Не отнимая приклад от плеча, Шон передернул затвор и снова выстрелил. Попал! Всадник закачался в седле. Падай, мразь! О, вот – съехал вперед и упал. Стреляй снова и снова. Опустошай магазин. Бей без промаха.
Рядом пулеметчик поворачивал ствол «максима», описывая дугу. Перезаряжая, Шон смотрел, как «максим» творит медленный круг уничтожения из упавших лошадей и дергающихся людей; но вот треск пулемета оборвался, и солдат принялся вставлять новую патронную ленту из деревянного ящика. Пуля сверху, наудачу посланная в дым, впилась ему в шею, и он упал грудью на пулемет; из открытого рта на ствол полилась кровь. Руки и ноги солдата задергались в предсмертных судорогах.
Шон бросил ружье, оттащил тело пулеметчика, вставил ленту с патронами в прорезь и большими пальцами нажал гашетку. Всадники были совсем близко. Шон потянул рукояти вниз, чтобы поднять ствол, целясь в грудь лошадям.
Кровь моряка зашипела на раскаленном стволе, трава впереди распласталась по земле и задрожала от непрерывной очереди.
Вверху на темнеющем небе вырисовывались скачущие лошади; всадники стреляли в заполненное людьми русло ручья. Раненые лошади падали с берега, катились и бились в грязи.
– Спешиться! Спешиться! В атаку! – кричал пожилой бюргер со светлой бородой.
Шон повернул пулемет, целясь в него. Бюргер увидел это сквозь дым, но его правая нога оставалась в стремени, ружье он держал в левой руке и был беспомощен в момент спешивания. Шон увидел его серые глаза – бюргер бесстрашно смотрел в ствол «максима».
Очередь прошила ему грудь, оторванная рука отлетела, вращаясь, левая нога застряла в стремени, он опрокинулся на спину, и лошадь утащила его в сторону.
Атака выдохлась. Огонь буров ослаб, лошади поворачивали и мчались назад, под прикрытие холмов. Старый бюргер, убитый Шоном, скакал с ними – он свисал с лошади, ударяясь головой о землю и оставляя длинный след примятой травы.
Вокруг смеялись и ликовали люди Шона. Но в грязи лежали те, кто не радовался, и Шок ошеломленно понял, что стоит на трупе моряка, убитого за пулеметом.
– Этот раунд за нами! – улыбаясь, сказал Экклз. Он вел себя среди мертвецов так, как может только старый солдат.
– Да, – согласился Шон.
На открытом месте стояла лошадь – стояла дрожа, сломанная нога бессильно повисла. Закашлял в траве раненый бюргер, захлебываясь собственной кровью.
– Да, раунд за нами, Экклз. Поднимите флаг. Пусть заберут своих раненых и мертвых.
В темноте при свете ламп они искали раненых и приканчивали лошадей.
– Нкози, там, где река поворачивает и берега низкие, они расставили своих людей, – доложил Мбежане, вернувшийся из разведки, куда его послал Шон. – Той дорогой нам не уйти.
– Так я и думал, – кивнул Шон и протянул Мбежане открытую банку тушенки. – Поешь, – сказал он.
– Что он сказал, сэр? – спросил Экклз.
– Река ниже по течению перекрыта.
Шон закурил одну из сигар, которые добыл из седельной сумки убитой лошади.
– Холодно сидеть здесь в грязи, – сказал Экклз.
– Терпение, старшина, – улыбнулся Шон. – Подождем до полуночи. К тому времени большинство их будет внизу на той стороне пить кофе у костров.
– Собираетесь атаковать вершину, сэр? – спросил Экклз.
– Да. Скажите людям: три часа отдыха, потом захватим верх.
– Слушаюсь, сэр.
Шон лег и закрыл глаза. Он очень устал, под веки словно насыпали песку, снизу до пояса он промок и замерз, ботинки отяжелели от грязи. От паров лиддита болела голова.
«Надо было проверить вершину», – снова подумал он.
Глава 47
Они захватили вершину в пять минут первого, почти не встретив сопротивления. Несколько бурских часовых удрали вниз, и Шон сверху увидел бурский лагерь. В долине неровной линией горели костры. Вокруг них стояли люди и смотрели наверх. Шон дал по ним несколько очередей и
закричал:
– Прекратить огонь! Экклз, пусть люди устраиваются. Очень скоро у нас будут гости.
Вдоль всего верха буры соорудили насыпи, что избавило людей Шона от трудов, и спустя десять минут «максимы» были установлены, а двести стрелков – те, кто не был ранен, – ждали за камнями контратаки буров. На это ушло какое-то время – обстоятельства потребовали спешно собрать в долине военный совет. Но наконец послышались звуки атаки.
– Они идут, старшина. Не стрелять.
Бюргеры осторожно продвигались вперед; услышав их голоса среди камней, Шон решил, что враг достаточно близко, и предупредил его дальнейшее приближение ружейными залпами и огнем из «максимов». Буры энергично отвечали, и в самый разгар перестрелки в нее включились пулеметы Гочкиса из долины.
Первый снаряд пролетел в нескольких футах над головой Шона и взорвался в долине за ним. Второй и третий упали точно среди атакующих буров, вызвав крики протеста, и весь остаток ночи артиллеристы, чьи усилия не были оценены, хранили оскорбленное молчание.
Шон ожидал нового нападения, но вскоре стало ясно, что Леруа отлично понимает опасность сближения с противником в темноте. Он удовольствовался тем, что всю ночь не давал Шону уснуть – его бюргеры по очереди вели на близком расстоянии ружейные дуэли, и Шон начал сомневаться в разумности предпринятой атаки. Рассвет застанет его на верху хребта перед превосходящими силами противника, его фланги не защищены и вскоре будут окружены, и можно ждать проникновения неприятеля с обеих сторон. Он с неудовольствием вспомнил Спайон-Коп. Но альтернатива только одна – снова в реку, а при этой мысли у него мурашки шли по коже.
Если подкрепление не подоспеет, поражение неминуемо, и тогда лучше оказаться наверху, чем внизу в грязи. Останемся, решил он.
На рассвете наступило затишье, но, хотя огонь прекратился, если не считать редких случайных залпов и выстрелов снизу, Шон чувствовал: буры зашевелились. Зловещие приглушенные звуки с флангов подкрепляли его опасения. Но к реке отступать было поздно – на светлеющем небе уже проступили темные силуэты гор. Они казались очень близкими и недружелюбными, словно невидимые враги дожидались там света, чтобы напасть.
Шон встал.
– Возьми пулемет, – прошептал он человеку рядом с собой и передал ему «максим».
Всю ночь он сражался с этим неповоротливым громоздким оружием, и теперь его руки напоминали когти, сделанные по форме рукояток, а плечи невыносимо болели. Он разминал их, идя вдоль линии, останавливаясь, чтобы поболтать с залегшими за насыпями людьми, стараясь подбодрить их. В ответах он слышал уважение к себе как к бойцу. Больше чем уважение, что-то вроде обожания. То же чувство вызывал у своих людей старый генерал Буллер. Он допускал ошибки и, когда он вел людей, многие умирали, но он нравился солдатам, и они шли за ним. Шон добрался до конца линии.
– Как дела? – негромко спросил он у Сола.
– Неплохо.
– Есть признаки старины бура?
– Они близко, несколько минут назад мы слышали их разговор. Думаю, они готовы, как и мы.
– Что боеприпасы?
– Хватит, чтобы закончить это дело.
Закончить это дело! Это решать ему. Когда бойня начнется, сколько еще им надо будет выдержать, пока он не объявит о сдаче и они не встанут с поднятыми руками, в самом позорном из всех возможных положений?
– Лучше уйди в укрытие, Шон. Быстро светает.
– Кто здесь за кем присматривает? – улыбнулся Шон. – Мне больше не нужен от тебя героизм, – сказал он и быстро пошел назад, к своей позиции на противоположном фланге.
Ночь быстро уходила, утро наступило внезапно, как это бывает в Африке. А лагерь буров исчез.
Исчезли пулеметы Гочкиса. Шон знал, что пушки и лошади буров теперь за следующим хребтом, который тянулся перед их позицией. Он знал также, что каменистая местность под ним кишит ползущими бюргерами, что они у него на флангах и, вероятно, в тылу.
Медленно, как человек, в последний раз оглядывающийся перед долгим путешествием, Шон осмотрел горы, небо, долину. В мягком свете все это было прекрасно.
Он взглянул через выход из долины на травянистую равнину вельда и от неожиданности дернул головой. Волоски на предплечьях от возбуждения встали дыбом. Вход в долину был закупорен темной массой. В слабом утреннем свете ее можно было принять за плантацию акаций – правильный прямоугольник на фоне бледной травы. Но эта плантация двигалась, меняла форму, удлинялась. Бирнамский лес пошел на Дунсинан [ 19].
Первые лучи солнца вырвались из-за горы и тысячью вспышек загорелись на пиках.
– Кавалерия! – закричал Шон. – Клянусь Иисусом, вы только посмотрите!
Его крик подхватили, вдоль всей линии солдаты радостно кричали, началась стрельба по коричневым фигуркам внизу, бежавшими навстречу бурским пикетам, каждый из которых вел с собой десяток лошадей.
И тут, перекрывая радостные крики и стрельбу, топот копыт и панические возгласы, прозвучал призыв горна, резкий, четкий и ясный. «Красавчик Данди» – призыв к кавалерийской атаке.
Люди Шона прекратили стрельбу. Приветственные крики смолкли. Один за другим солдаты вставали и смотрели, как движутся вперед ряды кавалерии. Шаг. Рысь. Галоп. Острия пик опустились.
Эти сверкающие наконечники, как стая светляков, неслись на уровне живота перед сплошными темными рядами, надвигаясь на людей и испуганных лошадей.
Некоторые буры вскочили и побежали.
– Бог мой! – выдохнул Шон, готовый услышать взрыв звуков, когда кавалерия достигнет цели. Но слышал только топот копыт. Не меняя строй, не ломая ровных стройных рядов, кавалерия пронеслась через буров.
Они образцово развернулись и двинулись обратно. Сломанные пики отброшены, шпаги обнажены, яркие, длинные.
Шон увидел, как бур отчаянно пытается увернуться от преследующей его пики. В последний момент он повернулся и закрыл голову руками. Всадник приподнялся в стременах и с размаху опустил саблю. Бюргер упал. Всадник, точно игрок в поло, развернул лошадь и проехал над буром, низко наклонившись, чтобы вторично ударить его, стоящего на коленях в траве, саблей.
– Пощады! – в ужасе и отвращении закричал Шон. – Пощадите их! Ради Господней любви, пощадите!
Но кавалерия никого не щадила. Маршируя словно на параде, выполняя точные развороты и перестроения, всадники продолжали бойню. Режь и руби, поворачивайся и топчи. Вскоре вся поляна была усеяна израненными телами.
Шон отвел взгляд и увидел, как остатки отряда Леруа разбегаются среди скал, где кавалеристы не могли их преследовать.
Шон сел на камень и закурил сигару. Едкий дым смыл в его горле вкус победы.
* * *
Два дня спустя Шон привел свою колонну в Чарлстаун. Гарнизон приветствовал его, и Шон улыбался, глядя на радость своих людей. Полчаса назад они сидели с несчастным видом, сгорбившись в седлах. Теперь они распрямились и самодовольно и беспечно принимали аплодисменты и приветственные возгласы.
Улыбка с лица Шона исчезла, когда он увидел, как поредел его отряд, и оглянулся на пятнадцать фургонов с ранеными.
«Если бы я только проверил вершины».
Шона ожидал срочный вызов к Ачесону.
Через двадцать минут после прибытия в Чарлстаун Шон сел в северный экспресс, ненавидя Сола за то, что оставил его в горячей ванне, ненаГлава 48 видя мундир Сола, который под уговоры Мбежане выстирает и выгладит толстая зулусская женщина, а пуще всего ненавидя Сола за полученное им приглашение на торжественный вечер в офицерской столовой. Шон знал, что там Сол будет пить «Курвуазье» и «Вдову Клико» из его, Шона, былых запасов.
Когда на следующее утро Шон, вымазанный паровозной сажей поверх грязи, собранной его одеждой за две недели похода в вельде, прибыл в Йоханнесбург, его ждал ординарец и сразу отвел в номер генерала Ачесона в «Гранд-отеле». Майора Петерсона явно потряс вид Шона – он с ужасом разглядывал пятна, прорехи и засохшую грязь, которые так не вязались с белоснежной скатертью и серебром на столе, накрытым к завтраку. Исходивший от Шона запах лишил Петерсона аппетита – майор прикрывал нос шелковым платком. Но Ачесон, казалось, ничего не заметил и пребывал в хорошем настроении.
– Отличное представление, Кортни, отличное. Вы полностью доказали свою правоту. Уверяю вас, теперь Леруа некоторое время не сможет нас тревожить. Хотите еще яйцо? Петерсон, передайте ему бекон.
Шон закончил есть, налил себе кофе и лишь тогда обратился с просьбой.
– Хочу, чтобы вы освободили меня от командования отрядом. Я не справился.
Ачесон и Петерсон в ужасе посмотрели на него.
– Боже, Кортни. Вы добились замечательного успеха. Это наш самый крупный успех за месяцы.
– Везение, – резко перебил Шон. – Еще два часа, и нас бы уничтожили.
– Везучие офицеры для меня ценнее умных. Просьба отклонена, полковник Кортни.
Итак, теперь он полковник – подкуп, чтобы заманить его в кресло дантиста. Шону стало смешно.
Он собрался настаивать на своем, но помешал стук в дверь. Вошел ординарец и протянул Ачесону листок.
– Срочное сообщение из Чарлстауна, – прошептал он.
Ачесон взял у него листок и размахивал им, как дирижерской палочкой, продолжая говорить.
– У меня есть для вас три младших офицера на место убитых. Вы остановили буров и удерживали их до появления нашей кавалерии. Это все, чего я от вас хочу. Пока вы делаете свое дело, наши большие колонны начнут серию новых передвижений. На этот раз мы намерены прочесать каждый дюйм земли между блокгаузами. Мы уничтожим посевы и скот, сожжем фермы, заберем всех женщин, детей и стариков и поместим их в концентрационные лагеря. К тому времени как мы закончим, там останется только пустой вельд. Мы заставим их действовать в вакууме, измотаем непрерывными атаками и рейдами. – Ачесон ударил по столу так, что посуда подпрыгнула. – Обескровливание, Кортни. Отныне мы ведем войну на обескровливание.
Эти слова были неприятно знакомы Шону. Он мысленно увидел картину опустошения. Увидел землю, свою землю, почерневшую от пожаров, увидел разрушенные фермы без крыш. Услышал вой ветра на пустой земле, тоскливый, как сиротский плач, как протест погубленного народа.
– Генерал Ачесон... – начал он, но Ачесон читал депешу.
– Проклятие! – рявкнул он. – Будь он проклят! Опять этот Леруа! Он вернулся и перехватил транспортную колонну тех самых кавалеристов, которые его разгромили. Уничтожил ее и исчез в горах.
Ачесон положил листок на стол перед собой и смотрел на него.
– Кортни, – сказал он, – возвращайтесь и поймайте его.
Глава 49
– Завтрак готов, нкози.
Майкл Кортни оторвался от книги и посмотрел на слугу.
– Спасибо, Джозеф. Сейчас приду. Два часа ежедневных утренних занятий проходят так быстро! Он посмотрел на часы на полке над кроватью – уже половина седьмого – и быстро встал.
Причесываясь, он смотрел на свое отражение в зеркале. Его мысли занимали сегодняшние дела. Предстояла большая работа.
Отражение смотрело на него серьезными серыми глазами с лица, строгие черты которого портил большой нос Кортни. Волосы у Майкла черные и пружинят под щеткой.
Положив щетку, Майкл снова раскрыл книгу, чтобы перечитать один абзац. Внимательно прочел его и вышел в коридор.
Энн и Гаррик Кортни сидели на противоположных концах длинного обеденного стола Тёнис-крааля и выжидательно смотрели на него.
– Доброе утро, мама.
Она подставила лицо под поцелуй.
– Доброе утро, папа.
– Здравствуй, мой мальчик.
Гарри был в мундире со всеми знаками различия, нашивками и украшениями, и Майкл почувствовал знакомое раздражение.
Что за бахвальство! Вдобавок напоминание, что Майклу уже девятнадцать, идет война, а он отсиживается на ферме.
– Поедешь сегодня в город, папа?
– Нет, буду работать над воспоминаниями.
– О!
Майкл бегло взглянул на мундир. Отец слегка покраснел и занялся едой.
– Как твои занятия, дорогой? – нарушила молчание Энн.