Наконец она решилась. Встретившись в очередной раз с Сулейманом у ручья, она достала из кармана блокнотик и протянула ему:
— Возьми это.
Сулейман взял блокнотик, посмотрел на обложку, разрисованную цветами, и улыбнулся:
— Что это?
— Это моя душа, — сказала Асет.
— Такая маленькая?
Асет кивнула:
— Да. Ей не нужно быть большой. Это как счеты и компьютер, которым пользуются кяфиры. Счеты большие и умеют только считать. А компьютер маленький, но может писать, рисовать и делать кино. Этот блокнот — кино про мою душу.
— Интересно. — Сулейман задумчиво посмотрел на блокнот. Затем перевел взгляд на Асет: — Я могу его открыть?
— Конечно, — сказала Асет. — Для этого я тебе его и дала.
— Если хочешь, я почитаю его у себя в палатке, — сказал Сулейман.
Асет решительно покачала головой:
— Нет. Читай сейчас.
— Как скажешь. — Сулейман раскрыл блокнот. Его черные брови удивленно взлетели вверх. — Это стихи? — тихо спросил он.
— Да, — кивнула Асет. — Читай, я не буду тебе мешать.
Пока Сулейман читал, Асет молча стояла рядом и с замиранием сердца следила за его лицом, стараясь угадать, о чем он сейчас думает. Лицо Сулеймана было серьезным и сосредоточенным. Он перевернул страничку… Через минуту еще одну… И еще… Потом закрыл блокнот и посмотрел на Асет.
— Я хочу взять это в палатку, — сказал он. — Ты мне разрешишь?
Асет нахмурилась:
— Зачем? Читай здесь.
Сулейман тихо покачал головой:
— Нет, Асет. Это слишком серьезные слова, чтобы читать их на ходу.
— Тогда возьми их с собой, — согласилась Асет.
Она опустила глаза и не знала, что говорить дальше. Ей вдруг стало ужасно неловко. Какая же она дура, что открыла душу этому чужому мужчине. Теперь он покажет стихи кому-нибудь из бойцов, и они вместе будут смеяться над чувствами бедной Асет. И на что она только рассчитывала?
— Я пойду, — сказал Асет.
Она повернулась, чтобы уйти, но Сулейман взял ее за руку.
— Подожди, — сказал он.
Асет остановилась. Сулейман отпустил запястье Асет, затем нежно взял ее ладонями за плечи и осторожно повернул к себе.
— Ты очень милая девушка, Асет, — тихо сказал он. — И стихи твои очень трогательные. Я просто счастлив, что ты мне их показала.
Асет подняла голову и робко заглянула Сулейману в глаза:
— Правда?
Сулейман кивнул:
— Да. — Он вдруг привлек Асет к себе и нежно прикоснулся губами к ее высокому лбу. — Ты самая лучшая, — прошептал он.
Асет хотела вырваться, но не смогла — она была слишком взволнована и смущена. «Ты не должна этого делать, — сказал Асет ее внутренний голос. — Слышишь, не должна! Это плохо, это грех!» Но голос этот был таким тихим, и звучал он так неуверенно, что Асет перестала с собой бороться.
— Ты самая лучшая, — с нежной улыбкой повторил Сулейман, глядя в широко раскрытые глаза Асет.
— Нет. Это ты самый лучший, — прошептала Асет и, закрыв глаза, подставила ему свои губы.
После занятий по рукопашному бою Бариев вызвал Сулеймана к себе в палатку. Он сидел за столом и пил чай. Завидев Сулеймана, Бариев указал ему рукой на стул:
— Садись, Сулейман, есть разговор.
Сулейман сел. Бариев отхлебнул чаю, поставил чашку, прищурил черные глазки и спросил:
— Как успехи, Сулейман?
Сулейман пожал плечами:
— Нормально. Учусь.
— Да, — кивнул Бариев, — мне рассказывали, что ты хороший ученик. Ты хорошо научился драться ножом, но стреляешь пока не очень.
— Мне надоело стрелять по мишеням. Если бы передо мной стоял кяфир, я бы не промахнулся.
Глазки Бариева лукаво блеснули.
— Верю, Сулейман, верю. Ты здесь уже больше двух недель и за это время многому научился. Ты можешь сам сделать бомбу, заложить ее и взорвать, когда кяфиры будут близко.
— Только самую простую, — сказал Сулейман.
— Простую, говоришь? — Бариев улыбнулся. — Ничего, Сулейман. Иногда самые простые бомбы приносят больше пользы, чем самые сложные. Главное ведь не то, что внутри бомбы, а то, что у тебя тут. — Бариев поднял руку и постучал себе по лбу согнутым пальцем. — А в этом у тебя недостатка нет. Я думаю, из тебя получится хороший боец.
— На все воля Аллаха, — смиренно сказал Сулейман.
— Ты прав, на все воля Аллаха, — эхом отозвался Бариев. Его невысокий, смуглый лоб прорезали три глубокие морщины. — Это все хорошо, Сулейман, но я не об этом хотел с тобой поговорить.
— А о чем?
Лицо Бариева помрачнело.
— Ты каждое утро ходишь к ручью, чтобы говорить с Асет, — с холодком в голосе произнес он.
— Это так, — признался Сулейман. — Она помогает мне изучать Коран.
Бариев холодно усмехнулся:
— Да, Асет умная девочка. И Коран она знает лучше иного муллы. Но послушай меня, Сулейман, ты взрослый мужчина и понимаешь, к чему могут привести эти встречи. Асет девочка впечатлительная. Она пишет стихи, и у нее хорошая фантазия. Вот я и боюсь, как бы она себе чего-нибудь не нафантазировала про тебя.
Сулейман пожал плечами:
— Не понимаю, чего ты боишься, Султан. Мы просто разговариваем.
— Чего я боюсь? — В глазах Бариева замерцал недобрый огонек. — Понимаешь, Сулейман, — медленно сказал он, — фантазия — вещь хорошая. Но она хороша в мирной жизни, а на войне она вещь плохая. Она мешает выполнять приказы.
— А, вот ты о чем, — догадался Сулейман. — Боишься, что Асет затоскует по мирной жизни и не захочет умирать ради Аллаха?
Бариев усмехнулся плотно сжатыми губами. На его щетинистых скулах заиграли желваки.
— Ты правильно меня понял, Сулейман. Ты вообще умный парень, но ведешь себя как последний дурак. Ты что же думаешь, я не вижу, что происходит? Ты смущаешь ее ум. До твоего приезда она готова была идти туда, куда ее пошлют, и сделать то, что ей прикажут. В ее глазах не было сомнения. А теперь ее глаза замутнены мыслью. Она уже не хочет умирать, Сулейман. Еще немного — и она откажется от рая и забудет о погибшем брате, которого должна спасти. Хава недовольна. Она говорит, что ты можешь испортить все, на что она потратила долгие месяцы.
— Ты слишком высокого мнения о моих способностях, Султан, — шутливо ответил Сулейман. — Мне просто приятно с ней поболтать, вот и все.
Бариев, сверля Сулеймана своими черными, жестокими глазами, медленно покачал головой:
— Не то ты говоришь, Сулейман. Ой не то. Ну да ладно, не буду больше с тобой спорить. Ты мой боец, поэтому я запрещаю тебе встречаться с девчонкой и говорить с ней. С сегодняшнего дня вы с ней будете ходить разными тропами. — Взгляд Бариева стал жестким и неприветливым. — Ты меня понял, Сулейман?
— Да, Султан, я понял тебя.
— Тогда иди и не забывай о моих словах.
Сулейман повернулся, чтобы идти, но Бариев окликнул его:
— Подожди.
Сулейман остановился и оглянулся:
— Что, Султан?
— Ты хотел убивать кяфиров. Скоро ты сможешь это сделать.
— Как? — не понял Сулейман. — Где?
— В Москве. Через несколько дней ты поедешь туда и сделаешь то, что должен. А сейчас иди и не задавай лишних вопросов. И будь хорошим учеником, если хочешь, чтобы Аллах отблагодарил тебя.
11
В этот вечерний час в ресторане «Китайская кухня» было людно. Компании китайцев заняли большие круглые столы в центре зала и поедали белоснежный рис с одними только им известными специями. Они смеялись и шумно обсуждали прошедший день (большинство китайцев держали палатки на местном вещевом рынке). Русских тоже было достаточно. За маленькими столиками в тени бумажных светильников сидели парочки, запивая сливовым вином свинину с ананасами, бамбук, жареного угря и прочие экзотические блюда с неуловимыми на русский слух названиями.
Войдя в зал, Чача оглядел зал в поисках Алмаза Рафиковича. Тот сидел за своим обычным угловым столиком и пил китайское пиво, лениво поглядывая по сторонам. Вид у него при этом был настороженно-расслабленный, как у дремлющего кота, готового в любой момент сорваться с места, чтобы напасть на добычу или задать стрекача.
«Он и без Лобова опасный человек», — подумал Чача, вспомнив, как виртуозно Алмаз владеет ножом-балисонгом. Чача и сам умел пользоваться холодным оружием, но предпочитал огнестрельное — выстрел действовал вернее, чем удар ножом.
Чача приклеил к губам фальшивую улыбочку и направился к Алмазу Рафиковичу.
— Здравствуй, Алмаз, — поприветствовал он брата по оружию.
— А, Чача. — Нигматзянов прищурил и без того узкие глаза и крепко пожал лысому щеголю руку. — Присаживайся, я закажу тебе пива.
Чача сел за столик, посмотрел на бутылку с иероглифами и сказал:
— Спасибо, но что-то не хочется. Я уж лучше сока. — Он подозвал официантку и заказал яблочный сок с мякотью. Затем вновь повернулся к Нигматзянову: — Что-то случилось, Алмаз?
— Случилось, — ответил Алмаз Рафикович. — К нам поступил еще один заказ.
— Вот как? — Чача заметно приободрился. — От кого?
— Все от того же, — мрачно ответил Алмаз Рафикович.
— Значит, хорошие деньги платят, а?
— Платят-то платят. Да я чувствую себя шлюхой.
— Шлюха — это которая дает в подворотнях, — с усмешечкой заметил Чача. — А за бабки, которые нам платят, мы можем называть себя честными давалками.
Алмаз Рафикович неприязненно поморщился:
— Опять несешь всякую чушь. И чему тебя только в университете учили?
— Уже не помню, — ответил Чача. — Давно это было, не в этой жизни.
— Что верно, то верно, — грустно кивнул Алмаз Рафикович. — В этой жизни ты умеешь только глотки резать и шуточки пошлые отпускать.
— Шуточки мои никому не мешают, а перерезанные глотки зачтутся мне на том свете.
— Они тебе и на этом неплохую прибыль приносят.
Подошла официантка и поставила перед Чачей узкий стакан с яблочным соком.
— Приятного аппетита! — вежливо пожелала она.
— Спасибо, золотце, — улыбнулся в ответ Чача.
Он проводил официантку жадным взглядом, затем покачал головой и поцокал языком:
— Хороша девочка!
Алмаз Рафикович достал сигареты и закурил. Посмотрел на Чачу сквозь облако дыма и сказал:
— На этот раз он платит всего пятьсот. Но обещал убрать Муслиева.
Нигматзянов внимательно посмотрел на коллегу, стараясь понять, какую реакцию вызвало у того сообщение. Однако лицо Чачи, как всегда, было абсолютно невозмутимо. Алмаз Рафикович терпеть не мог эту способность Чачи — оставаться невозмутимым в любой ситуации; однажды во время игры в покер эта Чачина способность стоила Алмазу Рафиковичу пяти тысяч кусков.
— Давно пора, — с легкой усмешкой отозвался Чача. — Честно тебе скажу, Алмаз, пока Хамзат в камере, я живу, как на вулкане. А ну как они его расколют и он выложит им про нас? Что тогда будем делать? В горы уходить? Не-ет. — Чача покачал головой. — В горы я не согласен. Хватит, налазался. Я городской житель. Да тут от меня и пользы побольше, чем в горах.
Алмаз Рафикович постукал сигаретой о край пепельницы, чуть склонил голову и весело посмотрел на Чачу.
— Интересный ты человек, Чача. Вроде за идею воюешь, а своего никогда не упустишь. Так как ты говоришь, Лобов должен говорить, а не ты. Это ему на нашу веру плевать, он этого и не скрывает. Может, тебе тоже на нее плевать?
Глаза Чачи сузились.
— Ты, Алмаз, говори, да не заговаривайся. Это я тебя в организацию привел. Это благодаря мне у тебя дорогие костюмы, уютная квартира и хорошая машина. Это благодаря мне у тебя на счетах…
— Ну хватит! — резко оборвал его Нигматзянов. — Я на тебя не наезжаю, но и ты за базаром следи. Не по душе мне эти твои «дела», как бы хорошо они ни оплачивались. Мы воины ислама, а ведем себя как простые наемники. Этот заказ мы, так и быть, выполним, но на этом остановимся. Понял меня?
Чача сидел, угрюмо уставившись в стол, и нервно сжимал и разжимал пальцы правой руки.
— Это твое мнение, Алмаз, — мрачно сказал Чача. Он поднял голову и покосился на Нигматзянова. — Сейчас я промолчу, но в следующий раз мы к этому вернемся.
— Согласен, — кивнул Алмаз Рафикович. — Ну а поскольку мы пришли к консенсусу, давай обсудим детали. Володя Большое Гнездо хочет, чтобы теракт устроила шахидка.
— Так в чем же дело? — поднял брови Чача. — Хочет шахидку — получит шахидку. Чего-чего, а этого добра у нас хватает.
Алмаз Рафикович скрипнул зубами, но промолчал.
— Ты уже связывался с Бариевым? — спросил Чача.
— Я звонил Мусе. Завтра Бариев выйдет на связь, тогда и переговорим.
Алмаз Рафикович отхлебнул пива и поморщился:
— Теплое. А твой сок совсем потемнел. Пей, пока не стал черным.
Чача задумчиво посмотрел на свой стакан и тихо сказал:
— Султан потребует свою обычную долю.
— Потребует — заплатим, — пожал плечами Алмаз Рафикович.
Некоторое время они сидели молча. Затем Чача вздохнул и встал из-за стола.
— Мне пора, — сказал он. — Как только переговоришь с Бариевым, введи меня в курс дела, хорошо?
Нигматзянов молча кивнул.
— Да, и еще… — Чача рассеянно почесал пальцем переносицу. — Дело, на которое мы собирались пойти с Сулейманом, остается в силе?
— Конечно. Придется перенести его на более поздний срок, но ничего страшного. У парня будет больше времени на подготовку.
— Что ж, тогда ладно. Кстати, как он там?
— Нормально. Учится. Султан говорит, что из него получится хороший боец.
— Хороший боец? — Чача усмехнулся. — Поглядим, какой он боец. Если он меня подведет, я его сам порешу. Ладно, пока. Не забудь рассказать мне о разговоре с Султаном.
Чача пожал Нигматзянову руку и пошел к выходу.
12
День спустя Бариев окликнул Асет, когда она шла с другими девушками с занятия.
— Эй, Асет, подойди-ка сюда! Мне нужно с тобой поговорить.
Асет послушно отделилась от группы девушек и подошла к Бариеву. Он взглянул на нее, лукаво прищурясь.
— А ты совсем уже взрослая, Асет. Надо же, как летит время. В твоем возрасте девушки вообще быстро взрослеют. А тем более здесь, в лагере. Да и пережила ты много.
Асет робко улыбнулась. Она не знала, что отвечать.
— О брате-то вспоминаешь? — спросил Бариев.
— Да, — тихо сказала Асет.
— И что ты о нем думаешь?
Асет нервным движением поправила черный платок, взглянула Бариеву прямо в глаза и сказала:
— Султан, зачем ты спрашиваешь? Ты ведь знаешь, что я о нем думаю.
— Раньше знал, — сказал Бариев. — Но мы с тобой давно не беседовали об этом. Раньше ты сама приходила ко мне в палатку поговорить, а теперь мы с тобой не разговариваем по нескольку дней. Что случилось, Асет? Ты по-прежнему хочешь помочь Магомету попасть в рай?
Взгляд Асет выразил удивление.
— А разве может быть иначе? — спросила она.
Бариев пожал плечами:
— Не знаю, Асет. Это ты мне скажи.
Асет нахмурила ровные черные бровки и сказала, пытаясь говорить твердо и четко:
— Да, Султан, я по-прежнему хочу помочь моему бедному брату попасть в рай. И помогу, если ты дашь мне шанс это сделать.
— Шанс будет, — сказал Бариев. — И очень скоро.
Асет недоверчиво посмотрела на Бариева:
— Ты правду говоришь, Султан?
— Конечно. А разве я когда-нибудь тебя обманывал, Асет?
Глаза Асет широко распахнулись. Она машинально подняла руки к груди.
— Когда? — спросила Асет дрогнувшим голосом.
— Через пару дней, — ответил Бариев, внимательно разглядывая ее лицо. — Что-то ты не очень обрадовалась, а, девочка?
— Что ты, Султан! Я рада! Я очень рада!
— Это хорошо. — Бариев усмехнулся, блеснув полоской белоснежных зубов. — Я знал, что ты так скажешь. Еще два месяца назад ты просила, чтобы я послал тебя на дело. Но тогда тебе рано было идти. Ты ничего Не умела, Асет, в тебе были только жажда мести и желание помочь брату-грешнику. Теперь ты умеешь много.
Лицо Асет осунулось и побледнело.
— Да, Султан, — спокойно сказала она, — с тех пор многое изменилось. Я уже не такая, как прежде.
Бариев поднял руку и нежно, по-отцовски погладил Асет по голове.