— Ты зачем, старик, каркаешь, людей смущаешь?
— Я не каркаю, — отмахнулся от него комендант, — я душой болею.
— А душой болеешь, так не каркай! — Он внушительно посмотрел на старика и обернулся ко всем: — Эй, ребята! Вот старик говорит: сбежим мы. Как скажете?
— Время покажет! — крикнул кто-то.
— Разные тут были, — сказал дядя Онисим. — И вольные и вербованные. Вот раскулаченные сейчас поперли в Донбасс за длинным рублем…
— Он нас с раскулаченными сравнивает, — сдержанно продолжал Светличный. — Ну, так как скажете?
— А может, набить ему морду? — спросил кто-то из дальнего угла. — Может, он сам кулацкий агент?
— Ты то пойми, старик, — выскочил вперед горячий Мальченко, — мы комсомольцы. Комсомольцы мы!
— Бывали и комсомольцы…
— Да ты какое имеешь право так о нас понимать? — вдруг взвизгнул Виктор и чуть не с кулаками подбежал к коменданту. — Ты кто? Нет, ты скажи — ты кто есть?
Теперь загалдели все. Повскакивали с коек. Подступили к старику. Но Светличный одним властным жестом остановил всех. В нем сразу почуяли ребята вожака; уже потом узналось, что был он секретарем райкома и сам вызвался ехать в Донбасс. "Если агитировать — так примером", — сказал он будто при этом.
Он был старше и выше всех ростом. Длиннорукий, лобастый, с хмурыми мохнатыми бровями и колючими недобрыми глазами, он был страшным в эту минуту, хоть и казался спокойнее всех.
— Так вот ты как нас встретил! — тихо сказал он старику. — Вот они, твои тумбочки…
— Так ты то рассуди, — растерянно пробормотал комендант, тоже почуявший власть в этом парне. — Нам-то, кадровикам, ведь обидно это пешее хождение наблюдать. Одеял не напасешься — тянут! Да хоть бы и по вашему, по крестьянскому делу взять, — хорошо ль, когда через твой, скажем, баз или огород всякий прохожий идет, и скотина, и худоба, и коза?..
— А может, в самом деле, — вдруг сказал Светличный, обернувшись к ребятам, — может, в самом деле есть тут такие, что уж собрались бежать? А? — Он строго посмотрел на всех, и под его колючими глазами все сразу съежились.
— Ну, кто? — продолжал он. — Так выходи, прямо скажи… Не поздно еще… Ну? Ты? — ткнул он вдруг пальцем в сторону Братченко — тот даже попятился.
— Что ты, что ты! — взмолился он.
— Или ты? — ткнул он в Андрея. — Ну, кто? Ты? Ты?
— Ты? — его палец словно протыкал каждого. — Нету таких? Так я голову оторву, если будет!.. — прошипел он и повернулся к коменданту. — Вот, старик, среди нас бегунов нету.
— Дай-то бог! — покачал головой дядя Онисим.
Андрей долго не мог уснуть в эту ночь. Все ворочался на узкой своей койке. Сегодняшний день напугал его: все эти разговоры, намеки, шутки; и то, что все боялись за них, что они убегут; и дядя Онисим; и дыхание близкой и страшной — теперь он уже доподлинно это знал — страшной шахты; и всего более — колючий палец Светличного.
Андрей не собирался бежать. Он и сам знал, что бежать и стыдно и нельзя. До той минуты у него даже и мысли о бегстве не было. Он и сейчас никуда не убежит; сам ведь сказал тогда на собрании в Чибиряках: "Нет, мы согласны!"
Но ведь недаром же так грозил пальцем Светличный, так сомневался дядя Онисим. Значит, на шахте и в самом деле страшно? Как же быть теперь?
"Я буду исполнять все, как надо, — клялся себе Андрей. — Я всех буду слушаться. Я все стерплю и не убегу. Кабы только духу хватило…"
И он с надеждой подумал о Викторе. Если что — Виктор выручит, поддержит! Виктор — смелый, отчаянный, геройский парень. Виктор — парень чудесный! У него и на двоих духу хватит!
— Витя, Виктор! — шепотом позвал он.
Но тот уже давно и безмятежно спал. Если и снилась ему шахта, так веселая, розовая, вся залитая рябым солнцем. Виктор даже улыбался и щурился во сне, будто по его лицу шаловливо бродили солнечные зайчики…
6
Только на четвертый день комсомольцам сказали, что завтра они поедут в шахту. Андрей побледнел, Виктор обрадовался.
До сих пор их водили по поверхности: показали копер, подъемную машину, надшахтное здание, сортировку, скрипучую эстакаду, нарядную, ламповую, даже баню — общую и техническую.
Но Виктор на все это смотрел равнодушно, чуть-чуть брезгливо. Ему нетерпеливо хотелось в шахту, или, как он теперь говорил, под землю.
— Под землей будем работать! — хвалился он Андрею. — Чувствуешь? Под землей! — Для него это теперь звучало так же, как "под водой" или "в облаках". Он считал шахтеров людьми особенной профессии, как летчиков, водолазов или пожарных.
— Тут под землей тоже стихия! — восклицал он. — Тут только рисковые люди могут работать!
И он с восторгом глядел на шахтеров.
Они подымались на-гора, как черти из преисподней: мокрые, черные. Они шли по поселку той особой, развалистой, лениво-небрежной походкой, какой всегда идет домой независимый мастеровой человек, всласть поработавший и понимающий свое законное право на отдых, на суетливое внимание жены, на миску жирного борща и добрую стопку водки.
Некоторые из них несли на плече, на топоре полено; это тоже было стародавнее право шахтера. Одна стойка из крепежного леса принадлежала ему: чтобы согреть воду дома и помыться. Уже давно была на шахте отличная баня, а право осталось. Впрочем, иные и сейчас любят помыться дома.
Они шли по поселку, нисколько не стесняясь того, что грязные и чумазые, а даже гордясь этим. Это уголь — а не грязь — лежал на их лицах, благородный уголь, самое чистое, что есть на свете: шахтер даже раны заживляет углем. В этом угле они рубились весь день, дышали им, жили им, давали на-гора — все для вас, люди на поверхности, чтобы вам теплее жилось на холодной, неуютной земле.
От вечного ползания и ерзания по углю шахтерская спецовка быстро превращалась в лохмотья, но то были самые живописные лохмотья в мире. Жирная, мягкая, бархатистая угольная пыль лежала на них. И шахтер нёс эти лохмотья так, словно то был черный бархат. Так казалось Виктору, когда он с восхищением глядел на этих чумазых людей.
— Ты смотри на них, смотри! — шептал он Андрею. — На глаза смотри! Ишь, блестят! В шахте, брат, не всякий может работать. В шахте можно только храброму.
И действительно, оттого, что на черном лице белели только оскаленные зубы да белки глаз, казалось, что все шахтеры глядят дерзко, отважно, озорно, даже девчат…
— Рисковые люди! — восхищался Виктор. — Каждый день со смертью в жмурки играют!
Все зависит от того, какими глазами глядеть: Андрей смотрел на тех же шахтеров, что Виктор, и видел: просто идут с работы хорошие, усталые люди, им поесть хочется, посидеть в палисаднике под акацией, покурить в холодке… Они чем-то очень были похожи на Андрюшиного отца.
Вечером в общежитии только и было разговоров, что о завтрашнем спуске в шахту. Принесли и роздали ребятам новенькие брезентовые шахтерки, чуни, портянки… Дядя Онисим был уже тут. Объяснял назначение каждой вещи, давал советы, рассказывал всякие истории. Он помолодел с комсомольцами, ожил; в его россказнях причудливо смешивалось полезное с фантастическим.
— Главное, в шахте голову береги, ребята! — поучал он. — Не держи голову-то высоко, как раз лоб об верх-няк расколешь. Шахта любит, чтобы ей кланялись, кормилице… — он иначе и не называл ее, как матушкой да кормилицей; для него шахта была живым существом; это она любит, а того не любит. — А чтоб курить, и ни-ни! И спички дома забудь. Она этого баловства не терпит. Наша "Крутая Мария" — шахта сурьезная, газовая…
— А что, взрывы часто бывают? — жадно спросил Виктор.
— Да нет, бог милует! Иногда где выпалит, да это так… — старик засмеялся. — Это Шубин пугает…
— Шубин? Это кто ж Шубин?..
— Шубин? — засмеялся комендант. — Как тебе сказать?.. Брехня, конечно. Старики выдумали. Будто бродит по шахтам такое существо. Шубин называется, шахтеров пугает. В дальних выработках он проживает или в брошенных… Ну, кому встретится — тому, значит, скоро амба: завалит!
— Это что ж, бог такой шахтерский, что ли?
— Разное про него болтали… — уклончиво ответил старик. — Будто был шахтер такой в стародавнее время, по фамилии Шубин. Ну, и будто хозяин-то шахты и невзлюбил его за характер. Больно смелый шахтер был, характерный. Ну, и стал его хозяин утеснять. И так утесняет и этак. Ну, проще сказать, эксплуатирует человека, и все! А хозяин-то был немец. Тут прежде все хозяева немцы были, бельгийцы або французы… Иностранный капитал. Ну и так этот немец нашего Шубина прижал, что совсем шахтер с круга сошел: запил. И в куражном виде раз имел с хозяином такой разговор: "Ты, говорит, по какому праву пашу кровь шахтерскую пьешь?" А тот кричит: "Я хозяин! Я что хочу, то и делаю!" — "Ах, хозяин? — говорит Шубин. — Ну, так я тебе покажу, кто тут на самом-то деле хозяин!" И исчез он тут. Кто говорит — сам помер, а кто — будто полез пьяный в шахту и взрыв сделал. Всею шахту взорвал. И себя. Ну только вскорости объявился Шубин: там его видели, там… И где появится — сразу там взрывы, завалы, выбухи, наводнения… Это, — дядя Онисим значительно поднял палец перед собой, — это Шубин показывал, кто тут на самом-то деле хозяин! — Он засмеялся и от удовольствия даже головой покрутил.
— Ну, а теперь что же, бродит Шубин по шахтам? — шепотом спросил Виктор: он уже в Шубина верил.
— Теперь? — дядя Онисим хитро прищурился и подмигнул. — Ну, а как в семнадцатом хозяев-то прогнали, так и Шубин исчез. Значит, кончил свою упряжку. С тех пор и не видали.
— Вот черти! — засмеялся Мальченко. — У людей мифы как мифы: лешие, водяные, духи леса, воды, огня. А у них — пьяный шахтер!
— Нет, тут не пьяный шахтер, — сказал Светличный; он всю историю внимательно выслушал. — Ну, а ты, дядя, сам-то веришь в Шубина?
— Я? От спросил! — обиделся комендант. — Я и в бога-то не сильно верю, не то что в Шубина. Я не серый…
— А с Шубиным тебе-то самому встречаться не доводилось? — не смутившись, продолжал Светличный.
— И опять-таки глупый разговор! — рассвирепел старик. — Так как же я мог его встретить, как я и сейчас живой? Кто встретит — тому, значит, скоро амба! Конец!
— Ну вот, — усмехнулся Светличный, — а говоришь — не веришь…
Все расхохотались, поняв маневр Светличного.
Дядя Онисим молча встал и, ни на кого не глядя, пошел из комнаты.
— Обиделся!.. — прошептал Виктор и вдруг, горячо сорвавшись с места, побежал за стариком.
В этот вечер долго не ложились спать. Братченко опять принес из степи траву, молча разбросал по полу и лег на свою койку. Ничком.
"Значит, и он боится шахты!" — догадался Андрей. Хотел подойти к нему, заговорить, утешить — и передумал: у самого на сердце неспокойно.
Песен в этот вечер не играли. Виктор притащил все-таки дядю Онисима обратно. Светличный извинился перед ним при всех.
— Я не серчаю! — важно сказал комендант и через минуту уже рассказывал свои истории. Но Андрей не слушал. Лежал на койке и думал: "Значит, завтра!"
Утром комсомольцы сразу же оделись в шахтерки и чуни и стали непохожими на себя. Шахтерки были новенькие, ненадеванные ни разу; от них еще пахло сыростью склада. В них было неудобно и неуютно, словно сшиты они были не из брезента, а из древесной коры. Только Виктор говорил, что ему в шахтерке и хорошо и ладно; с еще большей радостью он влез бы в скафандр. Кепку он сразу же надел козырьком назад — подсмотрел у лесогонов; его и без того дерзкое, разбойное лицо стало совсем озорным.
За ребятами пришел десятник-старик. Посмотрел, почему-то вздохнул и махнул рукой:
— Ну, пошли!
Они потянулись за ним, как цыплята за наседкой, через весь рудник. "Теперь этой дорогой будем каждое утро ходить! — подумал Андрей. — Теперь это наша дорога…" Ему казалось, что все на них смотрят насмешливо.
— Ишь, чистенькие какие, хорошенькие! — сказала им вслед баба у "фонтана".
Десятник привел ребят в ламповую. Гуськом, один за другим, подходили к окошку комсомольцы, называли свое имя и получали лампу. Лампочки уже были заправлены и горели. Днем, на солнце, их свет казался жалким, робким и ненужным. "Ну что такая коптилочка может?" — со страхом подумал Андрей.
— Все получили лампы? — спросил десятник. Он был озабочен и неразговорчив, не то что дядя Онисим.
— Вы глядите! — строго сказал он. — В шахте от меня не отставать! Еще потеряетесь, бог вас знает!.. — Он сурово посмотрел на всех и сказал: — Ну, пошли!
Они пошли за ним через весь двор; потом стали подыматься куда-то вверх по крытой галерее. Здесь было полутемно. На оконных стеклах толстым слоем лежала угольная пыль. Угольная пыль была и на стенах, и на полу, и уже — на лицах ребят; Андрей почувствовал ее даже на зубах.
У ствола им пришлось подождать немного: клеть была внизу, в шахте. Здесь, в надшахтном здании, возилось несколько девчат-откатчиц. Они с любопытством и без стеснения рассматривали новичков и пересмеивались на их счет между собою. Шахтерские девчата — девчата смелые, разбитные, особенно когда их несколько, Виктор подмигнул им, они засмеялись.
Подошла клеть. С силой лязгнуло железо, так что Андрей даже вздрогнул. Рукоятчица, здоровая рябая баба, вытолкнула из клети вагонетку с углем. На ней мелом крупно было написано: "Привет, Нюра!"
— Эй, Нюрка! — закричала рукоятчица. — Получай письмецо! Заказное! — и толкнула вагончик. Он дрожа покатился по рельсам.
Откатчицы захохотали, а одна из них, вероятно Нюрка, смутившись, приняла вагонетку.
— Да ну его, надоел! — сказала она и, тряхнув головой, покатила вагончик дальше, на сортировку.
Десятник подошел к рукоятчице.
— Ты вот что, — озабоченно сказал он, — ты дай сигнал: осторожнее. Видишь, — метнул он лампочкой в сторону ребят, — кого везу.
— А что им сделается? — засмеялась рукоятчица. — Ишь, они какие! Их с ветерком надо. Вы, ребята, неженатые?
Но все-таки дала сигнал, какой требовал десятник: четыре удара о железо — осторожнее, гости!
Эти четыре удара прозвучали в ушах Андрея, как погребальный звон. Побелел не он один, совсем белым стал Братченко. И, заметив это, одна откатчица рассмеялась и лукаво запела:
Шахтер в шахту опустилси-и-и,
С белым светом распростилси-и-и…
— Ну, ты! — погрозил ей десятник лампочкой. — Входи, ребята!
Они вошли в клеть, как входят в холодную воду.
— Плотней, плотнее! — командовал десятник. Наконец он и сам вошел. — С богом!
Клеть дернулась и полетела вниз. Сразу стало сыро. Откуда-то побежала вода. Андрей почувствовал тонкую струйку за шиворотом, скользкую и проворную, как змейка. "В шахте всегда дождь", — вспомнил он.
Клеть быстро падала куда-то во тьму.
— Ой, страшно! — озоруя, взвизгнул Виктор. — Ой, ужас! — Все невольно улыбнулись, даже Андрей. — Путешествие в центр земли, сочинение Жюля Верна…
— Сорок лет так путешествую, — вдруг сказал десятник. — Ничего, привыкните!
— Я уже привык! — сразу же отозвался Виктор.
А клеть все падала и падала; казалось, этому конца не будет. И куда-то далеко-далеко уплывало от Андрея все, чем жил он до сей минуты: и тихие Чибиряки, золотые тыквы на крышах, и детство, и отец на корточках подле грядок, будто этого и не было никогда. И не будет, нет, теперь уж никогда не будет!
Откуда-то вырвался вдруг яркий свет, клеть стукнулась и остановилась.
— Приехали!
Андрей первым выпрыгнул из клети — и попал под ливень. Так его встретила шахта. Смущенно отряхиваясь, он отошел от ствола; дальше было сухо.
— Ну вот, — сказал десятник с неожиданной в нем теплотой, — вот и наше подземное царство. А? — И тихо, по-стариковски засмеялся. Он был сейчас совсем иной, чем на поверхности. Тут он был дома. Ему хотелось, чтоб и озорникам тут понравилось.
Он сказал почти заискивающе:
— Шахта у нас красавица, хоть и старушка. Ровесница моя!