Наташа погасила сигарету. Сколько у нас на часах? Десять тридцать. Ладно, Баркова выйдет часам к двум, и нужно будет с ней поговорить. Что, в конце концов, происходит?
Она решительно направилась к стеклянным дверям. В лаборатории, гневно сверкая глазами, ее встретила Баркова. Не спится юному ковбою, отметила про себя Наталия и произнесла, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал ровно и спокойно:
— Здравствуйте, Нина Павловна.
— Наконец-то! — вместо приветствия с места в карьер завопила заведующая. — Вас, как всегда, нет на месте!
— Меня не было в лаборатории ровно тринадцать минут, — посмотрела на часы Наташа.
— Пришли две срочных крови! А вас не было «всего тринадцать минут»?! За это время вы должны были выдать результаты! Все, хватит! Я долго терпела!
Баркова вылетела, хлопнув дверью. Наташа взяла пробирки. Липидный профиль, общий белок… Что уж такого безумно срочного? Она направилась к центрифуге, ткнула пробирки в гнезда. Три минуты центрифуга будет отделять сыворотку от сгустка. Ковригина вернулась к компьютеру, шевельнула мышью. История болезни Ачика Иванова вновь предстала ее взору. Нужно было закрыть ее, прежде чем уходить! Баркова, ясное дело, поняла, что ее уличили. И помчалась к Стрельцову с жалобой на Ковригину: оставила рабочее место и так далее. Молодец, Нина Павловна, действует на опережение! Прав был Стоянов, говоря: пишите докладные записки! Только кому писать? Стрельцову? Бессмысленно. Генеральный в отъезде… Стоянов выходной. Наташей вдруг овладела апатия. Будь что будет, ей все это осточертело!
Центрифуга остановилась, Наташа извлекла пробирку, достала пипетку, надела пластиковый наконечник, аккуратно отобрала надосадок, капнула на гест-полоску, вставила ее в гнездо анализатора. Она делала все это автоматически, уже ни о чем не думая, ожидая, когда ее вызовут. Телефон действительно зазвонил. Приветливая девушка Алена, менеджер по персоналу, или, говоря по-русски, начальник здешнего отдела кадров, пригласила Ковригину к себе.
— Можно чуть позже? Я в данный момент не могу. У меня кровь на исследовании, — объяснила Наташа.
— Ничего страшного. Сейчас вернется Нина Павловна и заменит вас, — заверили на другом конце провода.
Что ж, прекрасно! Вызов в отдел кадров, а не на разбор полетов к Стрельцову означает одно: ее увольняют. И действительно, симпатичная Алена, с состраданием глядя на абсолютно спокойную Ковригину, сообщила, что руководство клиники решило расторгнуть с ней трудовой договор. Ей предлагается написать заявление по собственному желанию.
— Руководство в чьем лице? — решила уточнить Наталия.
— В лице медицинского директора. Если вы возражаете, можно дождаться генерального, он сейчас в отъезде. Конечно, вы можете оспорить решение… По не думаю, что из-за вас генеральный будет ссориться… И вообще, тогда в трудовой книжке будет другая запись, — краснея, сообщила Алена.
— Я не возражаю, — улыбнулась Наташа. — Дайте лист бумаги, пожалуйста.
Алена с облегчением вздохнула, протянула заготовленный шаблонный бланк.
— Знаете, Наталия Сергеевна, мне очень неприятно, что с вами так обошлись. Еще и меня впутали… Странно, что Александр Арнольдович не поговорил с вами сам…
— Ничего странного, — снова улыбнулась Наташа, заполняя бланк.
— В общем-то, раз вы не понравились Нине Павловне, ваше дело изначально было гиблым, — вздохнула Алена.
— А ей можно понравиться? — подняла бровь Наталья. — Это вообще возможно?
— Ну… В общем-то… Как вам сказать… И все же не понимаю, за что они вас… Вы так стараетесь…
— За что? За честность, — весело откликнулась Ковригина. — Когда я могу получить расчет? Или меня, так сказать, без выходного пособия?
— Что вы! — замахала руками девушка. — Вы получите зарплату в полном объеме, тут и разговора нет, я так и сказала Стрельцову…
— Значит, все же были варианты? — усмехнулась Ковригина. — Спасибо, что вы за меня заступились, Алена.
— Мне очень жаль, что так получилось, — пробормотала та. — Как же вы теперь будете? Куда пойдете?
— Куда? Домой, — весело откликнулась Наташа. — А может быть, в кино. Сто лет в кино не ходила!
…Она вышла на улицу. В руке был портфель со справочниками, компьютерными распечатками — все ее нехитрое имущество. Над головой сияло синее-синее небо. Красное зимнее солнце сидело пузатым самоваром на крыше противоположного дома, распуская в стороны золотые лучи. Наташа посмотрела направо, туда, где манил нарядными витринами и праздной толпой Невский проспект. Она глубоко вдохнула воздух, густо насыщенный автомобильными выхлопами, и произнесла:
— Какое счастье!
Глава 14
ИСХОД
Бобровников проснулся, ощущая неприятную тяжесть в голове. За окном было светло, даже птахи какие-то щебетали и гукали. Воробьи, или как их… Что-то случилось с памятью! Он катастрофически стал забывать названия предметов… Имена людей. И вообще… Он ведь собирался предпринять что-то очень важное… А что? Вся информация, хранившаяся в клеточках мозга, словно провалилась куда-то… Ну ничего, доктор говорит, все будет хорошо…
Академик поднялся, натянул на пижаму бархатную куртку. Что-то нужно делать дальше, а что? В палату вошла девушка в белом халате.
— Доброе утро, Юрий Петрович! — улыбнулась девушка. — Вы уже умывались?
Ах да! Вот что нужно было сделать — умыться! Академик радостно улыбнулся:
— Нет, еще не умывался… Простите, как вас зовут, милая?
— Катя, — голосом, исполненным бесконечного терпения, ответила девушка.
— Очень хорошо! Очень славное имя!
— Ну, пойдем умываться? Давайте-ка я вам помогу.
Они прошли в ванную комнату.
— Бриться будем?
— Бриться? — Бобровников задумчиво смотрел в юркало. Там отражалось лицо старика со впалыми щеками и бессмысленным взором. На щеках выступала седая поросль. — Даже не знаю…
— Я думаю, нужно побриться. Вы ведь три дня уже не брились!
— Да? Ну хорошо, давайте побреемся. Кстати, деточка, как вас зовут?
— Катя.
— Очень мило! У кого-то еще такое же имя. Не помню у кого…
— А вы и не напрягайтесь. Зачем память тревожить? Сидите смирно, а я буду вас брить. Вот так. Нот и хорошо… Вот и умник…
Через полчаса умытый и выбритый старик сидел за столиком, поедая овсяную кашу. Медсестра сидела рядом с полотенцем в руке.
— Вот как мы хорошо кушаем, — приговаривала она. — То-то доктор наша будет довольна…
— А кто у нас доктор? — спросил Бобровников.
— Елена Вячеславовна у нас доктор, — приговаривала девушка, вытирая замазанный кашей подбородок.
— Елена Вячеславовна, — повторил старик, пытаясь запомнить трудное, длинное имя. — А вас как зовут?
— А меня Катя.
— Очень красивое имя!
Наконец с завтраком было покончено. Девушка поставила посуду на поднос.
— Ну вы полежите немного, отдохните, скоро доктор придет.
— А кто доктор? — спросил Бобровников, укладываясь поверх одеяла.
Но девушка, не ответив, уже исчезла. И тут же в палате чем-то запахло. Он уже чувствовал этот запах, который шел откуда-то сзади, обволакивал голову, словно пробивался сквозь пластиковую панель на стене, прямо за кроватью. Он еще, кажется, пожаловался кому-то, что в этой палате, куда его перевели, чем-то пахнет. И вроде бы на время перестало пахнуть. А чем ему не нравился этот запах? Вполне приятный… И почему его перевели в эту палату? Непонятно. А где он был раньше? Черт его знает… Что-то такое с ним случилось нехорошее… Но что? То есть не с ним самим… А с кем? Господи, как он устал от этой своей забывчивости! Нужно будет пожаловаться этому… Этой… Ну как их?..
Академик заснул, всхрапывая, шевеля губами, словно разговаривая с кем-то. Он проснулся от скрипа двери.
В палату вошла моложавая, худая женщина в белом халате:
— Юрий Петрович, добрый день! Как дела, голубчик?
— Благодарю вас, хорошо, — учтиво ответил академик, пытаясь вспомнить, кто эта женщина. У кого-то еще такие же желтые волосы и хищный подбородок.
— Вы меня не помните? — ласково улыбнулась она.
— Честно говоря, не припоминаю, — смущенно ответил Бобровников.
— Я ваш лечащий доктор, Елена Вячеславовна.
— Ах, ну как же, ну как же! — закивал Бобровников. — День добрый, Елена Вячеславовна! Рад вас видеть!
— Как вы себя чувствуете?
— Очень хорошо! Очень… Хотя… Нет, не очень… Что-то я хотел вам сказать… Что-то… Нет, не помню, — смущенно проговорил он.
— А когда вы родились, Юрий Петрович?
— Родился?.. Ну как же! Сейчас скажу, это-то я помню! Господи… Ну как же? — начал сердиться он.
— Пятнадцатого января, верно?
— Ну конечно! Именно пятнадцатого! Января! — облегченно вздохнул Бобровников.
— Одна тысяча девятьсот тридцать восьмого года, верно?
— Ну да! Ну да!
— А вы помните, что мы с вами сегодня должны написать завещание?
— Да? Разве? — удивился академик.
— А вы забыли? Как же так? Я уже и нотариуса пригласила! Вы же сами просили! — Женщина явно рассердилась. Так, по крайней мере, показалось Бобровникову.
— Ну конечно, конечно, помню! А как же! У меня с памятью все хорошо, — не желая ее огорчать, торопливо заговорил он. Почему-то он не мог ее огорчить, расстроить. Нужно было ей подчиняться. — Конечно, я помню, голубушка! Простите, запамятовал ваше имя-отчество?
— Елена Вячеславовна, — напомнила женщина. — Так нотариус скоро: приедет. А мы пока с вами начнем писать, да?
— Конечно, конечно!
— Я буду диктовать, а вы — писать, хорошо?
— Хорошо, очень хорошо, Елена Васильевна!
— Прекрасно. Садитесь к столу, давайте я вам помогу. Так, хорошо. Ну вот вам лист бумаги, вот авторучка, пишите: «Я, Бобровников Юрий Петрович, родившийся четвертого апреля одна тысяча девятьсот двадцать четвертого года, дату можно цифрами, так, хорошо… Находясь в здравом уме…»
Женщина диктовала текст, мерно роняя слова, академик Бобровников, высунув кончик языка, как школьник во время диктанта, старательно выводил их на бумаге.
В этот момент он действительно казался себе школьником, маленьким мальчиком Юрой, который очень боится строгой учительницы и очень старается ей угодить.
Наташа наслаждалась болезнью. Она все же свалилась с ангиной. Праздный день, день ее увольнения, был торжественно отмечен прогулкой по Невскому, последующим походом в кино и поглощением трех порций мороженого. Кроме того, вечером, когда она возвращалась домой, поднялся страшный ветер, чуть ли не ураган. Ее жутко продуло. Ну и какое горло устоит? Летит прахом собственная теория, согласно которой она, Наталия Сергеевна, отвечает простудными заболеваниями на стрессовые состояния, ибо какой же это стресс, увольнение? Это освобождение от стресса. Ладно, организм, видимо, еще не осознал, что худшее позади.
Впрочем, не важно. Она свободна! И может валяться в постели хоть целую неделю. А уж потом думать о дальнейшей жизни. А пока Наташа приказала себе начисто забыть прошлое и… нежась в постели, поглаживая шелковистую шерстку примостившейся рядом Дуси, просматривала «Корпоративный кодекс клиники «Престиж». Менеджер Алена вручила ей этот талмуд еще при поступлении на работу. У Наташи просто руки не доходили пролистать данный шедевр. Теперь же она с упоением изучала сентенции, изложенные под заголовком «Наши ценности». Вот, например, славный подзаголовок: «Умение работать в команде». Ну-ка, ну-ка… Читаем:
«Наши сотрудники — это сплоченная и дружная команда единомышленников, несмотря на то что все мы очень разные по возрасту и характеру люди. Мы приветствуем в наших сотрудниках умение работать в команде, что способствует благоприятной рабочей атмосфере в компании…»
Интересно, Баркова знакома с этим документом? Вопрос, впрочем, риторический, ответа не требует. Что там дальше?
«…Сотрудники нашей компании уважительно относятся друг к другу. Если возникает конфликтная ситуация, всегда есть возможность привлечь третью сторону и найти компромиссное решение, которое удовлетворит обе стороны и будет наилучшим образом служить интересам компании. Мы стараемся выходить из конфликтных ситуаций путем переговоров».
Вона как! А что? Так и. есть! Возникла между Барковой и Ковригиной конфликтная ситуация, подключили менеджера Алену — и в результате переговоров Ковригина написала заявление об уходе. Конфликт исчерпан: нет человека — нет проблемы. Интересно, а если бы она отказалась писать заявление, дождалась бы возвращения генерального, что бы было? Да какая разница? Наташа представила себе, что завтра снова нужно идти в нарядное здание на улице Робеспьера, и поперхнулась чаем. Ну уж нет! Ладно, почитаем дальше.
«…Каждый сотрудник нашей компании имеет равные возможности для осуществления своих профессиональных обязанностей и одинаково объективную оценку своей работы со стороны руководства…»
Ха-ха-ха!! Наташа перевернула страницу. Следующий лист был посвящен внешнему виду сотрудников. Может быть, я не устраивала их внешним видом, а они стеснялись сказать? — ерничала про себя Наташа. Ну-с, что там? Каким таким особенным внешним видом должны привлекать клиентов сотрудники клиники? Жирным шрифтом было выделено: «Не допускается носить!» И что же именно? «…Галстуки ярких цветов и с крупным рисунком…» Не носила, видит бог! «…Водолазки, джинсовую одежду, одежду спортивного и пляжного стиля, белые носки к темному костюму…» И этого не было!
«…Платья и юбки с воланами и бахромой на подоле, прозрачные платья, юбки и блузки, ажурные колготки, декольте…» Да кому же придет в голову одеваться на работу подобным образом? «…Каблук женской обуви не должен превышать пяти сантиметров…» Не превышал! «…Сотрудники должны приходить на работу с чистыми волосами, аккуратной прической и ухоженными ногтями…» Ага! И с аккуратной, как у доктора Переходько, прической мошенничать, лгать, наговаривать на другого сотрудника.
Или руками с ухоженными, как у Барковой, ногтями вырывать лист из журнала, и тоже оговаривать, лгать, травить, как таракана, сотрудника, имеющего равные с ней возможности. Наташа вспомнила родной институт, где безо всяких «Корпоративных кодексов» никто не ходит на работу замарашкой, не смущает коллег короткими юбками и блузками с декольте, не носит белых носков к темному костюму. И вместе с тем люди работают единой командой, поддерживая друг друга в трудные минуты, радуясь успехам, своим и чужим, вместе переживая горечь неудач. Как же она могла променять этот бесценный дар настоящей дружбы, это золото высшей пробы — на фальшивые монеты клиники «Престиж»?! На показушность, нарочитый лоск и ложь, злобу, клановость. Какое счастье, что она ушла!
Наташа откинулась на подушку, пробормотав: «Нужно попробовать поспать, раз уж я беззаботная безработная».
Но уснуть не удавалось. Мысли все лезли в голову. Что делать дальше? На деньги, которые она получила при увольнении, месяц-другой продержаться можно. И искать работу. Может, вернуться назад? Стыдно. Ее так уговаривали остаться! Все — от директора до препаратора. Она твердила, что больше не может жить на копейки. И это правда! Нищета угнетает, она унизительна. Но, оказывается, ей не все равно, как зарабатывать деньги. И есть вещи, которые она не будет делать и за миллион долларов…
Зазвонил мобильный телефон. Наташа потянулась к трубке:
— Алло?
— Наташка? Ты где? — раздался испуганный голос Катерины.
— Дома.
— А тебе звоню, звоню, никто трубку не берет!
— Ой, у меня же телефон отключен, — вспомнила Ковригина. — Перезвони, я сейчас включу.
Телефон она отключила шестого вечером: не хотелось ни с кем общаться после злополучной конференции. Седьмого утром ее вызвали на работу по мобильному. И о том, что аппарат бездействует, Наития благополучно забыла. Едва связь была восстановлена, телефон задребезжал.
— Наташка? Ты что, уволилась? — испуганно проговорила Катерина.
— Да, — откликнулась Ковригина.
— Ничего себе… А я вышла сегодня на сутки, июню в лабораторию, а грымза с таким сладострастием сообщает, что, мол, Ковригина здесь больше не работает.