нищий старик? Впрочем, и не такие дикие вещи случаются!
Мастерская Щепина располагалась в облупленной трехэтажке. Вход к скульптору был особый, из переулка. Майор Новиков встретил Самоварова в тесных сенцах, которые Щепин называл предбанником. Стас восседал здесь на табурете. Он неприязненно разглядывал ржавую электроплитку и гору слипшихся кастрюль на допотопном кухонном столе. Вход в саму мастерскую был задёрнут пестрой занавеской, об которую, как видно, часто вытирали руки.
Увидев Самоварова, Стас встал и протянул другу свою большую, невероятно жесткую и твёрдую ладонь:
– Привет, Колян! Рад встрече. Хотя радоваться лучше бы в другом месте. Сто лет тебя не видел. Ну-ка, повернись! Молодцом! Женат, счастлив, богат.
– Кто это тебе сказал, что я богат?
– Сам вижу. Шапка на тебе под потолок, как у Шаляпина. Мы зимой-то с тобой встречались последний раз года три назад – тогда у тебя другая была, облезлая. А вообще шапки – это баловство. По морозу надо голым ходить, как Порфирий Иванов.
Сам Стас был сегодня в том же кожаном пальто, что и три года назад, и много ранее. Даже в неновой одёжке выглядел майор уверенным в себе, серьёзным и мужественным. Да он и был таким!
– Я не настолько озабочен здоровьем, чтобы гулять нагишом, – сказал Самоваров. – Лучше просвети, что с беднягой Щепиным?
Стас честно признался:
– Чёрт его знает. Неясно! То ли убийство, то ли смерть от естественных причин.
– А что стряслось?
– Картинка такая: обнаружен сидящий в кресле старикан семидесяти шести лет от роду, без признаков жизни и без видимых повреждений или следов насилия. Чего от деда ещё ждать в таком преклонном возрасте?
– Но по такому случаю хватило бы «скорой» и участкового. Почему ты здесь?
– Как раз участковый и заварил кашу! – недовольно засопел Стас. – Старик помер вчера вечером или ближе к ночи. Нашли его, как видишь, оперативно: какой-то алкаш из Союза художников прибыл сегодня утром в гости, а ему никто не открыл. Алкаш очень хотел выпить, молотил в дверь, взбудоражил соседей. Божился? что его Щепин ждёт и никуда уйти не мог. В конце концов вызвали слесаря и участкового. Они дверь вскрыли и увидели, что старика хватил удар. Печально, но бывает. И вдруг участковый –жуткая у него фамилия, Немнюгин – начинает орать: «Стоп! Стоп! Руками ничего не трогать! Это серийное убийство!»
– Не хило! Почему же серийное? – удивился Самоваров.
– Потому что Немнюгин вопит: «Не далее, как десять дней назад я вскрывал квартиру недалеко отсюда, в Архиерейском переулке. Там тоже старик мёртвый лежал!» Он мигом вызывает нас. Хотя какие основания? Ведь все старики когда-нибудь умирают, многие скоропостижно и без свидетелей. В своих одиноких квартирах. Ежедневно они мрут, не то что каждые десять днейэ Однако Немнюгин упёрся: серийное! У того, говорит, деда, что в Архиерейском, вот так же, как здесь, пыль вытерта была, и тряпочка на батарее висела.
– И здесь тоже есть тряпочка?
– С этим не поспоришь: тряпочка действительно висит. Я сам-то чего сюда приехал? Немнюгин на столе здесь обнаружил бумажки всякие, и та, что сверху лежала, меня смутила. Мятая такая бумажка, а на ней старческой про тебя написано и про какой-то чайник. Что за чайник? Чему ты не веришь? Почему скотина?
Самоваров вздохнул, промолчал.
– Не знаешь? Ну, хоть что-нибудь предположи! – приставал Стас. – Фигня ведь какая-то. Я для очистки совести решил тебя потревожить, прежде чем занести старика в естественно помершие. Что скажешь?
Это всё невероятно, – пробормотал Самоваров.
Ничего другого не пришло ему на ум.
– Чего ж тут невероятного! Дед был старее некуда. И без видимых повреждений, – насупился Стас.
Самоваров задумался.
– Странная записка, – пробормотал он. – В ней только про чайник мне всё понятно. Я был в этой мастерской два дня назад. Видишь ли, некоторое время назад я решил обменять один из своих чайников на самовар…
Стас внимательно выслушал всю историю про чайник с самоварчиком, про Тверитина и про то, что анималист Щепин был единственным свидетелем обмена коллекционеров. От такой информации шершавое лицо майора стало ещё суровее, а собачьи ямки обозначились особенно явно.
– Дело поганое, – изрёк он. – Вернее, дела-то, может, и не нет никакого, но смерти обоих стариков в самом деле похожи. Они друзья, оба служители муз – и одинаковым образом скончались с интервалом в две недели. Против этого не попрёшь! Если ты, Колян, тут был недавно, то обстановку помнишь. Может, это ограбление? Алкаш смотрел и говорит, что вроде бы ничего не взято. Следов борьбы, беспорядка тоже нет – наоборот, уборка проведена. Давай поглядим, а вдруг всё-таки пропало что-нибудь?
Стас отдёрнул захватанную занавеску, и друзья вступили во владения князя-анималиста.
– Ну, как? – озабоченно спросил Стас. – Смотри в оба! Труп увезли, но вещи все на местах.
Самоваров огляделся:
– Прав твой Немнюгин: есть тут нечто странное и необъяснимое. Скульптор Щепин был дедушка весьма неопрятный. Здесь ещё два дня назад царил полный беспорядок. Глина была растоптана по полу, всюду миски кошачьи – он очень кошек привечал…
Стас повёл носом и согласно кивнул. Сам он держал кота, знаменитого Рыжего, и отлично знал, чем пахнут кошки.
– Теперь смотри, – продолжил Самоваров, – пол чисто выметен. На столе идеальный порядок, столешница прямо блестит – явно помыта. Наверное, впервые за последние пятнадцать лет! Тряпочка, как тебе известно, висит на батарее. Вон она.
– Занудный ты, Самоваров, – зевнул Стас. – Я всё это уже видел. Криминалисты были и тоже ничего из ряда вон выходящего не обнаружили.
– А оно есть! Это кошачьи миски! – воскликнул Самоваров.
– Да ну! Вот это диво.
– Именно диво! Они всегда стояли на полу – вон там, у стеллажа. Где же они теперь? А вот – на полке, стопочкой. И не догадаешься, что они кошачьи, до того чистенькие. Конечно, кошачий язык гладко моет, но удалить засохшие остатки пищи и особенно глины он не в состоянии. Я уж не говорю, что поставить миски стопочкой не в силах самая гениальная кошка.
– Зачем кто-то мыл эти дурацкие миски? Я могу понять, когда отпечатки пальцев намеренно стёрты. Допускаю, пол здесь выметен, чтобы уничтожить следы. Но девять кошачьих мисок зачем перемыты? – недоумевал Стас.
– Когда ты найдёшь ответ на этот вопрос, ты узнаешь, кто преступник. Так всегда пишется в детективных романах.
Стас насупился:
– Иди ты к чёрту! Накаркаешь ещё. Какой преступник? Это естественная смерть!
– Участковый не зря удивился, – продолжил размышлять вслух Самоваров. – Ведь у второго деда, Тверитина из Архиерейского переулка, случилось то же самое – внезапная и необъяснимая чистота вместо обычной грязищи. Там перетёрты в шкафу запылённые статуэтки и подстаканники. Всё похоже – один к одному! А про тряпочку у Тверитина на батарее мне сам Щепин и рассказывал.
Стас недовольно потёр большим пальцем крутой подбородок и вздохнул:
– Погано, если так. Поглядим, что скажут медики. А вдруг всё-таки естественная смерть… Прикинь теперь, не украли ли чего. Хотя понимаю, трудно это. Вон сколько всякого барахла! Одних статуэток море – собачки, тигры, гамадрилы…
– Произведения Щепина-Ростовского не имеют художественной ценности, – уверенно заявил Самоваров. – Материалы, из которых они сработаны, тоже малоценные – глина, гипс, пластилин. Дорогих вещей у покойного здесь никогда не водилось, денег, по-моему, тоже. Откуда? Друзья-собутыльники Щепина всё-таки поточнее скажут, пропало что или нет. Но я почти уверен, что ограбления не было.
– А что тогда было? Первым делом приходят на ум наследственные дела. Ребята родственников поищут, на квартире у Щепина побывают, поговорят с соседями. Самая реальная версия – квартирный вопрос.
– Да, это возможно.
– Это раз! Если старик пьющий был, то могли притащиться случайные гости. Вот и вторая версия – ограбление во хмелю, – рассуждал Стас. – Но непохоже. На столе сохранилась непочатая бутылка «Особой» и какая-то вонючая наливка. Опять же старик сидел целенький, небитый, в кармане пятьдесят два рубля. Все версии будем проверять, но пока ничего общечеловеческого – деньги, бабы, месть – не просматривается. Хотя как раз бабы и склонны к уборкам и развешиванию тряпочек.
– Щепин не выносил подобных баб.
– Значит, это что-то по твоей части, Самоваров. Что-то глубоко психологическое и невнятное. Может, всё дело в твоём чайнике? Что бы означали эти таинственные слова «Не верит, скотина»? Чему ты не веришь? Быстро шевели мозгами!
Самоваров и сам уже занялся этим трудным и малообещающим делом. Даже вертелось что-то в памяти, но такое бесформенное и неопределённое, что расплывалось при малейшем приближении.
Пришлось Самоварову прикрыть глаза, чтобы чётче вспомнить все подробности последней встречи со Щепиным. И ведь не забылись подробности, даже мельчайшие! Возникало в памяти морщинисто-складчатое вольтеровское лицо старого анималиста, виделось, как из-под набрякших век внезапно будто выпрыгивают его блестящие глазки, а потом снова тускнеют, заволакиваются сонной мутью. Что-то бессвязное Щепин тогда выкрикивал, ругал выставкомы и коллег, оторвавшихся от традиций реализма. Кажется, упоминал и смерть Матюшки? Но всё это слушал Самоваров невнимательно. И не верил, скотина? Чему?