– Руфь! – вскрикнул он, и Ян Паулюс рядом с ним тревожно зашевелился.
– С тобой все в порядке, Шон?
Но Шон его не слышал. Теперь с ним была Руфь. Только Руфь. Шон испытал радость, которую быстро сменило чувство вины. На мгновение он обрадовался смерти Сола, потом от такого предательства почувствовал гадливость и боль, словно опять получил пулю в живот. Но есть Руфь, а Сол мертв. Я не должен так думать о ней. Не должен! И он попробовал сесть, уцепившись за бок коляски.
– Ложись, Шон, – мягко сказал Ян Паулюс. – У тебя опять пошла кровь.
– Ты! – закричал на него Шон. – Ты убил его!
– Ja. – Леруа кивнул, и лежавшая на груди рыжая борода зашевелилась. – Я убил его, но и ты тоже. Мы вместе его убили. Ja, это мы убили их всех. – Он взял Шона за руку и уложил на одеяло. – А теперь лежи спокойно, или тебя тоже похоронят.
– Но почему, Пол, почему? – негромко спросил Шон.
– Какая разница? Они мертвы.
– И что теперь?
Шон прикрыл глаза от солнца.
– Будем жить дальше. Вот и все, будем жить дальше.
– Но ради чего все это было? Ради чего мы воевали?
– Не знаю. Когда-то хорошо знал, но теперь не помню ни одной причины, – ответил Леруа.
Они долго молчали, потом снова заговорили. Вдвоем они искали то, что могло бы заменить составлявшее суть их жизни в последние три года.
Дважды в этот день колонна ненадолго останавливалась: хоронили умерших от ран. И оба этих случая – один мертвый бюргер и один солдат – окрашивали разговоры в коляске в мрачный тон.
Вечером они встретили патруль, высланный на разведку перед большой колонной, которая возвращалась с Ваала. Молодой лейтенант подъехал к коляске и отдал Шону честь.
– У меня для вас известия от генерала Ачесона, сэр.
– Да?
– Этот Леруа ушел от нас у Падды. Зайтсманн, второй бурский предводитель, убит, но Леруа ушел.
– Вот генерал Леруа, – ответил Шон.
– Боже! – воскликнул лейтенант. – Вы его взяли! Отлично, полковник! Отлично!
В последние два года Ян Паулюс стал для англичан легендой, и лейтенант разглядывал его с откровенным любопытством.
– Что за известия? – резко спросил Шон.
– Простите, сэр. – Лейтенант с трудом оторвал взгляд от Яна Паулюса. – Все предводители буров встречаются в Веренигинге. Мы гарантируем им безопасный приезд в гарнизон. Генерал Ачесон хотел, чтобы вы отыскали Леруа и передали ему это предложение, но теперь это будет нетрудно. Отличная работа, сэр.
– Спасибо, лейтенант. Пожалуйста, передайте генералу Ачесону, что мы будем в Веренигинге завтра утром.
Они смотрели вслед патрулю, который исчез за складкой местности.
– Вот как! – проворчал Леруа. – Это капитуляция.
– Нет, – поправил его Шон. – Это мир.
Глава 58
Начальная школа Веренигинга превратилась в офицерский госпиталь. Шон лежал на полевой койке и разглядывал портрет президента Крюгера на противоположной стене. Он оттягивал момент, когда нужно будет продолжить письмо. Пока он написал только адрес, дату и обращение «Моя
дорогая Руфь». Прошло десять дней с тех пор, как колонна вернулась из вельда.
Десять дней назад хирурги разрезали его и сшили части кишечника, разорванного пулей. Он написал: «Я сейчас в госпитале лечусь от легкой раны, полученной две недели назад на реке Ваал, поэтому не обращай внимания на мой нынешний адрес». И начал новый абзац.
«Бог свидетель, как я хочу, чтобы обстоятельства, при которых я пишу, были для нас обоих менее болезненными. Ты уже должна была получить официальное извещение о гибели Сола, поэтому мне нечего добавить. Могу только сказать, что умер он как герой. Он возглавил штыковую атаку, и его мгновенно убило пулей.
Я знаю, что ты хочешь быть одна в своем горе. Пройдет несколько недель, прежде чем врачи разрешат мне уехать. Надеюсь, к тому времени, как я доберусь до Питермарицбурга, ты достаточно придешь в себя и позволишь навестить тебя в надежде хоть немного утешить.
Надеюсь, маленькая Буря подросла и стала еще прекраснее. С нетерпением жду встречи с ней».
Он долго думал, как закончить, и наконец остановился на «Твой искренний друг». Подписал, вложил в конверт и положил на столик рядом с кроватью, чтобы письмо отправили.
Потом снова лег на подушку и погрузился в боль и сознание потери.
Немного погодя физическая боль стихла, и Шон незаметно осмотрел палату, убеждаясь, что сестер поблизости нет.
Тогда он откинул простыню, снял пижаму и принялся разматывать повязку, пока не обнажил края раны, сшитые черным конским волосом, который выделялся на коже, как колючая проволока. Губы Шона с отвращением скривились. Шон ненавидел болеть, но пуще того ненавидел собственную плоть.
Отвращение постепенно сменилось гневом, и Шон сердито посмотрел на рану.
– Оставь ее, старина. Так не поможешь.
Шон был так поглощен отвратительным рубцом на животе, что не заметил приближения говорившего. Несмотря на трость и хромоту правой ноги, Леруа двигался неслышно, особенно для человека таких габаритов. Теперь он стоял у койки и застенчиво улыбался Шону.
– Пол!
Шон торопливо прикрылся.
– Ja, Шон. Как дела?
– Неплохо. А твои?
Леруа пожал плечами.
– Говорят, что это будет нужно еще долго. – Он постучал по полу концом трости. – Можно мне сесть?
– Конечно.
Шон подвинулся, освобождая край кровати, и Леруа сел рядом с ним, вытянув перед собой несгибающуюся ногу. Его одежда была недавно выстирана, драные манжеты заштопаны. Дыры на локтях и длинный разрыв на колене зашиты неумелыми мужскими стежками.
Бороду он подровнял, и она стала квадратной. Открытые язвы на запястьях смазаны йодом, но на воротник кителя падала длинная рыжая грива, а кости лба и щек резко выступали под кожей, потемневшей на солнце.
– Вот так! – сказал Шон.
– Вот так! – отозвался Леруа и посмотрел на свои руки.
Они неловко молчали, потому что оба были не очень сильны в речах.
– Покуришь, Пол?
Шон потянулся к сигарам с обрезанными концами в ящике тумбочки.
– Спасибо.
Они медленно выбирали сигары, закуривали. Снова наступила тишина. Леруа задумчиво смотрел на тлеющий кончик своей сигары.
– Хороший табак, – наконец сказал он.
– Да, – согласился Шон и так же внимательно стал разглядывать свою сигару. Леруа кашлянул и пальцами другой руки повертел рукоять трости.
– Toe maar [ 24], я просто хотел повидать тебя, – сказал он.
– Я рад.
– Значит, с тобой все в порядке?
– Да, все в порядке, – согласился Шон.
– Хорошо. – Леруа рассудительно кивнул. – Что ж! – Он медленно встал. – Мне пора. У меня через час встреча. Из Капа приехал Янни Сматс.
– Я слышал об этом.
Даже в госпиталь проникали слухи о том, что происходит в большой палатке, поставленной на площади вблизи вокзала. Военные руководители буров под председательством старого президента Стейна говорили о будущем.
Здесь были Девет, и Ниманд, и Леруа. Здесь был Бота. Приехали Герцог и Штраус и другие, чьи имена за последние два года стали известны всему миру. И вот наконец прибыл последний из них – Янни Сматс. Он оставил свой отряд в маленьком осажденном городке О’Кип в северном Капе и приехал по железной дороге, удерживаемой англичанами. Теперь собрались все. И если за последние годы они ничего не достигли, то по крайней мере получили признание как вожди народа буров. С этой маленькой группой измученных войной людей обращались как с представителями величайшей военной силы на земле.
– Да, я слышал об этом, – повторил Шон и порывисто протянул руку. – Удачи, Пол.
Леруа пожал ему руку и пошевелил губами, пытаясь выразить свои чувства.
– Шон, мы должны поговорить. Нам нужно поговорить! – выпалил он.
– Садись, – ответил Шон, и Леруа выпустил его руку и снова опустился на койку.
– Что мне делать, Шон? – спросил он. – Ты должен дать мне совет. Ты, а не те... из-за моря.
– Ты видел Китченера и Маймера. – Это не был вопрос – Шон знал об их встрече. – Чего они хотят от тебя?
– Всего, – с горечью ответил Леруа. – Капитуляции. Безусловной и безоговорочной.
– Ты согласишься?
Минуту Леруа молчал, потом поднял голову и посмотрел прямо в лицо Шону.
– До сих пор мы сражались за жизнь, – сказал он, и Шон увидел в его глазах то, что потом никогда не мог забыть. – А теперь будем сражаться за смерть.
– И чего добьетесь? – негромко спросил Шон. – Смерть – это зло.
– Мы не можем жить как рабы, – резко ответил Леруа. – Это моя земля.
– Нет, – не менее резко возразил Шон. – Это и моя земля, и земля моего сына. – Голос его смягчился. – А кровь моего сына – и твоя кровь.
– Но эти остальные... этот Китченер, этот дьявол Маймер!
– Это другие люди, – сказал Шон.
– Но ты воевал на их стороне, – упрекнул Леруа.
– Я делал много глупостей, – согласился Шон. – Однако кое-чему и научился.
– И что скажешь? – спросил Леруа, и Шон увидел в его взгляде искру надежды. «Я должен убедить его, – подумал он. – Нужно быть очень осторожным». Он глубоко вдохнул, прежде чем заговорить.
– Сейчас твой народ рассеян, но жив. Если ты продолжишь сражаться, англичане останутся до тех пор, пока ты не встретишь смерть, которой ищешь. Но если сейчас остановишься, твой народ будет жить.
– А ты уедешь? – свирепо спросил Леруа.
– Нет.
– Но ты англичанин! Англичане останутся – ты и такие, как ты.
Шон улыбнулся. Это была такая неожиданная, такая непобедимая улыбка, что Леруа потерял почву под ногами.
– Я похож на англичанина? – спросил Шон на африкаансе. – Я говорю, как англичанин? И какая половина моего сына бюргер, а какая англичанин?
Сбитый с толку этим коварным выпадом, Леруа долго смотрел на него, потом опустил взгляд и завертел в руках трость.
– Давай, приятель, – сказал ему Шон. – Довольно этих глупостей. У нас с тобой впереди много работы.
– У нас с тобой? – подозрительно переспросил Леруа.
– Да.
И Леруа рассмеялся – неожиданно, хрипло.
– Ты хитрый керел! – ревел он. – Мне нужно подумать над твоими словами. – Он встал и как будто подрос. Смех изменил его измученные черты, нос сморщился. – Хорошо подумать. – Он снова протянул руку, и Шон пожал ее. – Я приду еще, и мы поговорим.
Он резко повернулся и пошел по палате, громко стуча тростью.
Ян Паулюс сдержал слово. Он приходил к Шону ежедневно, проводил с ним час или около того, и они разговаривали. Через два дня после капитуляции буров он привел с собой еще одного человека.
Ян Паулюс был выше его на четыре дюйма, но этот посетитель, хотя и хрупкого сложения, производил внушительное впечатление.
– Шон, это Ян Кристиан Ниманд.
– Вероятно, мне повезло, что мы раньше не встречались, полковник Кортни. – Ниманд говорил высоким, резким и властным голосом. Он учился в Оксфорде и потому прекрасно говорил по-английски. – Что скажешь, Ou baas [ 25]?
Должно быть, это обращение было какой-то их шуткой, потому что Леруа рассмеялся.
– Очень повезло. Иначе и тебе пришлось бы ходить с тростью.
Шон с интересом разглядывал Ниманда. Трудные годы войны закалили его, и он держится как солдат, но над светлым клинышком бороды – лицо ученого. Кожа молодая, почти девичья, зато глаза проницательные, голубые и безжалостные, как сталь толедского клинка.
Той же гибкостью обладал его ум, и вскоре Шону пришлось напрягать все силы, чтобы ответить на вопросы Ниманда.
Было ясно, что его подвергают испытанию. Спустя час он решил, что прошел проверку.
– И каковы теперь ваши планы?
– Надо вернуться домой, – ответил Шон. – Возможно, я скоро женюсь.
– Желаю счастья.
– Это еще не решено, – признался Шон. – Мне нужно еще сделать предложение.
Янни Ниманд улыбнулся.
– Ну, тогда желаю вам удачи в ухаживании. И сил, чтобы построить новую жизнь.
Он встал с кровати, Ян Паулюс тоже.
– Нам в будущем понадобятся хорошие люди. – Ниманд протянул руку, и Шон пожал ее. – Мы еще встретимся. Не сомневайтесь.
Глава 59
Поезд проходил мимо белых терриконов. Шон высунулся из окна купе, смотрел на знакомые очертания Йоханнесбурга и дивился, как такой уродливый город может неодолимо тянуть его к себе. Как будто они соединены гибкой эластичной пуповиной, которая позволяет ему уходить
далеко. Но, растянувшись до предела, сразу тянет обратно.
– Два дня, – пообещал он себе. – Я проведу здесь два дня. Хватит, чтобы подать Ачесону прошение об отставке и попрощаться с Канди. Потом вернусь в Ледибург и предоставлю этому городу вариться в его собственных ядовитых соках.
В полдень на одной из соседних шахт заревел гудок, и его вопль тотчас подхватили гудки остальных шахт. Словно выла стая голодных волков, которые охотятся в долине, – волков алчности и золота. Шахты, закрытые на время войны, снова заработали, черный дым из их труб застилал небо и темным туманом плыл над вершиной хребта. Поезд замедлил ход, стук и толчки на стрелках нарушили ритм движения. Состав медленно подходил к бетонной платформе Йоханнесбургского вокзала.
Шон снял с полки над головой свой багаж и передал в открытое окно Мбежане. Живот больше не болел от усилий, необходимых, чтобы поднять вещи; если не считать неровного шва у пупка, Шон был совершенно здоров. Шагая по платформе к выходу, он держался прямо, уже не сутулясь, чтобы беречь живот.
Кэб, везомый лошадью, доставил их к штабу Ачесона, и Шон оставил Мбежане стеречь багаж, а сам прошел через переполненный людьми вестибюль и поднялся по лестнице на второй этаж.
– Добрый день, полковник!
Сержант-ординарец узнал его и вскочил с таким проворством, что опрокинул стул.
– Добрый день, Томпсон, – ответил Шон. Его все еще смущала реакция на его высокое звание. Томпсон расслабился и спросил с преувеличенной вежливостью:
– Как ваше здоровье? Я слышал о вашей ране, сэр.
– Спасибо, Томпсон, сейчас я здоров. Майор Петерсон здесь?
Петерсон был рад его видеть. Он осторожно расспросил про стул Шона, ведь запоры – частое следствие таких ран. Шон заверил его, что все в порядке, и Петерсон продолжил:
– Выпейте чаю. Старик сейчас занят, но примет вас через десять минут.
Он крикнул Томпсону, чтобы тот принес чаю, и вернулся к ране Шона.
– Большой шрам, старина?
Шон распустил ремень, расстегнул китель и вытащил рубашку из брюк. Петерсон вышел из-за стола и с интересом осмотрел шрам вблизи.
– Очень аккуратно. Над вами хорошо поработали. – Петерсон говорил со знанием дела. – Я был ранен в Омдурмане, косматый туземец проткнул меня грязным копьем.
И он в свою очередь частично разделся и обнажил бледную безволосую грудь. Шон из вежливости покачал головой, глядя на маленький треугольный шрам на груди Петерсона, хотя на самом деле рана не произвела на него впечатления.
– Есть еще одна, очень болезненная.
Петерсон расстегнул ремень и приспустил брюки, и в эту минуту внутренняя дверь раскрылась.
– Надеюсь, я вам не помешал, джентльмены? – вежливо спросил генерал Ачесон.
На несколько минут воцарилось смятение – оба торопливо привели в порядок одежду и приветствовали генерала как должно. Петерсону пришлось принимать решение, о котором ничего не говорится в уставах. Это был один из тех редких случаев, когда старший офицер застает подчиненного, стоящего по стойке смирно со спущенными брюками. У майора Петерсона оказалось алое фланелевое белье. Едва Ачесон понял причины нарушения формы, он испытал сильнейшее искушение присоединиться к демонстрации ран – у него тоже было немало замечательных шрамов. Но отчаянным усилием воли он сдержался. Ачесон провел Шона в свой кабинет и угостил сигарой.
– Ну, Кортни, надеюсь, вы пришли в поисках новой работы?
– Напротив, сэр, я бы хотел побыстрей убраться из этого дела.