Феликс… в переводе «счастливый», я узнавал.
Дома без ужинов, без скорлупной войны, я даже к Азату не зашёл (знаю, сволочь, он уже мне высказался как-то). Сразу спать. Темно, тепло, но где-то недобитый и по-осеннему вялый комар запевает свой кровавый ноктюрн.
— Мы с Феликсом и дружили, и воевали. Так всегда бывает между братьями одного возраста. Дрались иногда до крови. Он в меня однажды утюгом кинул, представляешь? Мы родились очень слабенькие, с рождения порок сердца. Но папа — кардиолог, он все выправил. Нас рано в секцию отдали. На нас ставили. Одинаковые, чувствующие друг друга, одинакового темперамента — знаешь, как это ценится! Прыгать в воду больно: из десяти прыжков — восемь ударных. Феликс однажды сознание потерял в воде. Тренер бросился вытаскивать в воду. Спас. Но мы были всё же разными. Он читал про моря и приключения, я — про войну, про разведчиков. Его половина комнаты синяя, моя… красная. В школе даже сидели за разными партами; мне порой казалось, что ненавижу его. Я отчаянно не хотел быть на него похожим, отказывался надевать одинаковые вещи. Если с тренировки он шёл пешком, то я ехал на автобусе. Он в Чехии купил маме тарелочку из богемского стекла — я разбил: мне было завидно, что я не догадался… Но все же мы были братьями и иногда дружили. У нас был совместный дневник. Один на двоих. Представляешь, почерк и тот был похож. Только мы понимали, где кто писал. А еще у нас был условный календарик. Мы так его называли. Перекидной календарь 1995 года. Если мы хотели друг другу что-то сказать, то открывали его на определенной странице. Удобно, когда в ссоре. 13 января означало «сдохни первым». 8 марта — пошел на свиданку, не лезь, не звони, не твое дело. 1 апреля — ржунимагу, какой ты осёл. 1 сентября — сделал матешу, списывай, 2 сентября — сделал русский, списывай… Некоторые странички были подписаны. Наша связь.
В тот день мы возвращались из бассейна. Я на автобусе, он пешком. Из окна автобуса вижу, что с ним разговаривает какой-то дядька. Мужика видел со спины. Он взял Феликса за руку, развернул и повел в обратную сторону! Я выскочил на следующей же остановке. Побежал назад. Увидел, как они садились в серую машину. Успел взять такси. Мой водитель чуть не потерял их из виду. Случайно увидели, что серая тойота стоит припаркованная на стоянке у промзоны. Я расплатился и побежал по окрестностям, искать Феликса. Носился с час, никого не увидел. Но все же нашёл. Заметил в подвальном проеме свет, а уже темно было, вечер. Пошел туда…
— А почему ты не позвонил?
— Тогда телефоны были не так распространены, только у взрослых… Вот. Увидел…
— Что?
— Увидел Феликса, на столе, связанного, голого, без сознания. Я не знаю, почему он был без сознания. Уже позже судмедэксперты предположили, что клоун придавил сонную артерию… следов укола не было. Я прокрался в подвал, мне казалось, что меня никто не видел, я стал тормошить брата. Но вдруг боль в голове — удар, и я вырубился. Очнулся на том же столе, грубо сколоченном, вся спина в занозах… Голый, связанный, рядом Феликс толкает меня локтем. Губы залеплены лейкопластырем, мычит. Такая боль и пустота в голове, что я не сразу понял, что очнулся. Мы попытались придвинуться друг к другу и развязать веревки. Но времени было мало. Пришел клоун. Белая маска с красным огромным ртом на всё лицо. На верхушке рыжие приклеенные волосы, парик. Из-под маски серые глаза, красивые и страшные одновременно. Он был в серой спортивной кофте, с рукавами, замотанными по локоть. Руки крепкие, волосатые, жилистые, загорелые, без тату, без колец, без часов. Мне показалось, что ему лет тридцать — тридцать пять. А может, и больше! Он стал с нами говорить довольным голосом, из-за маски звук был глухой, деформированный. Он нес какую-то муть про освобождение, про чистоту, про красоту молодости, я слушал, а Феликс стал плакать, он раньше, чем я, понял, что это безумец и что нам грозит… Когда он увидел его слёзы, то разозлился страшно, стал его бить! И орать: «Ты мужчина! Не нюнь! Не стони! Улыбайся наперекор боли! Улыбайся! Улыбайся! Улыбайся! Улыбайся! Улыбайся! Улыбайся!» А-а-а-а…
— Тихо-тихо, сейчас все хорошо, — я обнимаю, я качаю, я баюкаю, — это было давно, этого не было, тс-с-с…
— Это было! Я стал улыбаться! Я стал улыбаться! Я стал улыбаться! А он не мог, Феликс не мог! Он не мог остановиться, и… тогда клоун разрезал ему рот. Одним движением, из-под губы справа и слева, и кровь, кровь, крик… А я улыбаюсь… Клоун стал меня хвалить, гладить по ногам. Говорил, что я удивительный, что я единственный… Мы лежали два дня на этом столе, мочились под себя. У Феликса раны на лице стали гноиться. Было холодно, клоун разводил в подвале огонь. Накрывал нас одеялом. А на третий день…
— Тссс… не рассказывай, не надо! Всё! Не надо!
— Он насиловал Феликса, закинув связанные ноги высоко на плечо, но смотрел на меня-а-а-а-а… а я улыбался… это было так долго, так ужасно. Феликс так кричал, его голова билась о стол, я помню это: стук головы и ритмичные чавкающие звуки… Насильник выгнулся и завопил сквозь маску, в этот момент я вырубился… Очнулся от запаха крови. Феликс был уже мертв. Я не заорал, так как подумал, что сплю; сонно смотрел сквозь ресницы, как клоун белыми перчатками выгоняет кровь из раны на животе и размазывает по телу моего брата, растирает повсюду: на груди, на шее, на лице, на волосах. Нож упруго торчал из живота. «Вот теперь ты спокоен, теперь ты настоящий мужчина», — сказал клоун мертвому Феликсу и поцеловал его в разрезанные губы щелью маски. Потом он громко выдохнул, поднял руки вверх и заорал: «А-а-а-а-а!..» Вышел из подвала — я не знаю куда; он, видимо, считал, что я в обмороке. Но дальше… я сел, вытащил зубами за рукоятку нож из тела Феликса, руками не мог: он связал «перчаткой». Нож острый, я зажал его между коленками, перерезал веревки на руках, потом уже руками разрезал веревки на ногах и оказался свободным. Голый, я побежал вглубь подвала: мне хватило ума не идти наружу туда, куда вышел этот ублюдок. Я бежал на носочках по битому бетону пола, по подмороженным лужицам, лез по какой-то сваленной арматуре. Я нашел окошко, пролез, ободрав плечи и бедра и побежал по улице. Я не орал, передвигался перебежками от куста к кусту, от одной кучи мусора к другой, от здания к зданию. Наверное, он меня искал, но я не видел его больше. Я добежал до жилого района, к людям, меня нашли, меня спасли… Это чудо. Я долго не мог прийти в себя, смеялся и кричал: «Я весь в грязи! Везде грязь!» А это была кровь… Меня сразу увезли в психиатрию. Опергруппа, приехавшая в эту промзону, нашла тело Феликса. Он не успел его подкинуть в город, бросил там, испугавшись, успел только развести огонь, сжечь какие-то вещи, приготовленный целлофан. Он уехал на той самой машине — потом её нашли в кювете в лесу, вычищенную, без единой зацепки. Машину опознал тот таксист, который меня подвозил. Но машина была зарегистрирована совсем на другого человека. Наш случай вспугнул клоуна. Он уехал из Москвы. Убийства там прекратились. А я с тех пор не вижу красного, улыбаюсь и… и… короче, наверное, я никогда не буду мужчиной. У меня фобия. Я урод! Я знаю все эти механизмы психической защиты — замещение, вытеснение… Знаю, что можно гипнозом лечить, но я не хочу.
— Ты — Филипп?
— Нет, Феликс! Филипп слишком много смеялся. Он сдох, а Феликс выжил… зачем-то.
— Но твоя мама, она всё равно знает, что ты Филипп.
— Для мамы я и Филипп, и Феликс. Она меня называет и так, и так. Живу за двоих…
Чувствую, что щекой лежу на мокром. Я плачу? Я плачу… А он нет. Он улыбается. Но глаза уже совсем пепельные, бирюзы вовсе не видно, выжжена этой откровенностью, этими похоронами, этим моим поцелуем в парке… Как он жил всё это время? Это ведь ад! Он единственный, в одном аду с клоуном, и никому не пройти ту выжженную землю, которая простирается за этой милой улыбкой.
— Прости меня Фел… Филипп… Тебе было больно. Спасибо, что рассказал… — я целую его в глаза.
— Не плачь, Гера. Улыбайся!
Комментарий к часть 7
========== часть 8 ==========
Звонок. Звонок. Звонок. Хм… Это уже утро? Феликс переваливается через меня, тянется к табуретке, на которой нервничает до дрожи телефон, купленный дня три назад. В телефон вставили старую сим-карту.
— Алло? Дмитрий Сергеевич? — Феликс лежит поперек меня через грудь — забавно звук передается через тесноту тел. — …(бу-бу-бу)… — Нет, уже встал, нет, не разбудили! …(бу-бу-бу)… Пришли полные биографии? Отлично! …(бу-бу-бу)… Да, у меня лекция сегодня… ммм… освобожусь к двум, наверное …(бу-бу-бу)… Я думаю съездить в район музыкальной школы, где Хромов Никита учился, посмотрю: ведь он как-то следил за ним, выяснил, что тот «Белое такси» заказывает…(бу-бу-бу)… хорошо. А вы туда? …(бу-бу-бу)… тогда до связи! Черт! Гера! Прекрати!
Я перехватил Феликса за спину, прижал к себе, залез под задравшуюся футболку. Мой бедный заяц стал выкручивать свою тушку из моих рук, опираясь на диван и на моё плечо. Дурак! Я покрепче буду! Разворачиваю, подсекая руки под локти, подминаю под себя:
— Феликс! Ты в курсе, что мы проспали?
— Это ты проспал! У меня третья пара, а у тебя все! И вообще! Как я буду лекцию читать после того, что ты сейчас выделываешь?
— Выразительно и заразительно!
— Ага! Я, пожалуй, откажусь от преподавания на вашем курсе. С формулировкой: «У меня идиотские отношения со студентом. На лекциях смех разбирает!»
— И что это тебя смех разбирает?
— Потому что там ты смешно стараешься быть серьезным!
— Я? Стараюсь? Да я всегда серьезный на учебе! А куда Панченко поедет?
— В «Белое такси». Может, что нароет! Вдруг кто запомнил белую машину, которая караулила у музыкалки… Водители на марки больше внимания обращают, чем глупенькие девчонки! Может, выяснит, как часто Никита им звонил, соотнесем…
— А я с тобой пойду! Даже не сопротивляйся!
— По-моему, я уже вообще тебе не сопротивляюсь!
— Феликс! Почему ты не скажешь Панченко о подозрениях, что клоун на тебя будет охотиться?
— Он меня от дела отстранит! А я должен сам его взять…
— А как клоун тебе раньше имена жертв сообщал?
— Это было четыре раза… Впервые — когда сообщил о Ярике Черноусове. Я даже не понял, кто это говорит. Он сказал: «Здравствуй, мой хороший и мой единственный! Ты преследуешь меня? А я тебе подарок приготовил — мальчик Ярослав!» Всё. Второй раз, про Максима: «Нет похожих на тебя! Может, Максим подойдет?». Про Артема: «Всё не то! Скучаю по тебе! На артемин день рождения испекли мы каравай, вот такой вышины, вот такой ширины…»
— Стоп! То есть он никогда не обращался к тебе по имени?
— Нет. В последний раз — впервые.
— Поэтому ты и подумал…
— Да, поэтому…
— Мне страшно за тебя!
— Ты же рядом!
— Можно я тебя поцелую?
— А как же педаго…
А я уже целую безвольные соленые подушечки губ, подбираюсь внутрь, замечаю, что он удивляется, глаза вытаращил, не отвечает, но руками за талию обнял.
— Что ты делаешь? — тихо возмущается он.
— Я и сам не могу сказать, — упираюсь лбом в его лоб — дреды как ширма, между нами темно и даже душно, — ты что-то сделал со мной!
— Гера, это жалость…
— Нет. Это со мной случилось раньше, чем я всё узнал. Поэтому не увиливай! Гипноз?
— Ты и на вторую пару опоздаешь! Сполз с меня!
И я сполз. Ночь сгладила ту острую боль и оттенила тот черный ужас, который вчера вечером я испытал, слушая Феликса (а я решил, что буду именно так его называть). И сейчас все кажется не то чтобы не страшным, но, по крайней мере, не таким безнадежным. Так как на первую пару я действительно не успевал, то отправился к коменданту за шторой и за электрочайником для Феликса. Тот не хотел мне давать, искренне не понимая, что я не себе, что Феликс командировочный, но ему тоже хочется чаю. Но я-то здесь старожил, знаю, кто на что права имеет! Вернулся с победой! Пока кипела вода для кофе, я накинул на пыльную гардину слишком длинную шторину восхитительного болотного цвета. Типа уютно стало!
— Ты просто супермен, — по-прежнему валяясь, изрекает Феликс.
— Хозяйственный супермен! — я выразительно поднимаю палец. — Марш завтракать!
Сегодня на паре старался на него не смотреть. Уткнулся в тетрадь, слушал, записывал какие-то его примеры, понятия, афоризмы. Рисовал кружочки на полях. Попутно размышлял. Решил, что поговорю с Панченко. Пусть следят за Феликсом. Или вспугнут упыря? Опять уйдет в другой город! Найдет там мальчишку с именем Феликс и… зато мой Феликс будет жив! Блин, какая преступная мысль. Маньяк ведь тогда выполнил то, что заявил по телефону, хотя из Нижнего ему тоже пришлось бежать. Вспугнули поиски на железной дороге, а возможно, он испугался, что Феликс его узнает. А почему сейчас нарывается? Не боится, что его узнают? Он уверен, что Феликс его не видит? И меня осеняет: его больше трех лет не было слышно! Может, он пластику делал? И он теперь может и близко к Феликсу, но тот его не узнает! Ведь пластическая операция воспринимается обществом не только как женская причуда, но иногда и как объективная необходимость!
Я делюсь этими идеями с Феликсом, когда мы едем к музыкальной школе на улицу Радищева.
— Я тоже думал об этом, — кивает он головой, — вряд ли он решился на кардинальные перемены, но форма подбородка — возможно. Или удаление морщин, чтобы скрыть возраст. Может быть, он носит цветные линзы… Трудно изменить голос, походку, манеры… Но, даже если он делал пластику, как мы определим это? Все клиники России не перепроверишь! Да и есть неприятная вещь — тайна диагноза и состояния здоровья. Пока разрешат копаться — пройдет много времени…
— Может даже, клоун делал операцию до того, как начал убивать! Например, если он действительно дезертир! Сделал пластику. Наваял новые документы, новую жизнь — и настоящего не найдем…
— Да. Это еще более реальный расклад…
На пятачке около музыкальной школы Феликс вертелся-крутился. Сидел на скамейке остановки, прошелся туда-сюда, спрашивал, что-где находится. Если я не знал, приставал к прохожим. Потом мы пошли по объектам: напротив два жилых дома, около одного старушки сидят, трындят. Феликс вкрадчиво с ними поговорил, повыспрашивал. Никто ли не съехал из дома в конце августа? Никто ли не сдает здесь комнаты поденно? Никто.
Заглянули в магазинчик «Продукты». Продавщица — молоденькая девушка. Охотно с нами поговорила. Нет, никаких подозрительных личностей. В основном сюда заходят одни и те же. Вот только в конце августа перестал заходить местный бомж, который у крыльца все лето на травке практически проживал. Обычно за бутылочкой или за мятными пряниками заходил, а вот уже больше двух недель не видно!
Зашли в музыкальную школу. Внутри турникет и охрана. Круглый мужичок в черной униформе с желтой надписью «Охрана» недоволен, говорит, что уже задолбались отвечать на все эти вопросы! Не узнали ничего нового. Потом Феликс решительно направился на угол, в спортивную школу, вход с другой улицы. Шансов нет. Но он разговаривает «по душам» с гардеробщиком. Тот говорит. Что текучка кадров в школе большая. Платят маловато. Вот недавно хороший тренер-инструктор по пулевой стрельбе уволился, «легендарная личность», начальство заело его, а летом, в июле, врач ушел, сманили его куда-то! Тот хоть и говно-человек, но сейчас вообще никого не могут найти на его место! Даже сменщик гардеробщика уволился, тоже место лучше нашел, а тут как раз работа только началась после лета. Денег жалеют на кадры, вот и разбежались! Феликс переписал фамилии этих трех уволившихся. Я особо заинтересовался врачом, а мой аналитик — гардеробщиком.
Правда, когда мы пришли в прокуратуру и сообщили свои подозрения Панченко, тот состроил скептическую рожу. Лениво сказал, Лариса проверит, где сейчас эти трое. Заявил, что инфа о бомже интереснее: если даже он и не маньяк, то мог видеть что-либо. У самого Панченко тоже ничего значительного. Он опросил многих таксистов. Два человека чаще всего приезжали по этому адресу, но они не замечали белую машину, которая была бы всегда на том пятачке. Водители говорили, что мальчик обычно садился вперед, рядом. Многих это раздражало.