Наконец решился. Дождался, когда она с пластиковым пакетом выпорхнула из дома, и пошел за ней. Метрах в десяти. Все ждал, что обернется, окликнет, а она до самой булочной прошла не оглянувшись. В булочную Таран не пошел, застеснялся, а спрятался за угол дома, прождал там несколько минут, пока она покупала свой батон, и опять пошел следом. До самого двора. И уже только там, во дворе, она обернулась, улыбнулась и спросила:
— Вы что, следите за мной, молодой человек? Может быть, вы маньяк, а?
Ой, как растерялся Юрка! И как ему стыдно стало — жуть! Даже сейчас, через три года, уши загорелись. Потому что тогда он ляпнул:
— Н-нет, я Юра…
Это он-то, который за словом в карман не лез и язык не терял даже тогда, когда против него трое или четверо парней стояли. А тут — промямлил, растерялся…
— А-а, — еще раз улыбнулась златовласая. — Значит, вы познакомиться хотели? Очень приятно, меня зовут Даша.
Надо было еще что-то сказать, но Юрка не смог ни вдова выдавить. А Даша — цок-цок-цок! — и ушла в свой подъезд.
Но все-таки главное он узнал — как ее зовут. И в следующий раз уже смог подойти и сказать:
— Здравствуй, Даша!
А она ответила очень холодно и неприятно:
— Здравствуйте. Не помню, чтоб мы переходили на «ты».
Так и посадила Юрку в лужу. Он после этого неделю мучился. Правда, на мешке и на ринге отрывался вовсю. Егорыч, помнится, был жутко доволен, «Так! Так! — подбадривал. — Отлично! Акцентируй удар! Работай!» Невдомек было, что это Таран на себя злится. Думать об этой Даше не хотел, а думал. Почти все время, постоянно, часами… А добежать до ее подъезда через двор — стеснялся.
Но все же собрался с силами, преодолел себя, пошел. И вновь сказал, увидев ее с сумкой:
— Здравствуй…те, Даша!
На сей раз она ему улыбку подарила, видно, была в хорошем настроении. И с этой улыбкой произнесла:
— Здравствуйте, Юра! Что-то вас давно видно не было. А я уже привыкнуть успела. Может, проводите до магазина и обратно?
И Юрка в первый раз прошелся рядом с ней. Правда, сказать ничего не мог. Язык присох и плохо ворочался. А она тоже только улыбалась загадочно и ничего не говорила до самой булочной. Только там попросила его, чтоб он помог ей сумку до дома донести, потому что она, кроме хлеба, еще и два кило сахара купила.
Батюшки! Как же Юрка в тот день счастлив был — с ума сойти! Ему же привелось не только до подъезда сумку донести, но и в квартиру зайти. И даже поговорить часок с Дашей.
Оказалось, что она на два года старше. И школу уже на будущий год закончит. А потом собирается поступать в ГИТИС. Актрисой будет. Хотя и точно знает, что денег на этом особо не заработаешь, но не может без этого. И прочитала Юрке какой-то монолог из пьесы, которую он, конечно, не смотрел, не читал и даже на афишах названия не видел. Но так прочитала — обалдеть! Таран в школе, когда стихи наизусть учили, даже «Белеет парус> выучить не сумел, а Даша могла целую книжную страницу запомнить и прочитать не просто так, а с выражением. Чудеса!
В общем, повадился он к этой Даше ходить. И как-то невзначай почуял, что вообще-то недалеко ушел от того боксера из анекдота, который на вопрос, зачем ему голова, подумал, а потом ответил: «Я в нее ем!» То есть показался сам себе перед Дашей дурак дураком. Рослым, сильным, но очень глупым человеком, который ничего не читал, ничего не слушал, ничего толком не смотрел. А у нее — полная стенка книг, она все премьеры в областных театрах пересмотрела, все концерты классической музыки переслушала, на всех выставках художников побывала.
Конечно, родители Дашины от этой дружбы были далеко не в восторге. Они являлись людьми интеллигентными и довольно зажиточными. Отец — адвокат, мать — переводчица, работали на какой-то частной фирме, где зарплату в долларах платили. У них и машина была, и много таких вещей, на которые публика, подобная Тарану, могла только ходить и облизываться: японский телевизор, видак, видеокамера, компьютер с принтером. Поэтому визиты представителя дворовой шпаны их попросту морально травмировали. Походит-походит такой гаврик, а потом, глядишь, квартиру обчистят. Брать-то есть что.
Если никаких скандалов не происходило, то лишь потому, что папаша у Даши был трусоват и слабосилен, а мама очень боялась, что этот жуткий Юрка со своими хулиганами, если его выставить из дома, в отместку сделает с Дашенькой что-нибудь ужасное. Поэтому они ограничились тем, что поставили стальную входную дверь с каким-то особо секретным «мультилоком» и провели сигнализацию в ментуру, Кроме того, они повели активную пропаганду в адрес любимой дочери: дескать, постарайся убедить его в том, что вы — не пара. Но Даша объяснила это так: мол, был бы ты, Юра, поинтеллектуальней, с более хорошими манерами, — ничего они против тебя не имели бы.
Другой бы плюнул, наверное, тем более что девок попроще, которых и обнять, и поцеловать, и все остальное, кругом было до фига. А Таран и ростом вышел, и мышцами мог покрасоваться, и на морду, даже при своих боксерских делах, смотрелся неплохо. Липли, глазки строили, на дни рождения приглашали — короче, мог бы уже не одну отдрючить, если б не Даша, которая так накрепко к Тарану в душу залезла, что все его, нормальные в общем, страсти гасила. Только, пожалуй, бокс от нее немного отвлекал.
Самое удивительное, что Таран благодаря Даше вдруг в самом себе таланты начал открывать. Оказалось, что он стихи сочинять умеет. И на гитаре играть научился. Не так чтобы очень здорово, но наиграть романс «Я встретил вас…» мог запросто. А еще он рисовать попробовал. Карандашом. Все школьные альбомы прошлых лет, когда ИЗО на уроках проходили, пересмотрел, потому что уже забывать стал, как и что. А потом стал рисовать Дашу по памяти. Сначала смешно получалось, рвал, бросал, обзывал себя дураком, давал страшные клятвы не переводить время на ерунду… и через день-два снова рисовать начинал. И постепенно, раз за разом, портреты все больше и больше походили на Дашу. Но показать их оригиналу он не решался. Так же и со стихами. Если первое творение вышло из двух строчек: «Нету краше милой Даши!», после чего Таран целую неделю себя уважал, то потом он запросто выкидывал в мусорку целые поэмы, над которыми корпел ночами. И не только не показывал их Даше, но даже заикнуться о том, что их пишет, не смел. Потому что он в это же время брал у Даши книжки настоящих поэтов, читал и, сравнивая со своими виршами, только вздыхал… Куда ему! Опять же, зарекался сочинять навеки — и снова брался за авторучку.
Все парни, конечно, знали, что у Тарана к Даше любовь. Он ее провожал из школы и в школу рядом с ней шел. Это притом что она в одиннадцатом классе училась, а он в девятом. Старшеклассники, конечно, смотрели косо — дескать, куда ты лезешь, молодой?! Но терпели, потому что знали — Таран мальчик суровый. И ему плевать, что кто-то его старше и сильнее, — любого из них мог отделать в лучшем виде один на один. А полезли бы кучей — Таран мог бы таких друзей позвать, что пух и перья полетели бы. Правда, ежели б эти друзья узнали, что Юрка Дашу за долгие месяцы знакомства ни разу не поцеловал — о чем другом и речи не было! — то оборжались бы над ним безжалостно. Сами они вовсю обменивались впечатлениями, как подлинными, так и воображаемыми, а Таран только многозначительно помалкивал.
Но вот учебный год кончился, и Даша уехала в Москву. Таран только вздыхал. Жалел, что ничего Даше не сказал о своей любви, да и вообще о том, что много времени потратил впустую. Конечно, думал, в Москве она уж точно найдет кого-нибудь поумнее, чем Юрка, и замуж выйдет.
Каковы же были его восторг и изумление, когда в один прекрасный осенний день он получил от Даши письмо! Она ему сообщила, что в ГИТИС ей пробиться не удалось, но она поступила в частную театральную студию, вынуждена подрабатывать, сильно устает. Однако самое главное, Даша написала, что очень по нему, Юрке, скучает! И рада будет встретиться, когда приедет. А еще очень просила написать письмо.
Конечно, Таран письмо написал. Длинное, страницах на десяти. Это он-то, которому в школе казалось жутким трудом нашкрябать сочинение на трех страницах! А тут — единым духом, за одну ночь все выложил. Признался в любви по всем правилам. И впервые рискнул послать свой стих, посвященный Даше.
В общем, пошла переписка. Даша слала примерно одно письмо в месяц, а Таран, разохотившись, три-четыре или даже пять. И почти в каждое вкладывал стихотворение или собственноручно нарисованный Дашин портретик. Про себя рассказывал все. Жаловался, что родители пьют, что в школе учителя достали, с радостями об успехах в спорте делился, ну и, конечно, душу изливал насчет того, как ему без Даши скучно.
Летом Даша приехала в родной город. Такая красивая, что Таран, как увидел, аж обалдел. А она его на вокзале еще и поцеловала, жадно так, прямо в губы! И они под ручку прошлись по двору, на виду у ребят. Таран даже рискнул за талию Дашу обнять — и ничего, позволила!
Дома Даша прожила всего недельку. Что-то у нее с родителями не заладилось. И вроде бы на Тарана это как-то распространилось. Встретиться за эту неделю они смогли только раза три. В кино сходили да еще в театр. Правда, все три раза, когда возвращались, целовались в подъезде немного. А потом Даша уехала, и опять пошли письма. Она ему подробно пересказывала, как учится, какие роли играет, еще чего-то, а заодно насчет того, что работать приходится много. Между прочим, конечно, сообщила, что ощущает в себе все большую привязанность к нему, Юрику. Но назвать это «любовью» не торопится, ибо любовь — это чувство настолько великое, настолько всеобъемлющее, настолько всепоглощающее, что бросаться им не следует. И лишь тогда, когда она проверит свои чувства временем и он проверит свои чувства временем, можно будет сказать точно, любят они друг друга или нет.
На следующее лето Таран все ждал, когда Даша приедет. А она не приехала. Прислала письмо, сообщила, что в студии подняли плату за обучение, а потому ей придется все лето работать, чтоб заплатить за последний курс. Так что не дождался он ее в прошлом году и ждал теперь на это лето.
Письма приходили пореже, хотя Юрка писал чаще. Даша извинялась — совсем закрутилась, учеба-работа, вся усталая, иногда, дескать, и минуты свободной не остается. И еще писала, что окончательно убедилась в том, что между ними существует любовь, которую надо непременно сохранить в полной чистоте до венца, ибо только теперь, от соприкосновения с высоким искусством и вечными ценностями, она поняла, насколько правы были предки, заставлявшие молодых блюсти целомудрие до брака. О Боге и заповедях тоже что-то написала. Кажется, процитировала Евангелие, где говорилось, что грешен тот, кто в мыслях грешил с женщиной, или еще как-то в этом роде… У Юрки Евангелия не было, проверить точность цитаты он не мог, но почуял себя грешником, потому что ему довольно часто снилось, как он обнимает Дашу, и даже голую, хотя на самом деле ее не видел даже в купальнике.
Про это дело он Даше писать постеснялся, но зато придумал, будто видел во сне, как они венчаются в церкви. Даша ответила, что вообще-то брак — это не только священное таинство, но и экономический союз двух свободных личностей ради создания семьи и воспитания детей. А потому, прежде чем думать об этом, им надо встать на ноги, приобрести прочные источники дохода. Напомнила и о том, что Юрке надо осенью 1998-го в армию идти. Поэтому она сообщила, что было бы прекрасно, если б они с Юркой поженились в 2000 году, где-нибудь в декабре, после того, как Таран придет из доблестных рядов. Тогда бы их первенец — так и написала! — родился бы уже в ХХI веке.
Обо всем этом Таран вспоминал сейчас, сидя на лавочке напротив Дашиного подъезда. И хотя он знал, что там, наверху, в квартире 34, Даши нет, поскольку она еще не приехала из Москвы, от этих воспоминаний ему было тепло на душе. Тем более что она должна приехать завтра. Уже завтра!
Заботы Самолета
Иван Андреевич Седых, бизнесмен и владелец Центра бодибилдинга и шейпинга «Атлет», с которым час назад познакомился Таран, в это самое время вылезал из принадлежащего ему джипа «Шевроле-Блейзер» во дворе небольшого особнячка дореволюционной постройки, который изначально принадлежал какому-то известному в городе купцу и фабриканту, а при советской власти служил пристанищем для нескольких мелких госучреждений. В рыночную эпоху их упразднили, а особнячок приватизировала торговая фирма «Супермарин». В отреставрированном виде особнячок смотрелся очень неплохо. Наверное, расстрелянный большевиками купец мог бы на том свете порадоваться.
Во внутреннем дворике, куда автомобили въезжали через узкую арку-подворотню, Седых и его спутников встретил изящно одетый, чисто выбритый и коротко стриженный парень.
— Здравствуйте! — улыбнулся он, пожимая руки прибывшим. — Хозяин ждет. Сопровождающие могут подождать. Иван Андреевич, прошу вас!
Седых последовал за парнем без видимого удовольствия. Ему очень не нравилось наносить такие незапланированные визиты к начальству, каковым для него являлся здешний «хозяин». Во-первых, потому что у господина Седых был свой собственный и довольно напряженный график рабочего дня и каждое приглашение подобного рода заставляло что-то передвигать или вовсе откладывать. Во-вторых, потому что каждый такой визит обыкновенно вносил осложнения в размеренное течение жизни самого господина Седых и заставлял его напрягать мозги над теми проблемами, которые еще час назад его совершенно не касались. Наконец, в-третьих, каждый такой визит мог закончиться совершенно непредсказуемо, например, телесными повреждениями или даже летальным исходом. Легкие телесные Седых уже получал неоднократно, а от летального покамест Бог миловал. Но кто знает, что ждет на этот раз?
Аккуратный молодой человек проводил Ивана Андреевича по узкой лестнице в небольшую комнату без окон. Седых знал, что эта комната находится позади кабинета генерального директора «Супермарины» Василия Петровича Летунова. Но сюда, в эту комнату, господин Летунов должен был выйти не в качестве гендиректора торговой фирмы, а в качестве крутого авторитета областного масштаба, известного ближайшему окружению как Вася Самолет. А господин Седых в этой комнате превращался в бригадира Седого, которому группировка Самолета отдала на откуп «Тайваньский» рынок.
Секретарь-референт, которым числился молодой человек — Седой знал только, что его зовут Рома, — предложил гостю подождать в кресле у журнального столика. Ждать пришлось минут пять, и в эти минуты Седой наскоро прикидывал, что его может ждать. План по отстежке выполнен — тут претензий быть не могло. С ментами все в ажуре, никаких напрягов. Все точки функционируют нормально, деньги капают — какие проблемы? Выходило, что беспокоиться нечего. Но Вася — это Вася. У него есть нехорошая привычка озадачивать делами, без которых Седой запросто обошелся бы…
Дверь, ведущая в кабинет, открылась, и появился Вася Самолет в сопровождении Ромы. Грузный, меднолицый, жирноватый для своих сорока пяти. Седой встал.
— Привет, — прогудел Вася, протягивая Седому перстнятую лапу с седыми волосами на загорелых пальцах.
— Садись! Рома, сделай две рюмашки коньяка по-быстрому.
Рома быстренько нацедил две хрустальные стограммовые стопки «Наполеона», выставил на стол тарелку с нарезанным лимоном и испарился.
— Дел у тебя до хрена, Седой, — двигая густыми, как у Брежнева, но некрашеными седыми бровями, произнес Самолет, когда пригубили коньячку. — Понимаю, что не в масть тебе кладу, но жизнь заставляет. Потому что, если сейчас одного человечка не остановить, дальше может быть хуже, улавливаешь?
— Как скажете, хрестный. Наше дело солдатское. Хотя, конечно, лишняя мокруха сейчас не шибко желательна.
— Не спеши, — строго сказал Самолет, — покамест я мокрухи не заказывал и вообще ничего не объяснял. Слушай сюда. У тебя в районе живет один писака. Крылов Валентин, редактор экономического отдела газеты «Областной телеграф». Наверное, очень прославиться хочет — полез копать аж под администрацию. Пока еще глубоко не зарылся, но может нам наделать неприятностей. Улавливаешь? Мочить его пока не обязательно. Во всяком случае, со стрельбой и прочим шумом. Лучше всего, если его в подъезде или там во дворе отметелят. Если мужик умный, то, полежав пару недель в больнице, и так все поймет.