Таким образом, он старался продлить их отношения, потому что слишком частые свидания наводили на него тоску, да и праздник каждый день перестает быть праздником. Поэтому, когда Сюзанна увлеклась Львом, Алекс вздохнул облегченно. Сюзанна больше не навязывалась со своей любовью, не звонила по ночам с просьбами забрать ее из клуба или от подруги, не нужно было часто оплачивать номера в дорогих отелях, но, тем не менее, Алекс не упускал ее из виду. В итоге их роман приобрел еще больше пикантности и таинственности. Это заводило их обоих, и, по мнению Алекса, игра стоила свеч!
Алекс не считал Льва серьезным соперником и не верил, что его связь с Сюзанной продлится дольше пары месяцев, но они встречались уже полгода, и не два раза в месяц, а несколько раз в неделю, и, глядя на их счастливые, как казалось, лица, Алекс порой приходил в бешенство. Ежедневно Сюзанна ему была не нужна, но и делить ее с другом становилось все более неприятно. Алекс еще в прошлый раз потребовал от Сюзанны сделать выбор, пригрозив, что если она сама не бросит Льва, то он обо всем ему расскажет, и она вероятнее всего останется ни с тем и ни с другим. Такой расклад Сюзанне был не по душе — ей нужен был Лев и его наследство, при чем второе важнее первого.
Делать выбор Сюзанна не спешила, и со стороны ее невозможно было заподозрить ни в огорчении, ни в замешательстве — она жила сегодняшним днем и извлекала из него максимум позитива!
Допив бокал вина, Сюзанна обещающе прищурилась и облизнула губы — она была готова станцевать эротический танец и встала из-за стола. Включив любимую композицию и добавив громкости, Сюзанна вся отдалась музыке, медленно раздеваясь и разбрасывая одежду по комнате. Алекс, откинувшись на спинку кресла, следил за каждым движением. Его глаза сияли от наслаждения — смотреть, как красивая девушка танцует, доставляло ему почти столько же удовольствия, как и секс.
Потом Сюзанна ублажала его в постели, и Алекс чувствовал себя самым счастливым человеком на планете.
— Так, что там у тебя со Львом? Ты ему так и не сказала, — Алекс все-таки напомнил ей о своем условии и закурил сигарету.
— Не волнуйся, лапусик, ты же знаешь, кто из вас мне по-настоящему дорог! Ты и только ты! — она охватила мочку его уха губами и, слегка покусывая, поцеловала. — А бросить Льва еще не представилась возможность. Ты же знаешь, какой он чувствительный и порой сентиментальный! Ну, не могу же я — девушка образцовой порядочности, огорчить нашего милого львенка, замарав и свою репутацию, и твою — ведь ты для него никто иной, как верный и преданный друг! Но как бы там ни было, ты должен верить своей кошечке — рано или поздно я с ним расстанусь и буду только твоя! И Лев никогда не заподозрит тебя в предательстве!
— Мне кажется, что как минимум одна подходящая возможность бросить Льва и уличить его в измене, у тебя скоро появится.
— Что ты этим хочешь сказать? У Льва кто-то есть? — Сюзанна сохраняла самообладание, как истинная актриса, но ущемленное чувство собственности выдали опущенные уголки губ и мгновенно распахнувшиеся зеленые глаза, обрамленные густыми накладными ресницами.
— Только не говори, что ты ревнуешь!
— Нисколько! Но я ничего такого не замечала. Кто она?
— Я с ней еще не знаком, но думаю, что ей с тобой не сравниться. Прошлый раз я обхитрил Льва в покер, и мое желание стало на первый взгляд безобиднее, чем просить милостыню под церковью, когда тебя снимают на камеру, а потом видео гуляет по Интернету! — Алекс смеялся, вспоминая свои дурацкие шуточки надо Львом, когда он только вливался в их коллектив. — Лев познакомился с какой-то Настей в библиотеке. И если ему удастся ее охмурить, в чем я не сомневаюсь, то в субботу нас ждет вечер представлений.
— Ах ты, хитрый жук! А я ума не могла приложить, с чего это вдруг Лев притащил домой книжку из библиотеки! Так вот оно в чем дело! Стало быть, это не меня он намеревался шокировать своими познаниями в астрологии.
— Он и впрямь штудирует ту книжонку?
— Ты бы видел эту картину! Читает с умным лицом — ни дать, ни взять профессор!
— Не хочет отставать от девчонки. Ну что ж, посмотрим на этих голубков в субботу.
— Ох, и устрою я им незабываемый вечер!
— Предлагаю обмыть наш коварный план, моя непревзойденная богиня!
— Ты моя прелесть! С удовольствием!
Они выпили еще по бокалу и снова пустили в ход все свое обаяние, излив бурлящую страсть пятнами на белых простынях.
Перед уходом Алекс имел привычку допивать недопитое и доедать недоеденное. Сюзанна воспринимала это как жадность, но любовника никогда раньше не стыдила, ведь он все-таки немало тратил на оплату этих памятных праздничных вечеров, но на этот раз слегка пожурила его:
— Лапусик, оставь хоть виноград, а то лопнешь!
— Нет, я не уйду пока не доем до последней ягодки!
— Тогда заверни его в салфетку и дома доешь, потому что я устала и хочу поскорее лечь спать!
Алекс намек понял и недовольно перестал есть.
Они спустились на первый этаж, и когда створки лифта открылись, Алекс и Сюзанна стояли в обнимку лицом к лицу, смеялись и доедали виноград вдвоем.
Домой Алекс ее не провожал — таков был уговор — они простились на ступенях отеля и разбежались в разные стороны, но домой Алекс так и не вернулся.
Алекс жил неподалеку и предпочитал ходить пешком, на личном автомобиле ездил только в отдаленные уголки города или за его пределы. Когда Алекс переходил улицу, на него налетела черная «Шкода» с грязными номерными знаками. Она появилась из ниоткуда и перечеркнула все планы молодого человека. С несовместимыми с жизнью травмами Алекса доставили в городскую больницу, где он и испустил последний дух, прошептав перед смертью последнее «Сю-зан-на».
О ночном несчастном случае на утро говорили везде: на рынке, в банках, в магазинах, супермаркетах, и Анастасия тоже узнала о нем — от Карины. Ее мама работала медсестрой и рассказала дочери, что от парня пахло алкоголем, в его кармане был раздавленный виноград, и, судя по свежим царапинам на спине, он перед смертью был с девушкой, но самое важное для Анастасии заключалось в том, что Алекс и Лев были друзьями, как утверждала Карина. «Мир тесен» — повторяла она.
Глава VII
В том, что мир тесен, довелось с радостью убедиться и Прасковье Марковне.
В свои шестьдесят восемь лет она не утратила девичьей хрупкости, одевалась со вкусом и выгодно подчеркивала ровную осанку, придавая своему образу не меньше шарма и изящества, чем в молодости. Даже с лимитом денежных средств, когда приходилось выбирать из предложенной волонтерами гуманитарной помощи, а не из ассортимента модных магазинов, она умудрялась выглядеть элегантно, как подобает любой уважающей себя женщине.
Прасковье Марковне удалось сохранить сундучок с драгоценностями, и на ней блестели жемчужные длинные бусы, в два оборота овивающие шею. Они украшали однотонную кремовую блузку с рукавами фонариками. Ярким акцентом была и шляпка с широкими полями, и сумка с повязанным на ручке шифоновым платком неброского абрикосового цвета. Юбки Прасковья Марковна предпочитала немного ниже колена, но икры обязательно оставались открытыми. В такой юбке трапециевидной формы в мелкую клетку песочно-кофейного цвета и в белых туфлях на небольшом каблуке Прасковья Марковна важно расхаживала по городской галерее картин современных художников и обмахивала себя кружевным веером.
На этой же выставке в самом последнем зале, у полотна с изображением вечернего солнца над полем цветущих маков в задумчивости стоял мужчина с белыми-белыми волосами. Высокий и широкоплечий в узкой атласной жилетке поверх рубашки он походил на научного сотрудника, археолога или кладоискателя из американских фильмов: рукава закачены, будто чтобы не мешать! Он стоял спиной и опирался на трость с привлекающим внимание набалдашником. Прасковье Марковне, любительнице не только классической литературы, но и современного кинематографа, эта трость, напоминающая древний артефакт, показалась такой любопытной, что привлекла больше внимания, чем пейзаж, трепетно рассматриваемый мужчиной, и она вплотную подошла к объекту своих наблюдений.
Богато одетый мужчина неспешно оглянулся и с достаточно рассеянным видом поправил опустившиеся на кончик носа очки, и Прасковья Марковна, ощутив легкое волнительное головокружение, поторопилась дрожащей рукой раскрыть сумочку и достала футляр со своими очками — разглядеть этого мужчину она должна была непременно во всех деталях!
— Бог ты мой! Малевская! Прасковьюшка ты моя дорогая, ущипни меня, если это не сон!
Прасковья Марковна надела очки и заохала:
— Коленька! Вальмон, Вальман, Вальтеман… Зольтеман! Вспомнила!
— Вот это встреча! Какими судьбами? Сколько лет, сколько зим! — говорил он грудным хриплым голосом, вкладывая в слова максимум интонации.
Прасковья Марковна медлила с ответом, все еще не веря своим глазам.
— Ты не представляешь, как я рад тебя видеть! — продолжал Николай Зольтеман.
— Прими к сведению, Коленька, что твоя радость взаимна! У меня аж ноги подкашиваются от волнения! Это же надо спустя столько лет вот так встретиться, да еще и где — в том же городе, где мы познакомились. Когда это было? Полвека назад!
— И не говори, Прасковьюшка! Годы мчатся неумолимо. Но ты как будто и не изменилась: все те же черты, огонек в глазах, а губы… вовек мне не забыть сладость их поцелуев!
— Ты чего это! Тут же кругом люди!
— Не волнуйся, в нашем возрасте простительно любое ребячество. Если только где-то поблизости не разгуливает твой муж.
— Я одна. Мужа похоронила прошлой осенью.
— И я уже десять лет одинокий холостяк. Идем-ка, поболтаем в каком-нибудь тихом кафе!
— С превеликим удовольствием!
Николай Зольтеман предложил ей руку, и они пошли к выходу.
— Какой же ты стал! Волевой подбородок, глубокий взгляд, а эти морщинки тебе даже к лицу — подчеркивают мужественный и решительный характер. Настоящий мужчина!
— Да, я такой! У нас в роду ненастоящих мужчин не было — все герои. Отец — ветеран Великой отечественной, до Берлина дошел! Дед с Николаем II немцев гнал во время Первой мировой войны! Я, правда, до генерала не дослужился, но проявил ум и смекалку на другом поприще — сначала открыл лавку стройматериалов, потом организовал рабочую бригаду, и пошло-поехало. В тридцать пять я уже катался на черной волге, а в лихие девяностые приумножил отцовский капитал в десятки раз.
— Я и не сомневалась в твоих способностях. Твоей целеустремленности можно только позавидовать! Белой завистью! Ты здесь и остался жить после моего отъезда? Помню, ты говорил, что этот город тебе совершенно не нравился.
— Я приехал навестить сына, а живу я в Е*. Там наша фамильная дача с приусадебным участком в двадцать соток — развожу цветы после выхода на пенсию! А об этом городе единственное приятное воспоминание у меня связано с тобой! Если бы не ты, я бы и сейчас считал его чужим и неприветливым, но когда ты рядом, в моей памяти оживают те далекие воспоминания. Помнишь, букеты сирени? А пионы с дач?
— Как такое забыть?
— Я пятнадцатилетнем пацаненком прожил здесь, кажется, самые приятные месяцы в своей жизни! Первая любовь не забывается!
Прасковья Марковна расчувствовалась и всплакнула:
— Именно поэтому я и решила вернуться в этот город, спустя пятьдесят лет. Ты не спросил, а где же я жила все эти годы? — а я отвечу — на Донбассе. И вот оттуда я и сбежала сюда, в город, близкий моему сердцу: хотела перед смертью пройтись по знакомым улочкам, предаться воспоминаниям…
— Бог ты мой, Прасковьюшка, неужто и тебя коснулся этот кошмар? Я ведь даже не знал, что ты жила на востоке Украины. Ты ведь родом из Полтавы, так ведь?
— Так то оно так, но я же женщина — вышла замуж, переехала к мужу, полюбила донецкий край и до сих пор люблю, но военные действия, Коленька, вынудили покинуть город, ставший родным. И вот я здесь, и чудеснейшим образом наши с тобой дороги опять пересеклись.
— Я сожалею, что тебе довелось увидеть войну, — он взял ее за руку и нежно сжал ладонь. — Ты только не волнуйся так. Все хорошо! Все ведь хорошо? Рассказывай.
— Да что рассказывать то? Приехала я с внучкой после того, как нашего дома не стало, а до того прятались то в подвале рядом с домом, то в бомбоубежище ходили. Утром заводили будильник на полчетвертого, чтобы до первых утренних обстрелов спрятаться, и еще по темноте шли в бомбоубежище. Нас там было двести человек с лишним: и старики, и детвора. Все с нашего района, пгт, все, кто не уехал раньше. У каждой семьи — свой угол, лежаки из сдвинутых парт, спортивные маты вместо матрасов. Рядом был лицей. Его разбомбили. Из дому приносили одеяла и подушки. Бомбоубежище стало нам вторым домом. Но мы с внучкой так ни разу там и не ночевали — холодно — спать ходили домой… Помню, как-то после бомбежки я грелась на солнышке у входа в бункер и наблюдала такую картину: пацанята с нашей улицы тащили в бомбоубежище диван! Потом микроволновку, чайник и даже холодильник привезли на тачке. Там готовили кушать, и на кострах тоже, особенно после первых жертв — страшно было домой возвращаться. Первым погиб мой сосед — пошел собак покормить, а не угадаешь ведь, когда эти вояки начнут стрелять, вот и разорвало его. Снаряд возле дома упал: все окна вылетели вместе с рамами, шифер и забор побиты, будто зубилом их колотили, а в железных воротах дыры как от горячего ножа в масле. Много тогда домов под обстрел попало, а стреляли они по лицею, потому что знали, что там база ополченцев была. А еще, представляешь, в бомбоубежище, оказывается, был спрятан целый склад боеприпасов! Ополченцы вывозили потом. Мастера маскировки! Погрузили ящики с осколочно-фугасными снарядами в машины для транспортировки мороженого — прямо в морозильные камеры «Сладкая жизнь», и поехали… По моей улице ни один дом не уцелел, даже когда по началу в нас только из минометов стреляли, а когда ракету какую-то запустили — «Смерч» или «Ураган», не знаю точно, — то разрушения были не то слово ужасные: груды камней и мусора вместо домов. А миномет это так цветочки — воронка диаметром не больше метра, ну и в стенах примерно такие же прорехи, окна разбитые и крыши, но стены оставались на месте. А вот после ракет дома ремонту и восстановлению не подлежат… Ну, что тебе еще рассказать? Про «Град»? Звук от них страшный идет, а потом горит все в округе. Сгорели дома, пшеничные поля… Выжигали нас, расстреливали, хлеба не было — завод стоял, потому что каратели не пропускали к нам в город машину с мукой, магазины не работали и банки закрыли, ни пенсий, ни зарплат, а мы такие живучие, что ничто нас не берет.
Глава VIII
Николай Трофимович Зольтеман, будучи вдовцом и совершенно одиноким мужчиной вовсе не испытывал недостатка общения. Летом ему было хорошо среди цветущих клумб и тенистых виноградных беседок, а зимой он любил раскачиваться в кресле-качалке у камина, выпивая для поддержания здоровья два глотка домашнего вина, и предаваться воспоминаниям, разговаривая сам с собой. Раз в неделю для разнообразия он ездил в центр и ходил то ли в театр, то ли в филармонию, где встречал старых знакомых и имел возможность выговориться, обсуждая актеров, постановки, музыкантов, ну и, конечно же, житейские реалии. И такая жизнь его вполне устраивала!
Как отец, Николай Трофимович, не уделял должного внимания своим детям даже тогда, когда они были еще маленькими сорванцами и нуждались в родительском участии, а стоило им покинуть отчий дом, как его двери закрылись для них навсегда. Фамильная дача была исключительно царством старого важного Зольтемана, и в ее стенах он чувствовал себя ни как иначе как царь! Только вот не всемогущий: иначе он делил бы трон с царицей.
Друзья советовали ему жениться во второй раз, знакомили и с актрисами, и асфальтоукладчицами, но сердце Николая Зольтемана не поддавалось ни убеждениям разума скрасить одиночество, ни очарованию претенденток. И даже Прасковья Марковна Малевская, с которой много лет назад его связывала крепкая дружба и первая платоническая любовь, на первых порах не заставила его сердце проникнуться идеей женитьбы — ему нравилось одиночество, и одна только мысль, что кто-то кроме него будет шуршать до дому, вызывала у него недовольство. Но совершенно противоположные чувства переполняли его, когда Прасковья Марковна шла с ним под руку по улице — казалось, их провожают взглядами, любуются и завидуют теплым отношениям, и хотелось идти с ней бесконечно.