— Да пригладь космы-то! — прикрикнул на него Тимофей, причем не шутя. — У тебя, поди, полная башка конской шерсти и всякой дряни! Гляди на аркане в баню сволоку!
— Дьяк, что ли, ко мне пожаловал? — спросил Данила, положив щетку со скребницей на узкую лавочку и обеими грязными руками обжимая на голове свои легкие пушистые волосы, норовящие закурчавиться на висках.
Раздался дружный хохот.
— Какой там дьяк? Девка! Невеличка, белоличка, собой круглоличка!
Данила побежал по проходу, в одной рубахе выскочил из конюшни.
Снаружи его ждала Авдотьица.
— Я все делала, как ты велел, — зашептала быстро. — Каждое утречко в ту проклятую избу бегала! Я свои денежки отработала!
Она приклонила голову к самому его уху.
— Забрали парнишечку-то!
— Кто забрал? Когда? — от такой новости Данила двумя руками вцепился девке в рукав шубы.
— Да сегодня утром же!
Парень посмотрел на небо — было близко к полудню.
— И ты только сейчас до меня добралась?!.
— С тебя причитается, куманек. Я на извозчика протратилась да на службишке своей не показалась, придется там кому следует барашка в бумажке поднести.
— С какой такой радости? — Данила все еще был возмущен.
— А с такой, что я тех людей-то выследила!
— Каких еще людей?
— Которые парнишечку забрали!
Данила даже шарахнулся от Авдотьицы. А она стояла довольная, веселая, чающая немалой платы за такой подвиг.
— Сказывай! — на радостях не замечая морозца, потребовал Данила.
— А что сказывать-то? Я, как всегда, к смотрителю — мол, мой-то не появлялся? Он мне — да Бог с тобой, девка, что это тебе в голову взбрело раньше смерти его хоронить?! Жив твой, приютился где-то, может, сманили его, с купцами уехал, может, у товарища какого живет, много ли места парнишке надобно? Сама же, мол, говорила, что мать у него пьющая, вот он и сбежал…
— Ты мне про тех людей говори!
— А те люди тут и появились! Они ему не родные, родные реветь бы кинулись, крик бы подняли. А эти его оглядели, переглянулись, один другому и говорит: ну, точно — он! И перекрестились оба.
— Так что ж это был за парнишка?
— А ты слушай! Смотритель — к ним: забирать, что ли, будете? Так я, сказывает, знать должен, кто он таков и кто вы таковы. И в Земском приказе от вас сказку отберут — точно ли ваш парнишка. Тут они вдругорядь переглянулись. И говорят смотрителю — ну, пошли, что ли, в Земский приказ? И вышли…
— А ты?
— А я, не будь дура, тут же за ними и выскочила. Мне же еще извозчика нанять следовало! Побежала я к Никольской, их там много ездит, и с одним сговорилась.
Тут Авдотьица замолчала.
— Дальше-то что? — не выдержал Данила.
— Поиздержалась я на извозчика-то, — сообщила она. — На Волхонку выехали, встал — деньгу ему плати! Заплатила, дальше едем. На Остоженку свернули, сколько-то проехали — встал! Опять деньгу плати!
— А чего тебя туда понесло?
— Так я же за парнишечкой следом ехала!
Тут только до Данилы дошло, что зазорная девка Авдотьица обставила, похоже, и Земский приказ, и конюхов, имеющих тайное поручение от дьяка Башмакова.
— Пока я с извозчиком сряжалась, они-то, те двое, в избу вернулись, завернули парнишечку в рогожу да и вынесли скорехонько. А сани их неподалеку ждали. Они и покатили, я — следом.
— Так куда ж они прикатили? — заорал Данила.
— Так я ж тебе толкую — на извозчика поиздержалась!
В девкиных глазах было такое лукавство с нахальством пополам — Данила дара речи лишился.
— Ты что же, думаешь, я лошадей чистить иду — кошель с собой беру? спросил он. — Вернутся к тебе твои денежки! Подожди тут!
Он вошел в конюшенное строение и принялся звать Тимофея.
Тот отозвался не сразу — опять возился со слюдой. Данила пошел на голос.
— Авдотьица-то выследила, куда парнишку мертвого увезли, — сказал он товарищу. — И денег просит. Раньше-то я ей за каждый поход в избу платил. А теперь четырьмя деньгами не отделаюсь.
— Вот гривенник, — Тимофей полез за пазуху, достал кошель, где у него, завернулая отдельно, хранилась уже пущенная в размен башмаковская полтина. — Хватит ей, как полагаешь?
— Не хватит — добавлю.
— Ушлая девка! Так ты сейчас туда отправишься?
— А ты полагаешь, что один только Богдаш на верном пути стоит?
Желвак охаживал красивую женку по всем правилам — добивался тайного свидания. И она вроде была не прочь. Говорила даже, что есть на задворках печатни подходящее местечко, да слишком много шуму поднято из-за неведомых злодеев, всюду слоняются стрельцы и приказные. Богдаш осторожно выспрашивал — что за шум, имеет ли основание, и не Арсений ли Грек, еретик ведомый, тому виной. Женка сперва про Грека толковать не желала, видать, не по душе он ей пришелся, но при следующей встрече Богдаш ее улестил сообщила, что еретик больше всех переполохом озабочен и странные речи ведет с работниками, вроде как хочет иного о чем-то просить, да не решается.
Всякий раз, пересказывая бабьи слова, Богдаш прибавлял — «по ее дурьему разумению», а Тимофей согласно кивал. И точно — дурой нужно быть, чтобы в такое смутное для Печатного двора время все тайны случайному молодцу выбалтывать…
— Семейку с собой возьми, — посоветовал Озорной. — Я тут за вас обоих потружусь.
Семейкины сборы были недолгими. Он подергал за свисавшую на голенище алую с зеленым кисточку засапожника, словно желая убедиться, что кривому ножу в сапоге удобно, и накинул на правую кисть петлю глухого кистеня. Рукав тулупа был такой длины, что позволял обходиться без рукавиц, а для руки, которой работать кистенем, это очень важное удобство.
— А ты свой подсаадачник прихвати, — посоветовал.
Как только Данила разжился этим старым, широким, об одном лезвии, но с отточенным острием ножом, Семейка тут же и ножны смастерил, такие, чтобы удобно к поясу подвешивать. Благо кожу на Аргамачьих конюшнях не покупать! От шорного дела немало обрезков остается.
Он помог приладить орудие и показал, где должна быть рукоять, чтобы не шарить ее под шубой до морковкина заговенья.
Авдотьица, смышленая девка, дожидалась их не за конюшенной оградой и даже не у выхода, а у самых Боровицких ворот. Понимала, что коли уж конюхи занимаются таким странным делом, как выслеживание мертвого тела, так не от собственной дурости, а — по чьему-то тайному повелению. Опять же, хватало у нее ума, чтобы понять — люди, и бабы тоже, что оказывают услуги Приказу тайных дел, нищетой маяться не будут…
— Наконец-то! — сказала она. — Как поедем-то?
— Нас трое, — посчитал Семейка. — Не во всяких санях поместимся. Придется такого извозчика ловить, чтобы целые розвальни были!
Ни слова не сказала Авдотьица о том, что конюхи — на то и конюхи, чтобы своих лошадок в сани закладывать. Тайное дело — оно тайное дело и есть.
Такого извозчика они нашли не сразу. Срядились ехать до Хамовников.
— Далеко же это мертвое тело залетело… — заметил Семейка. — Точно ли туда отвезли, или оттуда, может, дальше отправились?
— Я недолго обождала, еще бы пождала, да извозчик заругался, — сказала Авдотьица, умещаясь между двух мужиков поудобнее. — Ну, с Богом, что ли?
— Эй! Ги-и-ись!!! — взвизгнул извозчик. — Ги-и-ись!!!
Москвичи слишком хорошо знали этот крик, чтобы, заслышав, не топтаться посреди улицы, а сразу отскакивать к заборам. Летом еще не так опасно, улицы неровные, в колдобинах, не разгонишься, а зимой снег все неровности сгладит, и по нему, по накатанному, сани стрелой несутся. И все-то слово «берегись!» извозчик выкрикнуть не успевает, да и незачем, и так ясно…
— Ткачи-то тут как замешались? — сам себя спросил Семейка, когда у Никольской церкви сани остановились. — Неужели парнишка отсюда сбежал? И на ночь глядя — к Красной площади, к торгу?
Хамовники были одной из тех подмосковных слободок, жители которых подчинялись непосредственно государыне. Она самолично занималась их делами, беспокоилась о порядке на улицах, выслушивала челобитные. Ткачи же, имея от нее годовой оклад жалования, заготавливали полотняную казну. Своими руками трогала и перебирала государыня доставляемые полотна тонкие двойные гладкие и двойные полосатые, полотна посольские — такие, что шире не бывает, полотна грубые — так называемые тверские, браные скатерти, убрусы, утиральники, сама приказывала, что куда: иное для собственного употребления, иное для подарков, а что не слишком чисто сделано — на продажу. Были у нее среди ткачей любимцы и любимицы, и слобода этим гордилась.
То, что парнишка, по определению Авдотьицы, был не из нищего житья, вроде бы соответствовало его происхождению именно из Хамовников. Налогами ткачей облагали невысокими — правда, и переселяться в другие слободы не велели, и дочерей с сестрами на сторону выдавать — тоже.
— Ждать-то вас, или как? — спросил ямщик.
— Ты, молодец, лошадь у паперти привяжи, а сам ступай в церковь, погрейся да помолись, — присоветовал Семейка. — Мы тут неподалеку сходим, а коли не захотим сразу возвращаться, пришлем сказать.
— Дорога-то тебе уж оплачена, — добавила Авдотьица.
Данила только озирался — тут он был впервые.
= Пойдем, что ли? — спросил он. — Ты место точно помнишь?
— Как не помнить!
Авдотьица привела Данилу с Семейкой к крепкому забору, за которым явно было справное, богатое хозяйство.
— Сюда вот парнишечку привезли.
— Не в церковь? Прямо на двор? — уточнил Данила.
— Вот то-то, что на двор…
— Но ведь все равно отпевать в церкви придется, а хоронить — на кладбище, — сказал Семейка. — И привезли с утра… Должно быть, уже и с попом сговорились. Ну, давайте решать — как дальше быть? Тебя, девка, поди, в твоей бане заждались.
— Сегодня мне в бане делать нечего, — отвечала Авдотьица. — И завтра, пожалуй, тоже.
Других объяснений Семейке не требовалось — он знал, что бабам и девким в известные дни ни в церковь ходу нет, потому что — нечисты, ни в баню чтобы нечистота разом на других не перекинулась.
— Ты откупилась, что ли? — спросил непонятливый Данила. — За тебя другие девки трудятся? Сколько дала-то?
И полез за деньгами.
Семейка усмехнулся, но не удержал, не захотел девку позорить.
— Алтын дала, — Авдотьица сразу сообразила, как Данилиной простотой попользоваться.
— Держи. Как же нам туда пробраться да расспросить?
— Тут, пожалуй, только с цепным кобелем и потолкуешь… — Семейка оглядел всю улицу, все длинные заборы, одинаково серые и высокие, и хмыкнул.
— Я не пригожусь ли? — спросила Авдотьица.
— Ты?
— А знаешь, где черт сам не управится, там бабу подошлет!
— Ловка! — одобрил Семейка. — И что же ты скажешь?
— А то и скажу… — она призадумалась. — Скажусь, будто из верховых девок…
— Так тебе и поверят! — Данила видывал в Кремле верховых девок, что служили самой государыне, все были нарядны и красивы, как на подбор, и ни одной среди них богатырского роста он пока не заметил. Авдотьица же в какой шубейке хлопотала по банному делу, в такой и приехала.
Она поняла, что Данила имел в виду.
— Ничего, это не помеха! Скажу — прислали с самого Верха разведать: мол, челобитную государыне подала убогая вдова, просит денег на постриженье, а бабы-то ее и вспомни, что никакая она не убогая!
— А как ту вдову зовут, за кем замужем была? Дети где? — спросил осторожный Семейка. — Тут-то тебя и прихватят!
— А вот пойду сейчас в церковку, Богу помолюсь, свечек понаставлю — и буду знать доподлинно, сколько в Хамовниках вдов и как они все прозываются!
— И то верно!
При каждой церкви обреталось немалое количество женщин в годах и даже древних старух. Иные, придя в тот возраст, когда детей уж не родить, делались просвирнями, иные — свечницами, и кормились при церкви неплохо. Иные же просто милостыню просили и с того жили, как могли.
Отпустив Авдотьицу в церковь, Семейка с Данилой отошли от нужного двора подальше.
— Я вот думаю — есть ли что общее между Хамовниками и печатней? спросил Данила.
— И как?
— Да ничего вроде и быть не должно! — тут он задумался. — Разве что какой приклад для переплетного дела тут заказывают?
— Холст, бывает, нужен. Да что его заказывать! — возразил Семейка. Купить проще. По шесть денег с полушкой аршин — и незачем в Хамовники тащиться.
— А что, тебе доводилось книги переплетать?
— Еще и не то, свет, доводилось…
Тут Семейка несколько помрачнел.
Даниле очень хотелось как-нибудь усадить Семейку за накрытый стол, чтобы ни Тимофей рядом бубнил про божественное, ни Богдаш подстерегал миг и вворачивал язвительное слово. И завести разговор о многих вещах поочередно, долгий такой, неторопливый разговор…
Семейка ему тем и нравился, что не язвил, не поучал и за власть не боролся. Богдаш — тот непременно желал первым и главным быть. Тимофей Озорной его время от времени осаживал, показывая — вот кто тут главный! Семейка же был тих и неприметен, пока не доходило до дела. А тут он, хотя и не был силен, как Тимофей, не бросался в бой беззаветно и отчаянно, как Желвак, обоих мог при желании обставить лишь тем, что действовал спокойно и не останавливаясь для бесплодных размышлений. Точно с тем же спокойствием, что и при починке сбруи, мог он треснуть заступившего ему путь человека кистенем да и пойти дальше, не беспокоясь совершенно, что же с тем человеком будет.
— Я на государевой службе, — был его обычный ответ. Похоже, он и впрямь считал, что за все его деяния ответ перед Богом несет тот, кто его послал с тайным поручением, — государь Алексей Михайлович.
— Занятно Богдаш придумал, — сказал Данила. — Земский приказ печатню трясет, а мы — приказных выслеживаем! Ждем своего часа! Вот только как он поймет, что они до грамоты добрались?
— Богдашка хитрый, — одобрительно молвил Семейка. И перевел речь на конюшенные дела.
Авдотьица молилась и ставила свечки довольно долго. Данила с Семейкой устали пялиться издали на церковную дверь. Вдруг она появилась и поспешила к тому двору, куда было доставлено мертвое тело.
Походка у нее была такая, что невысокую девку бы украсила, стремительная, грудью подавшись вперед, голову чуть наклонив, руки, в длинные рукава упрятанные, сложив на груди кулачок к кулачку. Когда же такая колокольня несется, наклонившись, только и мысли — вот-вот грохнется!
Авдотьица подошла к калитке и принялась стучать. Ответил ей лаем кобель. потом, видно, раздался и человеческий голос. Она вступила в переговоры. И, не успел бы Данила «Отче наш» прочесть, как ее и впустили…
— Гляди ты! — обрадовался он. — Нашла-таки зацепку!
— Этой бы девке да ноги покороче…
— Да-а…
Теперь, зная, что Авдотьица занята делом, и они пошли в церковь.
— Долго мне тут торчать-то? — напустился на них извозчик. — Я уж все грехи замолил, сколько их за год накопилось!
— Погоди вопить, свет, не в лесу, — одернул его Семейка. — Вот тебе еще две деньги — мои грехи замаливай.
И отвел Данилу в сторонку.
— Не выглянуть ли? — спросил парень. — Она с того двора выйдет, нас не найдет…
— Девка смышленая, — успокоил Семейка. — Сразу к храму побежит. Где ж мы еще можем быть!
Данила из выданных Башмаковым денег взял полушку, купил свечку и стал искать — кому бы поставить?
В почете тут был образ Николы-угодника. Перед ним не меньше двух десятков огоньков теплилось. Никола ремеслам покровитель, ткачей чтобы призрел и в обиду не давал. Данила решил, что об этом святом и так изрядно позаботились.
Те образа Богородицы, что тут имелись, тоже были освещены и сверху, и снизу, и лампадками, и свечками. Данила прочитал краткую молитву, но о чем просить Богородицу — пока не знал. Разве о том, чтобы дед Акишев поскорее невесту сговорил?
Невеста-то невеста…
Отогнав совершенно ненужную в храме мысль, Данила поспешил к Спасу Нерукотворному и поставил свечку ему, попросив заодно, чтобы в розыске поспособствовал.
Семейка же все это время провел перед одной иконой, то ли глядя на нее, а то ли не глядя, а просто о своем думая, то ли молитву беззвучно читая, а то ли что иное про себя говоря… Данила присмотрелся — это был образ Алексия, человека Божия, и вряд ли хоть одна московская церковка без него обходилась — на Алексия государевы именины! Зачем Семейка его избрал, и не случайно ли перед ним встал — Данила так и не понял…
Вскоре и Авдотьица появилась.
— Ну, велик Господь! — прошептала. — Пойдем-ка отсюда! Разведала я…
Они втроем вышли на паперть.