И вот здесь впору озадачиться сразу несколькими «если бы». Если бы телефонный разговор с Тамару не затянулся так надолго и если бы Аомамэ не раздумывала потом над его словами на кухне, потягивая какао, она обязательно увидела бы Тэнго, который все это время сидел на детской горке и разглядывал небо. И, разумеется, тут же выбежала из дома и встретилась бы с ним двадцать лет спустя.
С другой стороны, случись все именно так, следивший за Тэнго Усикава сразу бы догадался, что это Аомамэ, вычислил бы ее убежище и в срочном порядке доложил бы об этом верзилам из «Авангарда».
Поэтому неизвестно, к счастью или к несчастью Аомамэ не увидела Тэнго. Но именно пока она говорила с Тамару по телефону и пила на кухне какао, Тэнго, как и в прошлый раз, сидя на горке, разглядывал луны и наползавшие на них облака. А Усикава украдкой следил за Тэнго. Так прошло минут двадцать пять. В каком-то смысле — очень фатальные минут двадцать пять. Когда же Аомамэ в пуховике и с какао вернулась на балкон, Тэнго с детской площадки уже ушел. А Усикава последовал за ним не сразу, ибо решил убедиться кое в чем своими глазами. И лишь увидав, что хотел, быстрым шагом вышел из парка — что и заметила в последний момент Аомамэ.
Как и прежде, по небу неслись облака. Они стремились на юг: за горизонт над Токийским заливом и дальше, к просторам Тихого океана. Никто не знал, какая судьба ожидает их впереди. Как никто не знает, куда улетают души людей после смерти.
Кольцо вокруг Тэнго и Аомамэ стремительно сжималось. Хотя никто из них об этом даже не подозревал. А вот Усикава чуял своим уникальным змеиным нюхом, ибо сам активно этому помогал. Но все-таки даже он не видел всей картины происходящего. И понятия не имел, что дистанция между ним и Аомамэ только что сократилось до полусотни метров. А после увиденного в парке его сознание пребывало в таком хаосе, что мыслить последовательно уже не получалось, хоть сдохни.
После десяти мороз крепчает. Сдавшись, Аомамэ возвращается с балкона в теплую комнату. Раздевается, принимает горячую ванну. Согреваясь всем телом, трогает низ живота. И нащупывает там еле заметную округлость. Закрывает глаза и пытается представить ее — свою Кровиночку. Времени мало. Во что бы то ни стало нужно скорее рассказать об этом Тэнго. О его ребенке под ее сердцем. И о том, что она защитит их Кровиночку даже ценой своей жизни.
Переодевшись в пижаму, она забирается в постель, в темноте засыпает. И прежде чем провалиться в самый глубокий сон, грезит о старой Хозяйке. О том, как в оранжерее «Плакучей виллы» они вдвоем любуются бабочками. Внутри оранжереи тепло, как в утробе. Там же стоит и фикус, оставленный ею в прошлой квартире.
Ухоженный, оживший до неузнаваемости, заново позеленевший. На его сочных листьях мирно дремлют бабочки, сложив большие разноцветные крылья. И этому Аомамэ очень рада.
Во сне у нее очень большой живот, словно роды уже очень скоро. Она чувствует, как два разных пульса — ее самой и Кровиночки — образуют единый затейливый ритм.
Хозяйка сидит с нею рядом — как обычно, выпрямив спину и плотно сжав губы, — и еле слышно дышит. Обе они молчат, чтобы не разбудить спящих бабочек. Старушка погружена в свои мысли — так глубоко, что вроде и не замечает Аомамэ. Но Аомамэ, конечно же, чувствует себя под защитой. И все же тревога не покидает ее. Слишком тонкими и хрупкими выглядят хозяйкины руки, сложенные на коленях. Пальцы Аомамэ непроизвольно ищут пистолет, но нигде не находят его.
Даже засыпая все крепче, Аомамэ понимает, что видит сон. Иногда к ней приходят такие сны. Когда находишься, казалось бы, в очень яркой реальности, но понимаешь, что реальность эта ненастоящая. Словно высадился на поверхности какого-нибудь далекого астероида.
И тут дверь в оранжерею распахивается. Неожиданно веет зловещим холодом. Большая бабочка на фикусе, проснувшись, взмахивает крыльями и улетает прочь. Кто же там пришел? Аомамэ поворачивает голову, но не успевает никого разглядеть: на этом сон обрывается.
Просыпается она в холодном и липком поту. Вылезает из постели, стягивает мокрую от пота пижаму, обтирается полотенцем, надевает свежую футболку и садится на кровать. Неужто и правда случится что-то плохое? Неужели кто-то хочет отнять ее Кровиночку? И этот кто-то уже совсем близко? Нужно срочно найти Тэнго. Но сейчас она может только одно: каждый вечер следить за тем, что творится в парке. Бдительно, терпеливо и упорно наблюдать за этим миром. Точнее, за его одиночным фрагментом — узкой палубой с перильцами на верху детской горки. И все-таки человек не способен уследить за всем, что творится вокруг. Ведь глаз на затылке у нас, к сожалению, нет…
Аомамэ хочет заплакать, но глаза остаются сухими. Она снова ложится на кровать, прикладывает ладонь к животу и тихонько ждет прихода нового сна.
Глава 18
— После того, как я там очнулся, целых трое суток со мной ничего не происходило, — вспоминал Комацу. — Я ел, что давали, ночью засыпал на тесной койке, утром просыпался, справлял нужду. Уборная была там же, в углу — узкая ниша с дверцей, которая не запиралась. Осень еще только начиналась, но где-то в потолке работал кондиционер, так что никакой жары я не чувствовал…
Ни слова не говоря, Тэнго ждал продолжения.
— Еду приносили три раза в день. Во сколько — не знаю. Часы у меня забрали, а окон в камере не было; день от ночи не отличить. Ни звука снаружи, сколько ни вслушивайся. Да и меня бы, наверно, никто не услышал, кричи не кричи. Куда меня привезли — не понять никак. Но, похоже, куда-то очень далеко от людского жилья. Так, без всяких событий, прошло три дня. А может, и не три, не уверен. Помню только, что еду в общей сложности принесли девять раз. Три раза в комнате гас свет, и трижды я засыпал. Обычно я засыпаю плохо и сплю некрепко, но там почему-то проваливался в глубокий и долгий сон… Странная, конечно, история. Но в целом понятно?
Тэнго молча кивнул.
— За эти три дня никто со мной ни словом не обмолвился. Еду приносил какой-то парень. Худощавый крепыш в бейсбольной кепке и медицинской маске. Спортивный костюм, замызганные кроссовки. Доставит поднос и уйдет. Я поем — он приходит и поднос забирает. Тарелки бумажные, приборы пластмассовые. Еда из пакетиков, ничего натурального — вкусной не назовешь, хотя есть можно. Порции небольшие, но я почему-то был голодный как волк и сметал все до крошки. Тоже странно: обычно едок из меня никакой, частенько вообще поесть забываю. Пить давали молоко или минералку. Ни кофе, ни чая. Ни виски, ни пива. Я уж о сигаретах молчу. В общем, что говорить, не курорт на морском берегу…
Будто вспомнив, Комацу достал красно-белую пачку «Мальборо», вытянул сигарету, прикурил от картонной спички. Затянулся поглубже, выдохнул дым и поморщился.
— Так вот, этот парень молчал как рыба. Скорее всего, по приказу. Было ясно, что он — всего лишь мелкая сошка у старших по рангу. Но, похоже, драться большой мастак. Выправка такая, будто с детства карате занимался.
— И вы его ни о чем не спрашивали?
— Да я сразу понял, что он все равно ничего не ответит. Молчит, как велено. Я съедал все, что давали, засыпал, когда свет гасили, и просыпался, когда зажигали. По утрам этот тип приносил электробритву и зубную щетку, уходил. Я брился, чистил зубы; он появлялся снова и все забирал. Из предметов гигиены там не было ничего, кроме туалетной бумаги. Ни душа, ни сменного белья. Хотя помыться или переодеться у меня там и желания не возникало. Зеркала тоже не было, ну это ладно. Труднее всего бороться со скукой. Посиди трое суток в идеальном кубе с белыми стенами, где и словом перекинуться не с кем, — и ты познаешь Уныние Как Оно Есть. Я по натуре — текстовый маньяк. Было бы хоть меню для заказа еды в номер, что угодно, — лишь бы какие-то буквы перед глазами. Дудки — ни книг, ни газет, ни журналов, вообще ничего. Ни телевизора, ни радио, ни игрушек для ума. И поговорить не с кем. Только сиди и пялься в стену да потолок. С одной мыслью: ну и влип! Подумай сам: идешь по улице, а тебя хватают неизвестные типы, суют под нос хлороформ, увозят черт знает куда и запирают в комнате без окон. Просто блокбастер какой-то, верно? Зато дальше начинается такая скучища, что просто мозги набекрень.
Несколько секунд Комацу с интересом разглядывал струйку дыма над сигаретой, затем стряхнул пепел в пепельницу.
— Я уверен: на три дня абсолютного ничегонеделанья меня обрекли, чтобы сломать мою психику. И в этом они мастера. Как расшатывать чьи-либо нервы и вгонять человека в депрессию, их обучать не нужно… А на четвертое утро — точнее, после четвертого завтрака в комнату зашли двое. Видимо, те же, что меня похищали. Только все случилось так быстро, что я не понял, что происходит, и лиц не запомнил. И лишь теперь, глядя на них, начал постепенно вспоминать все в деталях. Как меня заталкивали в машину, как руки заламывали — думал, вывернут с мясом, как совали под нос эту вонючую дрянь. Все это — ни слова не говоря. И буквально в считаные секунды.
Погрузившись в воспоминания, Комацу нахмурился.
— Один приземистый, бритый налысо, загорелый и скуластый. Другой — высокий, руки-ноги длиннющие, щеки впалые, волосы собраны в хвост на затылке. Ни дать ни взять — парочка клоунов, долговязый и коротышка. Только с первого взгляда видно: с такими клоунами лучше не связываться. Эти ребятки способны на все. Хотя они это никак не показывали — держались мирно, говорили спокойно. И оттого казались еще опаснее. Глаза — как изо льда. На обоих черные хлопчатые брюки и белые рубашки с коротким рукавом. Каждому лет двадцать пять — тридцать, но Лысый вроде чуть старше. Часов ни один, ни другой не носили.
Комацу помолчал. Тэнго по-прежнему не говорил ни слова.
— Разговаривал со мной только Лысый. Долговязый ни словечка не произнес, только стоял у двери как истукан. Я даже не знаю, слушал он наш разговор или думал о чем-то своем. Лысый беседовал со мной сидя на раскладном стульчике, который принес с собой. Больше стульев не было, я сидел на кровати. На физиономии Лысого — ноль эмоций. Шевелил он только губами, все остальные мышцы лица не двигались вообще. Прямо не человек, а кукла чревовещателя.
— Вы хотя бы примерно догадываетесь, кто мы, а также куда и зачем вас привезли? — спросил Лысый.
— Понятия не имею, — ответил Комацу.
Несколько секунд Лысый смотрел на него пустыми глазами.
— А если бы вам сказали «угадай!» — что предположили бы в первую очередь?
Говорил Лысый вежливо, но голос его был твердым и ледяным, как металлическая указка, которую долго продержали в холодильнике.
— Если бы пришлось гадать, я предположил бы, что дело касается «Воздушного Кокона», — честно ответил Комацу. — Ничего другого мне бы в голову не пришло. А тогда бы получалось, что вы — представители религиозной организации «Авангард», и, скорее всего, мы находимся на территории вашей секты. Хотя, конечно, это всего лишь предположение.
Ни подтверждать, ни отрицать этих догадок Лысый не стал. Просто молча смотрел на Комацу. Молчал и тот.
— Ну что ж, тогда построим разговор, исходя из вашего предположения, — наконец сказал Лысый спокойно. — Вся дальнейшая беседа будет протекать в русле вашей гипотезы. Просто допустим, что это так. Вы согласны?
— Согласен, — ответил Комацу. Его похитители общались намеками и недомолвками. Хороший знак. Значит, отпустят живым. Иначе зачем разводить тягомотину?
— Как редактор издательства вы отвечали за выход книги Эрико Фукады «Воздушный Кокон», верно?
— Да, — ответил Комацу. Скрывать тут нечего, это общеизвестный факт.
— Насколько мы понимаем, с присуждением этому роману премии было не все чисто. Прежде чем рукопись попала на рассмотрение жюри, вы лично поручили третьему лицу основательно этот текст переделать. Тайком переписанное произведение получило престижную премию «Дебют», вышло в свет и стало бестселлером. Мы нигде не ошибаемся?
— Это как посмотреть, — ответил Комацу. — В принципе, доработка произведения с учетом пожеланий редактора — обычная издательская практика, так что…
Лысый поднял руку, прерывая Комацу на полуслове:
— Действительно, если произведение дописывает сам автор с учетом советов редактора, странным это не назовешь. Но когда его переписывает третье лицо для того, чтобы автор получил премию, — это как минимум подтасовка. Не говоря уже о том, что для распиливания доходов с продаж зарегистрирована фиктивная компания. Не знаю, что об этом говорит Закон, но общественная мораль такие манипуляции осуждает весьма сурово. И никаких оправданий не принимает. Журналисты поднимут такую шумиху, что от репутации издательства не останется камня на камне. Уж кому как не вам, господин Комацу, все это понимать. Подробности вашей аферы нам известны, и предать ее огласке, подкрепив доказательствами, будет совсем не сложно. Так что изворачиваться и жонглировать словами не стоит. На нас это все равно не подействует. Только время — и ваше, и наше — будет потрачено зря.
Комацу кивнул.
— Если правда всплывет, — продолжал Лысый, — вам, конечно, придется не только уволиться, но и навеки оставить издательский мир. Нормальной работы там для вас не останется. По крайней мере, официально.
— Пожалуй, — признал Комацу.
— Тем не менее пока эту правду знают очень немногие. Вы сами, Эрико Фукада, господин Эбисуно и Тэнго Кавана, который выправил рукопись. А также еще несколько человек.
— Если мыслить в русле моей гипотезы, — проговорил Комацу, осторожно подбирая слова, — эти несколько человек — из «Авангарда», не так ли?
Лысый едва заметно кивнул:
— В русле вашей гипотезы — да… Что бы там ни было на самом деле.
Он подождал, пока его слова уложатся у Комацу в голове. И продолжил:
— И если ваша гипотеза верна, уж они-то могут поступить с вами как угодно. Скажем, продержать вас как почетного гостя в этой комнате до скончания века. Это несложно. А не захотят тратить время — придумают что-нибудь еще. Вариантов много. В том числе — и таких, которые никому, увы, приятными не покажутся… У них достаточно сил и средств, чтобы в выборе не стесняться. Надеюсь, вы меня понимаете?
— Кажется, понимаю, — ответил Комацу.
— Вот и прекрасно, — сказал Лысый.
Он молча поднял палец, и Долговязый вышел. А вскоре вернулся с телефонным аппаратом в руках. Затем подключил шнур к розетке в полу, снял трубку и протянул Комацу.
— Звоните в издательство, — велел Лысый. — Скажите, что простудились, слегли с температурой и в ближайшие несколько дней на работу выйти не сможете. Сообщите им только это и сразу кладите трубку.
Комацу позвонил сослуживцу передал что велено и, не отвечая на вопросы, положил трубку. Лысый тут же кивнул, Долговязый вытащил шнур из розетки, унес телефон из комнаты, вернулся. Все это время Лысый сидел и молча разглядывал свои ладони. Затем взглянул на Комацу — и голосом, в котором даже послышалась нотка приветливости, изрек:
— На сегодня все. Продолжим как-нибудь в другой раз. А пока хорошенько подумайте, о чем мы сегодня поговорили.
Затем они оба ушли. А Комацу просидел в тесноте и безмолвии этой камеры еще десять нескончаемых суток. Трижды в день парень в медицинской маске приносил невкусную еду. На четвертый день Комацу получил нечто вроде пижамы — хлопчатые рубаху и штаны, — но душа принять ему так и не предложили. Только и оставалось, что споласкивать лицо над крохотным рукомойником в уборной. И все больше утрачивать чувство времени.
Он догадывался, что, скорее всего, находится в штаб-квартире «Авангарда» в префектуре Яманаси. Саму эту зону он однажды видел по телевизору в новостях. Затерянная глубоко в горах резиденция за высокой стеной, скорее похожая на военную базу чужого государства, со своими законами. Любые попытки сбежать или хотя бы позвать на помощь обречены. Даже если тебя убьют (вариант, который, по словам Лысого, «никому приятным не покажется»), — никто никогда не найдет твоего трупа. Впервые в жизни Комацу ощущал Смерть так близко.
На десятый день после звонка в издательство (ну, или примерно десятый — уверенности уже не было) в комнату вошли те же двое. С прошлого их визита Лысый заметно осунулся; скулы теперь выпирали еще резче, в белках ледяных глаз виднелись красные прожилки. Усевшись, как и прежде, на принесенный с собою стул, он уперся окровавленным взглядом в Комацу, сидевшего на койке, и долго не произносил ни слова.