– Мы еще даже не участвуем в войне, дорогая, – сказал мистер Вудрафф и добавил: – Мальчики всегда должны воевать. Я воевал. Твои братья воевали.
– Сейчас другое время. Оно и гадкое по-другому. В нем нет ничего доброго. У тебя, у Поля и у Фредди оставалось дома хоть что-то хорошее. Боже мой! Если бы у Бобби не было денег, он бы даже не мог гулять с девушками. На что это похоже? Гаже не придумаешь!
– Так, – неловко заполнил паузу Рэй. Он взглянул на свои наручные часы, потом на Барбару. – Хотите посмотреть достопримечательности? – спросил он ее.
– Не знаю, – сказала Барбара, все еще не сводя глаз с миссис Вудрафф.
Мистер Вудрафф наклонился к жене.
– Хочешь немножко поиграть в рулетку, солнышко?
– Да, да, конечно, дорогой. – Миссис Вудрафф подняла глаза. – А-а, вы уходите, детки?
Было чуть больше четырех утра. В час ночи стюард, обслуживавший палубу левого борта, расставил часть своих шезлонгов так, чтобы в них могла с комфортом разместиться группка трезвенников, которая через несколько часов, отзавтракав, явится принимать солнечную ванну.
Есть уйма дел, которыми можно заниматься в шезлонге: поглощать горячую закуску, принесенную на подносе стюардом, читать журнал или книгу, показывать фотографии своих внуков, вязать, нервничать из-за денег, нервничать из-за мужчины, нервничать из-за женщины, страдать морской болезнью, глазеть на девочек, шлепающих к бассейну, глазеть на летучих рыб. Но целоваться, сидя в шезлонгах, пусть даже тесно сдвинутых, не очень-то удобно. То ли подлокотники слишком высоки, то ли увлеченная этим занятием парочка все время сползает вниз.
Рэй сидел слева от Барбары. Его правая рука, лежавшая на жесткой деревяшке ее шезлонга, затекла.
Их часы одновременно пропищали четыре раза.
– Как ты теперь себя чувствуешь? – спросил Рэй.
– Я? Хорошо.
– Не-е, не в том смысле. Ты еще немножко пьяная? Может, нам не надо было заходить в то последнее местечко.
– Я? Я и не была пьяная. – Барбара немного подумала, а потом спросила: – А ты был?
– Ни черта подобного. Я никогда не пьянею.
Эта явная дезинформация, казалось, мгновенно возобновила визу Рэя на пересечение незащищенной границы соседнего шезлонга.
После двух часов непрерывных упражнений губы Барбары слегка потрескались, но оставались по-прежнему нежными, чуткими и пытливыми. Рэй при всем старании не мог бы припомнить случая, когда его до такой степени волновала близость девчонки. Целуя Барбару сейчас, он опять был огорчен чистотой и упорной невинностью ее поцелуя.
Когда поцелуй окончился – с чем Рэй, как всегда, не мог безоговорочно согласиться, – он чуть-чуть отстранился и заговорил с хрипотцой в голосе, не объяснимой даже поздним часом и количеством потребленных коктейлей и сигарет.
– Барбара. Я не шучу. Мы это сделаем, а? Мы поженимся, а?
Барбара молчала в тишине, совсем рядом.
– Нет, правда, – упрашивал Рэй, как будто ему возражали. – Мы будем чертовски счастливы. Даже если нам придется воевать, меня, может, никуда не забросят, ни за какие там океаны. Я в этом смысле везучий. Мы бы… мы бы так здорово зажили. – Он всматривался в ее неподвижное лицо в лунном свете. – Поженимся? – умолял он.
– Не знаю, – сказала Барбара.
– Как это не знаешь? Ну и дела. Мы же созданы друг для друга.
– Я даже никак не запомню твое имя, – рассудительно заметила Барбара. – Честно. Мы почти друг друга не знаем.
– Послушай. Мы знаем друг друга гораздо лучше, чем многие люди, знакомые месяцами! – легкомысленно заявил Рэй.
– Не знаю. Что я скажу миссис Оденхерн?
– Его матери? Скажи правду, и все! – посоветовал Рэй.
Барбара не ответила. Она нервно грызла ноготь большого пальца. Наконец она заговорила:
– Ты думаешь, я дурочка?
– Я? Думаю, что ты дурочка? Конечно, нет!
– Меня считают дурочкой, – медленно проговорила Барбара. – По-моему, я все-таки дурочка.
– Перестань это повторять. Перестань, слышишь. Ты не дурочка. Ты… умница. Кто тебя называет дурочкой? Этот твой Карл?
Барбара ответила уклончиво.
– Да в общем нет. Больше девчонки. Одноклассницы. Подружки.
– Они ненормальные.
– Чем я умница? – пожелала узнать Барбара. – Ты говоришь, я умница.
– Ну, ты… просто умница, и все! – сказал Рэй. – Пожалуйста. – И исчерпав на этом свое красноречие, он наклонился и поцеловал ее долгим поцелуем – очень убедительно, как он надеялся.
Наконец Барбара мягко оторвала свои губы от его губ. Ее лицо в лунном свете было озабоченным, но каким-то размякшим, с приоткрытым ртом, как у человека, не сознающего, что за ним наблюдают.
– Хорошо бы не быть дурочкой, – сказала она ночи. Рэй был нетерпелив, но осторожен.
– Барбара. Я же говорил тебе. Ты не дурочка. Ну, пожалуйста. Ты вовсе не дурочка. Ты очень… мозговитая. – Он посмотрел на нее ревниво, собственнически. – О чем ты думаешь? – спросил он. – Об этом своем Карле?
Она покачала головой.
– Барбара. Послушай. Мы будем жутко счастливы. Без дураков. Ты думаешь, мы недавно знакомы. Я знаю. Но время такое паршивое. С этой проклятой войной весь мир вверх тормашками. Короче говоря, если двое любят друг друга, они должны друг за друга держаться. Да, они должны крепко друг за друга держаться. – Он всмотрелся в ее лицо уже с меньшим отчаянием, ободренный тем, что попал, как ему показалось, в самую точку: – Ты не согласна? – сдержанно спросил он.
– Не знаю, – сказала Барбара и расплакалась.
Она плакала мучительно, с надрывом. Испуганный силой ее горя и тем, что стал его свидетелем, но не сочувствующий этому горю, Рэй был плохим утешителем. В конце концов Барбара сама справилась со своей бедой.
– Все в порядке, – сказала она. – Пожалуй, мне лучше пойти спать.
Она неуверенно встала.
Рэй вскочил и схватил ее за руку.
– Я тебя увижу утром на теннисном матче, да? – спросил он. – Ты ведь играешь в парном финале?
– Да, – ответила Барбара. – Спокойной ночи.
– Не говори это так, – с укоризной сказал Рэй.
– Я не знаю, как я это сказала.
– Ну вот. Приехали. Ты сказала это так, будто ничего и не было. С ума сойти. Я двадцать раз просил тебя выйти за меня замуж.
– Я же говорила, я дурочка, – просто объяснила Барбара.
– Перестань это повторять.
– Спокойной ночи, – сказала Барбара. – Было очень приятно. Честно. – Она протянула ему руку.
Вудраффы одни возвращались на корабль последним рейсом лоцманского катера. Миссис Вудрафф была без туфель – она презентовала их душке-таксисту, с ветерком прокатившему их до порта. Теперь они взбирались по узкому крутому шатучему трапу, соединявшему мостик катера с бортовой дверцей палубы В. Миссис Вудрафф поднималась первой. Рискуя сорваться, она то и дело оборачивалась, чтобы посмотреть, подчиняется ли ее благоверный правилам, которые она установила для них обоих.
– Ты держишься за эту штуковину. За трос, – обличила она своего супруга, глядя на него сверху вниз.
– Нет, – с негодованием отверг ее обвинение мистер Вудрафф. Его галстук был распущен, а воротник смокинга задрался.
– Я же ясно сказала, что никто не должен держаться за трос, – заявила миссис Вудрафф. Покачиваясь, она сделала еще один шаг.
Мистер Вудрафф посмотрел ей вслед взглядом, в котором боролись недоумение и глубокая печаль. Вдруг он повернулся к жене спиной и уселся на ступеньку прямо там, где стоял, – почти точно посредине трапа. От воды его отделяло по меньшей мере тридцать футов.
– Филдинг! Филдинг, сейчас же поднимайся сюда!
Вместо ответа мистер Филдинг подпер подбородок руками.
Миссис Вудрафф сильно пошатнулась, чудом удержала равновесие, потом подняла юбку и каким-то непостижимым образом удачно спланировала на ступеньку прямо над той, на которой сидел ее муж. Она обхватила его «полунельсоном», чуть не опрокинувшим их обоих.
– Пупсик мой. Ты на меня сердишься?
– Ты сказала, что я держусь за трос. – Голос мистера Вудраффа дрогнул.
– Но крысенок, ты ведь держался!
– Не держался, – упирался мистер Вудрафф.
Миссис Вудрафф чмокнула мужа в темечко, туда, где осталось меньше всего волос.
– Ну, конечно же, не держался, – сказала она и в восторженном порыве сдавила руками горло мистера Вудраффа. – Ты любишь меня, мышонок? – спросила она, почти перекрывая ему дыхание. Его ответ прозвучал невразумительно. – Слишком крепко? – Миссис Вудрафф ослабила хватку, посмотрела на мерцающую воду и ответила на свой собственный вопрос: – Конечно, ты меня любишь. С твоей стороны было бы свинством не любить меня. Маленький мой, пожалуйста, не упади, поставь обе ноги на ступеньку. Как это ты умудрился так набраться, дорогой? Удивительно, что наш брак оказался таким счастливым. Мы омерзительно, тошнотворно богаты. По всем правилам, мы должны были разбежаться в разные концы света. Ты ведь любишь меня до боли, да? Радость моя, поставь обе ноги на ступеньку, будь пай-мальчиком. Правда, здесь чудесно? Мы бросаем вызов закону Магеллана. Дорогой, обними меня… нет, не шевелись! Ты не дотянешься. Я представлю, что ты меня обнимаешь. Что ты думаешь об этих ребятках? Барбаре и Эдди. Они такие… незащищенные. Тебе так не показалось? Она очаровательна. Он напичкан всяким вздором. Надеюсь, она поведет себя разумно. Какой безумный год! Просто дьявольское наважденье! Молю Бога, чтобы эта детка не потеряла голову. Господи, сделай так, чтобы все дети сейчас не теряли голову… Ты посылаешь нам такие ужасные годы, Господи. – Миссис Вудрафф ткнула супруга в спину. – Филдинг, и ты помолись.
– О чем?
– Помолись, чтобы дети не теряли сейчас голову.
– Какие дети?
– Все, дорогой. Бобби. Наш несравненный маленький Бобби. Сестрички Фремонт с их ушками-лопоушками Бетти и Дональд Мерсеры. Малыши Крофты. Все. А особенно та девчурка, которая была с нами сегодня. Барбара. Она не идет у меня из головы. Помолись, мой мальчик.
– Хорошо.
– О, ты такой милый. – Миссис Вудрафф потрепала мужа по затылку. Вдруг она продекламировала: – «Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно».
Мистер Вудрафф внимательно выслушал ее.
– Откуда это? – спросил он.
– Из библейской «Песни Песней». Милый, не поворачивайся. Я так боюсь, что ты упадешь.
– Ты знаешь все, – внушительно произнес мистер Вудрафф. – Ты знаешь все.
– Ах, ты мой родной! Помолись немного за детей, мальчик мой ненаглядный. Что за проклятый год!
– Барбара? Это ты, детка?
– Да, я, миссис Оденхерн.
– Зажигай свет, детка. Я не сплю.
– Я могу раздеться в темноте. Правда.
– Конечно, не можешь. Включи лампу, детка.
В свое время миссис Оденхерн была заядлой теннисисткой, один раз даже играла в показательном матче с Хелен Уилз. У нее до сих пор сохранились две ракетки, которые каждый год перетягивались в Нью-Йорке неким «чудо-человечком» шестифутового роста. Даже теперь, в постели, в 4.45 утра ее голос был настроен на привычное: «Ваша подача, партнер».
– Я не сомкнула глаз, – сообщила она. – Уже несколько часов лежу без сна. Мимо прошло столько пьяных. Совершенно не считаются с окружающими. Включи свет, детка.
Барбара подчинилась. Миссис Оденхерн, чтобы защитить глаза от вспышки, положила на веки большой и указательный пальцы, потом убрала руку и решительно улыбнулась. На голове у нее были бигуди, и Барбара отвела взгляд.
– В наши дни люди стали другими, – заметила миссис Оденхерн. – Когда-то это был действительно замечательный корабль. Ты хорошо провела время, детка?
– Да, спасибо. Очень жалко, что вы не пошли. Как ваша нога, лучше?
Миссис Оденхерн с наигранной строгостью подняла указательный палец и погрозила Барбаре.
– Послушайте меня, юная леди. Если мы сегодня проиграем матч, то не по моей вине. Зарубите это себе на носу! Вот так!
Барбара улыбнулась и выдвинула чемодан из-под незанятой двуспальной кровати – своей кровати. Она положила его поверх одеяла и стала что-то в нем искать.
Миссис Оденхерн задумалась.
– После того как ты ушла, я видела миссис Хельгер и миссис Эберс в салоне.
– Да?
– Завтра они напьются нашей кровушки. Тебе стоит об этом знать. Ты должна играть немного ближе к сетке, когда я подаю, детка.
– Я постараюсь, – сказала Барбара, продолжая рыться в своих одеждах.
– Скорее ложись, детка. Прыг-скок!
– Я не могу найти свою… а, вот она. – Барбара извлекла из чемодана пижаму.
– Братец Кролик, – с умилением проговорила миссис Оденхерн.
– Что-что?
– Когда Карл был маленький, он любил «Братца Кролика». – Голос миссис Оденхерн поднялся почти на октаву: – «Мамуся, почитай мне пва Бватца Кволика», – и так без конца. Если бы мне платили пенни каждый раз, когда этот карапуз просил меня почитать ему «Братца Кролика»!
Барбара опять улыбнулась и с пижамой под мышкой направилась в смежную ванную. На пороге ее остановил возвысившийся голос миссис Оденхерн:
– Когда-нибудь и ты будешь читать «Братца Кролика» своему малышу.
На сей раз Барбара не успела улыбнуться, потому что была уже в ванной. Она закрыла дверь. Когда через минуту она вышла в пижаме, миссис Оденхерн курила, не затягиваясь, сигарету в мундштуке – таком, какие, если верить рекламе, не пропускают никотин. Одновременно она пыталась дотянуться до романа из судовой библиотечки, лежавшего на ночном столике.
– Готова баиньки, детка? А я решила прочитать главку-другую. Может быть, это меня усыпит. Так много, много мыслей крутится в моей бедной старой голове.
Барбара улыбнулась и залезла в постель.
– Тебе не помешает свет, детка?
– Ни чуточки. Я страшно устала. – Барбара повернулась на бок, спиной к свету и к миссис Оденхерн. – Спокойной ночи, – сказала она.
– Спи крепко, детка… Ох, пожалуй, я тоже постараюсь заснуть! Пишут же такую чепуху. Нет, ей-богу, мне больше не попадаются книги с душой. Теперь авторы как будто нарочно откапывают всякие паскудные сюжеты. Мне кажется, если бы я могла прочитать еще хоть одну книгу Сары Милфорд Пиз, я была бы счастлива. Но она умерла, бедняжка. Рак. – Миссис Оденхерн выключила настольную лампу.
Барбара лежала несколько минут в темноте. Она знала, что должна подождать до следующей недели, следующего месяца или еще чего-нибудь следующего. Но ее сердце так колотилось, что чуть не выталкивало ее из кровати.
– Миссис Оденхерн. – Имя выскочило и повисло в темноте, вытянувшись во весь свой длинный рост.
– Да, детка?
– Я не хочу замуж.
– Что?
– Я не хочу замуж.
Миссис Оденхерн села на кровати. Ее рука стала уверенно нащупывать выключатель настольной лампы. Барбара зажмурилась в ожидании момента, когда комнату зальет свет, и стала молиться без слов и без мыслей. Она чувствовала, что миссис Оденхерн обращается к ее затылку.
– Ты очень устала. Ты говоришь, не подумав, детка.
Слово «детка» вспорхнуло и повисло в темноте рядышком с именем миссис Оденхерн.
– Просто я еще ни за кого не хочу замуж.
– Так! Это конечно очень… странно… Барбара. Карл любит тебя, детка, сильно-сильно.
– Мне очень жаль. Правда.
Наступила короткая тишина. Миссис Оденхерн нарушила ее.
– Ты должна поступать, – вдруг сказала она, – как считаешь правильным, детка. Я уверена, если бы Карл слышал нас, мальчику было бы очень-очень больно. С другой стороны…
Барбара слушала. Миссис Оденхерн даже запнулась, так напряженно она слушала.
– С другой стороны, – продолжала миссис Оденхерн, – всегда лучше исправить ошибку прежде, чем она совершена. Если ты очень-очень хорошо все обдумала, я уверена, Карл будет последним, кто упрекнет тебя, детка.
Роман из судовой библиотечки, сбитый сильным локтем миссис Оденхерн, полетел с ночного столика на пол. Барбара слышала, как та его подняла.
– Теперь поспи, детка. Посмотрим, в каком мы будем настроении, когда ярко засияет солнышко. Я хочу, чтобы ты относилась ко мне с тем же доверием, с каким относилась бы к своей матери, если бы она была жива. Я так хочу помочь тебе понять себя, – сказала миссис Оденхерн и прибавила: – Конечно, я знаю, что в наши дни не так-то просто повлиять на решение детей, если они его приняли. И еще я знаю, что у тебя твердый-твердый характер.