Когда Мейер заговорил, голос его был таким спокойным, что сразу стало понятно, как он близок к срыву.
— Могу подтвердить. То, что вываливается, очень горячее.
— Там вряд ли есть какой-то заполнитель, — сказал Пол, — способствующий быстрому охлаждению и затвердеванию. Тревис, пожалуйста, поверните Мейера и поставьте его в центр того круглого пятна, хорошо?
Не знаю, что послужило причиной изменений во мне. Они начались еще до лугового жаворонка, но были каким-то образом связаны с ним. Когда едешь на машине по Техасу, вокруг столько жаворонков, которые сидят на кольях изгородей и поют, что иногда кажется, что вокруг стоит непрерывный нежный серебряный звон. Теперь луга молчат. Жаворонки питаются жуками, вскармливают ими птенцов. Жуки пропали, и луговые жаворонки пропали. И мир стал таким странным — и становится все более странным. Мир, который плодит полов диссо вместо жаворонков.
Так что каким-то образом рискуешь меньше, потому что потерять такой мир — значит ничего не потерять. Я знал, что моя голова все еще работает плохо. Она напоминала мотор машины, который надо отрегулировать. Включите скорость — и он зачихает, задрожит и заглохнет. Надо прибавлять скорость постепенно. Мне было любопытно: как моя голова поведет себя при таком стрессе? Любопытство сменилось странным щекочущим удовольствием, которое поднималось все выше и разливалось все горячее, формируясь где-то в чреве и подкатываясь к плечам, шее и груди.
Мне было знакомо это чувство. Я почти забыл его. Это случалось и раньше, когда я открывал последнюю карту и понимал, что партия проиграна. Я беспрестанно работал запястьями в том зазоре, который оставил себе, сгибая и разгибая крошечный соединительный кусочек проволоки, и это стало вдруг делать легче, потому что проволока начала ломаться.
Огромная радость предвкушения возникает не от мысли, что появился реальный шанс, а от сознания того, что можно использовать его, не думая о том, выиграешь или проиграешь. По счастливой случайности Диссо выбрал плохую проволоку. Случается, что ребенку так не терпится схватить мышку, что он дает шанс одной из них его укусить.
Проволока на запястьях лопнула, когда я протянул руки к Мейеру, чтобы передвинуть его.
— Сможешь откатиться? — спросил я его так тихо, что Пол не услышал. Мейер кивнул. — По моему сигналу откатись налево, побыстрее и подальше.
— Что вы там шепчетесь? — возмутился Диссо. — Не смейте ничего говорить так, чтобы я не слышал!
— Осторожно, дорогой, — сказал я ему. — Вы все больше нервничаете. Подобные девичьи вспышки раздражения совершенно неуместны.
Он немедленно притих и схватил свой алюминиевый стержень.
— Это ничего вам не даст, даже не пытайтесь воспользоваться этим. Вы разочаровали меня, недооценив моих возможностей.
Я посмотрел в сторону и тут же перевел взгляд на него. Уверенности в успехе не было.
В секунду, когда он повернулся, я сделал размашистый шаг, и проволока, стягивающая мои лодыжки, сразу же лопнула. Диссо услышал это и повернулся, но, как только он взмахнул своей алюминиевой битой, я оказался возле него и крикнул Мейеру, чтобы тот откатился.
Все было как во сне. Я понимал, что отшвырнул его в угол, который образовывали перекрещенные опоры резервуара. От непомерных усилий у меня все помутилось в голове. Это были подмостки сцены. Кто-то дергал за ниточки большую куклу, заставляя ее подпрыгивать и колыхаться. Иногда подбородок этой куклы ударял меня по плечу. Она размахивала своими набитыми опилками руками. Я стоял неуклюже, слегка согнув колени, и качался слева-направо и назад, помогая себе икрами ног, бедрами, крестцом, спиной и плечом, стараясь, чтобы мой кулак пробился сквозь опилки к хрящу и диафрагме за ним.
Симпатичная кукла с изящными, сильными безволосыми ногами, с длинными ресницами, красными губками и героическим профилем. Опилки посыпались изо рта тряпичной куклы, и глаза-пуговицы повисли на ниточках.
Скоро она рассыплется от дуновения и умрет так, как только куклы умеют умирать — разорванные и сломанные. Я никогда не убивал своими руками ни одной куклы до сих пор.
Кто-то звал меня по имени. В голосе звучал сигнал тревоги. Я помедлил и остановился, и серая пелена стала рассеиваться, как проясняется запотевшее ветровое стекло машины, когда включаешь антиобледенитель. Я отступил и увидел Пола Диссо, обмякшего возле опоры. Следов ударов на его лице не было.
Я попятился. Я подумал, что все последующее случилось потому, что он не понимал, что произошло с его ногами. Он был в сознании. Я представил себе, что он, наверное, чувствует, будто его скрутили пополам.
Стройные сильные ноги с их длинными мышцами благополучно доставляли его по длинной сложной трассе слалома вниз. Они оставались пружинистыми и прыгучими во время долгих сетов, когда он играл в теннис. Так что, возможно, он считал, что все, что он должен сделать, — это заставить себя встать на эти ноги и убежать.
Он попытался.
Но они не выдержали веса его тела, став вдруг слабыми и резиновыми. Он попытался сохранить равновесие. Он был похож на пьяного: взмахнул обеими руками и задел левой рукой рукоятку. А затем беспомощно качнулся в сторону густого стремительного асфальтового потока, устремившегося сверху, из бункера. Он попытался уцепиться и удержаться в стороне от этого потока и вдруг закричал так, как однажды при мне кричала лошадь. Крик этот сорвался на какой-то и вовсе не человеческий визг. Самые превосходные и почти бесполезные ноги охватила агония. Я подбежал, чтобы выхватить его из этого черного прокопченного желе, но вязкий пар обжег мне руку. Тогда я повернулся и сделал то, что должен был сделать сразу, — подскочил к рукоятке и повернул ее в положение «закрыто». Последнее, что я увидел перед тем, как сделать это, был Диссо. С наполовину обгоревшим торсом, с руками, обхватившими бетонный горбыль. Локти прижаты, голова поднята, глаза вылезли из орбит, рот раскрыт, связки торчат из горла, а черная масса все заваливает его, накрывая с головой.
Я снова повернул рычаг, и Диссо исчез. Часть черноты немного вздулась и осела. Последние нити затвердели и упали. Куча доходила мне до пояса и была огромной, как рояль.
Вспомнив про Мейера, я оглянулся. Ему удалось сесть, прислонившись спиной к балке. Я, спотыкаясь, сделал шаг и схватился за него рукой.
— Плоскогубцы, — напомнил Мейер. — Держись, Тревис. Ради Бога, держись.
Плоскогубцы. Я знал, что времени на плоскогубцы не было. Мрак подступал со всех сторон, затуманивая ветровое стекло, как раньше. Я направился к нему, упал, потом пополз и наконец дотронулся до его запястий. Из последних сил я согнул проволоку, повернул ее и попытался снять. Ее острый конец впился мне в большой палец. Я увидел, как побежала кровь, — но уже ничего не чувствовал. Еще один поворот — и тогда он смог бы…
Глава 23
Я не то чтобы спал и не то чтобы проснулся. Никогда прежде я так полностью замечательно и приятно не отдыхал. Девичьи голоса вывели меня из забытья.
На борту «Хеллз Белль» Руп поведал мне, какими сладкими были их голоса, какими трогательными, какими душераздирающими. Какими мелодичными, искренними и тихими.
— Какого замечательного друга мы имеем в лице Христа. Он отпускает все наши грехи и печали.
Я удивился тому, что странная команда «Хеллз Белль» выбрала такую песню. Я чувствовал затылком тепло чьего-то бедра, прикрытого тканью. Я открыл глаза. Была ночь. Косой свет касался лиц девушек, касался их длинных распущенных волос. Я понял, что лежу на одеяле и ощущаю под ним сухой песок. Лицо надо мной было в тени. Я поднял ленивую довольную руку и ощутил под тонкой тканью юную грудь, которая была так близко от моего лица. Она была приятно упругой.
Девушка взяла меня за запястье, отвела мою руку и сказала:
— Нет, брат.
Голоса перестали произносить слова, они пели только одну мелодию.
— Он проснулся, — сказала девушка.
Они перестали петь. Мужской голос произнес:
— Как ты себя чувствуешь, брат?
Я поднял голову. В свете костра я увидел, что их было пятеро или шестеро. Бородатые, с библейскими лицами мужчины в грубых одеяниях. Я очутился вне своего исторического времени и места.
Сев слишком быстро, я почувствовал слабость и наклонился, опустив голову на колени.
Чья-то рука тронула меня за плечо, и раздался голос Мейера:
— Я собирался показать тебя врачу. Тут у них есть один целитель, он…
— Я был студентом третьего курса медицинского института, когда услышал зов. Я — целитель этого большого клана, который выполняет паломническую миссию.
Я выпрямился и взглянул в юное бородатое лицо. Парень кивнул и стал слушать мой пульс.
— Мы сняли гудрон с твоей руки растворителем, брат, обработали ожоги и перевязали.
Моя рука была в марлевой повязке, большой палец забинтован. Я повернул голову и увидел пляжные повозки и нескольких паломников. На руках одного из них был плачущий младенец.
Я осторожно лег на спину. Бедро по-прежнему было здесь, такое же уютное, как и раньше. Знакомое лицо склонилось надо мной.
— Я успокою тебя, но больше не трогай меня, хорошо?
— Не буду, сестра. Мне казалось, что я нахожусь где-то еще с кем-то другим. С… другой группой девушек.
— Они тоже паломники?
— В каком-то смысле да.
— Существует только один смысл, брат, когда ты отдаешь свое сердце, и душу, и земные блага, и всю свою жизнь на служение всемогущему Богу.
— А ваш… целитель поливал уксусом мои ожоги?
Она хихикнула:
— Это от меня запах. Провидение послало нам сегодня тебя и твоего друга. Если бы это не было богохульством, я бы сказала, что мои сестры и я наслаждаемся воцарившимся с тех пор миром.
Я снова попытался сесть. Голова не кружилась. Одна из сестер принесла мне чашку горячего бульона из моллюсков. На девушке было свободное одеяние из какого-то домотканого материала. От нее тоже разило уксусом. На шее у нее висел грубый крест с вкрапленными в него зелеными камнями. Автоматический диаскоп, встроенный в мою голову, моментально выдал мне слайд, озаглавленный «Последний известный снимок Пола Диссо в этом мире», — маленький золотой крестик, болтающийся на его напряженной шее.
Выпив бульона, я попытался встать, и у меня это неплохо получилось. Они оставили нас в покое, меня и Мейера. Радушие их не тяготило. Мы могли не обращать ни на кого внимания и просто слушать красивое пение, есть бульон и воздавать хвалу Всевышнему.
Я нашел пахнущую уксусом девушку и с благодарностью возвратил ей чашку. Мейер и я отошли от костра и от света.
— Я запаниковал, — сказал Мейер. — Освободился от остатка проволоки, взвалил тебя на ту проклятую тележку и помчался как сумасшедший.
— Где эта тележка?
— Там, на склоне. Она застряла, и им пришлось вытаскивать ее с помощью пляжной повозки.
— А что с тем лимузином?
— Хороший вопрос. Джошуа и я вернулись туда на его мотоцикле. Ключи от машины были на столе в офисе. Мы положили мотоцикл в багажник лимузина. Я все запер, и мы уехали оттуда еще до половины восьмого, отогнали лимузин как можно дальше, в аэропорт Вест-Палм, ключи оставили в пепельнице. Можешь назвать это решением в духе Диссо. Между прочим, я сделал пожертвование в пользу этих миссионеров — от своего и твоего имени.
— Это хорошо.
— Я передал им одну из запакованных пачек сотенных бумажек прямо из банка «Сазерн нэшнл». Завизированных. Нетронутых. Там было четыре такие пачки, в коричневом конверте, который лежал на столе в хранилище.
— Что сказал Джошуа?
— Спасибо.
— Он не задавал никаких вопросов о характере помощи, которую ты у него просил?
— Только один. Перед тем как он взял себе имя Джошуа, у него была привычка бить машины. Он сказал, что единственное, что хотел бы знать, — почему, если мы совершили грех, мы раскаялись в нем. Я ответил, что, хотя не считаю содеянное грехом, готов молиться о прощении. Тут он кивнул и бросил деньги в суму на своем мотоцикле. Я вышел с автостоянки аэропорта, а он выехал на мотоцикле и подобрал меня на дороге. Сюда был тоже долгий путь. Я даже подумал, что ты не выживешь, пока мы доедем.
— Мейер?
— Да?
— Отвези меня домой. Отвези назад, на «Флеш», пожалуйста.
— Давай пожелаем спокойной ночи всему клану.
Я много спал. Мне это прекрасно удавалось. Я мог встать в полдень, принять душ, плотно позавтракать, а к трем часам дня снова был готов вздремнуть. Пелена отступила в отдаленные уголки мозга. Все оставили меня в покое. Об этом позаботился Мейер, наговорив обо мне всяких небылиц.
Мейер заходил обычно в то время суток, когда меня можно было застать на ногах.
Мы отправлялись плавать. Потом возвращались и играли в шахматы. Мне не хотелось быть среди людей. Пока еще. Поэтому еду готовил либо он, либо я. Иногда он уходил и что-то приносил.
Чем дольше мы откладывали решение, тем легче было его принять. Случайности выстраивались в схему, которую не было смысла опровергать. Гарри Бролл схватил свои триста тысяч ссуды наличными и сбежал с Лайзой, подругой, которую он собирался бросить. Кроме некоторых раздраженных кредиторов никто особенно не искал его. Жена Гарри была объявлена пропавшей на Уинуордских островах, где, вероятно, утонула, когда плавала в одиночестве. Пол Диссо тоже, возможно, утонул, но в его положении это, скорее всего, было самоубийством, вызванным глубокой депрессией и страхом перед тяжелым заболеванием крови. Он и должен был плохо кончить.
Джиллиан была поразительно мила, готова помочь и сдерживала обещание не задавать никаких вопросов. Она прилетела на Гренаду и задержалась на несколько дней. С помощью друга-адвоката ей удалось получить мой пакет из сейфа отеля и личные вещи из камеры хранения.
Джилл трогательно принесла свои извинения и сожаления. Когда она и ее новый друг возвратились с Гренады, она пришла ко мне вместе с ним, чтобы отдать вещи. Они выпили с нами и не стали задерживаться. Мейер пришел до их ухода.
— Все время забываю, как его зовут, — сказал он потом.
— Фостер Крэмонд. Он до сих пор остается близким другом обеих своих бывших жен.
— Богатых бывших жен.
— Разумеется.
— Приятный. Хорошие манеры. Не причиняет никакого беспокойства. Хорошо играет. Во что? В теннис, поло. Плавает под парусом. Отличные рефлексы. Ты обратил внимание на то, как быстро он поднес свою солидную золотую зажигалку? В долю секунды. Любопытный феномен происходит, когда они смотрят друг на друга.
— Ты имеешь в виду, что у нее идет пар из ушей? И что у него раздувается шея, становясь на два размера больше? Да. Я заметил.
— Тревис, как ты отреагировал, когда увидел ее нового друга?
— Испытал облегчение оттого, что мне не надо слишком беспокоиться из-за нарушенного обещания приехать к ней на неделю. И… некоторое возмущение, наверное. Если быть честным, то некоторое возмущение.
— Ты хотел бы снова изменить свое мнение?
Я долго не отвечал. Целых три хода, один из которых потребовал от меня усиления защиты против его королевского слона. Я придумал отличный ход. Пока он изучал позицию, я откинулся на спинку стула.
— Это ты насчет того, что я изменил тогда свое мнение. Нет. Инстинкт не подвел меня, когда Гарри пришел сюда. Он не собирался стрелять в меня. Предположим, что я отстал на полшага или на шаг. Возможно, я достаточно стар или мудр, чтобы перейти в положение, когда уже не нужна скорость. Единственное, что я знаю, — мне нечего ждать везения в будущем, потому что его не было и в прошлом. А раз нет везения, придется самому делать себя счастливым. Я знаю, что главное — это чувство, которое я испытаю, когда начну строить собственное счастье… И Джиллиан тут ни при чем. Я мог бы расслабиться, найти себе богатую даму и успокоиться. Но это была бы неполноценная жизнь. У меня есть неистребимые привычки. Не могу отделаться от запаха, вкуса и ощущения смерти и стараюсь не допустить того, чтобы она слишком приблизилась. Если бы я знал, что смогу не допустить этого, то не чувствовал бы ничего подобного.