— Ничо! — сказал Ермак. — Вот до каравана догребемся — там и порох, и селитра, и всякий припас...
— А где он, караван-то этот? — как всегда засомневался Мещеряк. — Может, его и не было! Татарва заманивает!
— Поглядим, да назад возвернемся, а страху наведем!
— Да уж без огня наведешь!
— Что это за река впадает? — просил Ермак.
— Должно, Ишим, — ответил Сарын. — Елыгай
говорил — Ишим.
Шип-река
Весть о том, что Ермак пошел вверх по Иртышу, была подобна грому среди ясного неба, грозе, которой смертельно боятся татары и все восточные люди, выросшие под сухими безоблачными небесами.
Ужас и растерянность охватили всех в Бегишевом городище, где отсиживался Карача и куда стягивались сборные татары, чтобы вновь штурмовать Кашлык. Ахмат-карача чуть не подавился куском мяса, когда в его юрту рухнул дозорный.
— Ахмат-хан, казаки идут!
Минуту Карача сидел с раскрытым ртом:
— Как, откуда?
Первой мыслью было — бежать! На коней — и в степь. Поддавшись страху, Карача даже пополз прямо через дастархан к дверям, но опомнился:
— Какие казаки? Откуда они взялись? Подкрепление из Москвы? Русские пришли? Но вестей о подкреплении не было! Кто это?
— Ермак-бек! Ермак! Его люди! — затараторил дозорный. — Из Кашлыка. Ермак на переднем корабле, его видели!
— Сколько стругов? — почти машинально спросил Карача.
— Пять! — вытянул короткопалую пятерню дозорный.
— Вон пошел! — крикнул Карача. И, оставшись один, заставил себя успокоиться. Он поджал ноги, закрыл глаза, как учили его бухарские дервиши, и стал повторять на низкой ноте, выпевая: «Алла иллия илиям, акбар», покачиваясь из стороны в сторону. Сначала голос срывался, но вскоре загудел, как натянутая струна комуза... «Алла иллия...» Мысли постепенно приходили в порядок.
— На стругах не больше ста человек... Куда плывут?
Чем больше думал, тем больше успокаивался.
— Нет у Ермака силы... Обманывает.
Однако по шуму в лагере, по истерическим всхлипываниям женщин в женской юрте догадался, что на чернь, на баб этот поход впечатление произвел. Ермака боятся как огня! Раз Ермак на стругах — значит, опять он силен!
Когда загнали его, как сурка в нору, в Кашлык да обложили со всех сторон — тогда весело было, ясно — недолго ему мешать ханам править Сибирью. А вон как вышло.
И лесные, дикие люди наверняка поверят, что Ермак — Бог бессмертный. Сейчас из лесов своих проклятых выползут — понатащат ясака... Как же! Защитник! Спаситель!
— Ай-яя! — Карача в ярости кулаком по дастархану ударил. — Опередил! Не дал с Сеид-ханом соединиться. Не дал собраться большому войску! Сейчас те, кто послабее духом, кто только в большом войске хорош, побегут в разные стороны. Навоз-людишки! Не такие, как у Ермака. Они гожие, когда их много, но только когда их много. Навозом можно и богатыря задавить... Но только когда их много... опередил!
Карача хлопнул в ладоши — призвал есаулов. Тихие, подобострастные, они вползли в юрту, пряча лица.
— Прохлопали! Собаки! — Карача прополз мимо них, раздавая оплеухи.
Но хитрые есаулы выли, а морды прятали, попадали оплеухи по халатам да шапкам. Однако их испуганный вид успокоил ярость Карачи, он отдышался и сказал, вернувшись на свое ханское место:
— Силы у Ермака нет! Пусть плывет, как глупая рыба, которая идет в расставленные сети! Нужно умно их расставить. Пусть в каждом стойбище, в каждом урочище верные люди запоминают каждое слово, сказанное казаками, и доносят мне. Пусть вызнают, чего он хочет и куда плывет. Куда? — И уже вслед есаулам, которые кланяясь и пятясь выходили из юрты, крикнул: — Самое главное! Узнайте, сколько у него огненного боя! Сколько мультуков? У него должно быть мало огненного боя!
Приказ возымел действие, и не только потому, что здесь, в Тав-Отузской волости, было большинство татар, но и потому, что здесь были настоящие крепости.
Полагаясь на Уральский хребет, ни Кучум, ни его предшественники не строили серьезных крепостей ни на Тагиле, ни на Туре, ни на Оби. Столетиями здесь на Сибирское ханство никто не нападал. Казачьему отряду не пришлось штурмовать ни одного правильно построенного и укрепленного урочища. Кучум бросал против Ермака в десятки раз превосходившие его силы, но сражения происходили в открытой местности — крепостей не было. Два укрепления: Карачин-остров и выдержавший четырехмесячную осаду Кашлык — были построены казаками.
Иное дело — южная граница Сибирского ханства, где шли почти непрерывные стычки с казахскими кочевыми ордами и мигрирующими на запад полчищами калмыков. Здесь бывали сражения, и серьезные сражения! Здесь сосредоточивались основные резервы Кучума. Здесь была линия обороны, здесь были и крепости. Вот здесь-то казаки и напоролись на «городок опасный Кулары».
Грозно вздымались его глинобитные стены; проверен и пристрелян был лучниками каждый вершок земли перед крепостью. Ров, вал, угловые башни, стены и крепкий, хорошо обученный, закаленный в обороне против калмыков и казахов трехсотенный гарнизон.
— А ну, братцы, навались! — рявкнули атаманы, и казаки кинулись к стенам, как всегда стараясь взять ее «изгоном», пока враг не опомнился от неожиданности нападения.
Не тут-то было! Будто поле ржи выросло перед казаками от впившихся в землю стрел. Трое повадились, раненные в шею и в лицо.
Вторая шеренга изготовилась, положила пищали на бердыши:
— Целься! Пали!
Зашипел порох! Грохнуло, окутав густым черным дымом стрелявших. Пули ушли в сторону стен и стали шмякаться в закаменевшие саманы.
Со стен, недосягаемые для стрельбы, кричали обидное лучники. Отходили, нападали, тащили к стенам лестницы, забрасывали веревки с крючьями на стены и откатывались обратно отгоняемые точной, прицельной стрельбой казаки.
С каждым днем мрачнел Ермак. Наконец на шестой день не выдержал.
— Шабаш, братцы! — сказал он изготовившимся к атаке казакам. — Неча нам здеся понапрасну время терять!
— Это как же? — заволновались разгоряченные ожиданием боя казаки.
— А вот так же! Отходи на струги.
— Да ты чо! Мы счас на стены взойдем...
— И что от нас останется? Мы сюды зачем шли? Крепости брать? — загремел, как в былые времена, грозный Ермак. — Мы караван бухарский ищем!
— Куды он денется, караван этот!
— Да может, уже делся! Кучум-то пока еще не помер! И Карача жив. А там и Сеид-хан караваном не побрезгует! Мы, главно дело, почему взять-то эту немудрую крепостицу не можем — пороха нет! Порохом эти стены рвать надо! Казань-город так брали! А где он у нас, порох, — на два выстрела у каждого, а то и на один! Вот встретим караван — он нам как раз селитру везет! Наберем пороха — тогда и возьмем Кулары...
Казаки нехотя побрели к стругам.
— Смотри, Тимофеич! — сказал Гаврила Иванов. — Как бы нам отступления эта боком не вышла. Первый ведь раз за спиной невзятую крепость оставляем!
— А Пелым? — сказал Ермак. — Пелым тоже не взяли!
— Пелым на краю похода был. Мы против него лицом стояли и стоим, а Кулары за спиной оказываются!
— Надо бы взять! — вздохнул Мещеряк.
— Взять? А кем? Где у нас казаки? Тут их с тысячу надобно, да с боем огненным, да с припасом пороховым, да с харчами, тогда и осаждать, и штурмовать можно. А у нас припасу — нет, казаков — нет. Вон на мысу положили пять человек за здорово живешь! Пока подмоги из Москвы нет — воевать надо осторожно, людей в трату не давать.
— По уму-то, — сказал Мещеряк, — надо назад поворотить! И не искать караван этот. Его и нет, может, вовсе!
— А ежели есть?
— Да у нас ни пороха, ни пуль. У меня на струг два заряда осталось! — закричал Мещеряк.
— У меня и того меньше, — вздохнул Ильин.
— Так ведь в караване-то как раз припас и всякая снасть для огненного боя есть! Тамо и пополнимся! — азартно сказал Ермак. — А так, с чем возвращаться? А ну как и в этот год подмоги не будет? Чем обороняться станем?
— Да нам уж и сейчас нечем! — чуть не плача, взялся доказывать свое Иванов. — На мысу через чего людей пятерых потеряли? Боевой припас на струге весь вышел! И болты, и стрелы — на счет...
— Да что вы, братцы! Неужто без ясака, без припасу возвращаться? Ведь сейчас столько муки выдержали, против течения выгребаючи! Тута ведь каждый день нам на руку.
Но казаки хмурились, отводили глаза. Ермак хотел объяснить, что пока что не выполнена видимая цель.
В походе на Демьянку двенадцать родов остяцких к шерсти привели, в Пелымском походе от Аблыгерима обезопасились. И в иных походах был результат. А здесь — каравана покамест не встретили, татарского гнездовища не достигли. А оно где-то поблизости!
— Да с чем нам в это гнездовище приступати! — говорил Иванов. — Дался табе караван этот!
— Ладно! — сказал Ермак. — Будь по-вашему — гребем наверх еще три дня, и возвращаемся. И ежели каравана не встренем — снимаем казаков из Кашлыка и Печорским ходом идем на Русь. Иначе до морозов не успеть.
— Ну уж прямо и на Русь... — сказал Мещеряк. — Может, подмога пришла.
— Эй! Об этом и не мечтаем! — вздохнул Ильин.
На том и порешили. И опять медленно поползли
мимо берега. Леса да прогалины. Редко-редко две-три юрты или избушки на берегу.
Иртыш петлял меж берегов, прятался за мысами, и за каждым мысом могло ждать войско. Казаки были уверены, что смогут уйти от любого противника. Течение было быстрое, река — широкая, а сплавляться предстояло вниз по течению.
В конце третьего дня выплыли к устью Шип-реки. С переднего струга отсигналили: «Много юрт». И пошли назад.
— Чего там? — спросил Ермак, когда ертаульный струг поравнялся с его стругом.
— Юрт сто! Да что сто — двести!
— Да ты что? Вот это — влетели...
Струги отвели за мыс. И Ермак с пятью крепкими казаками пошел в подзор. Они залегли в кустах, поблизости от огромного кочевья, чтобы высмотреть — сколько чего и как этот юрт брать.
Но странным показалось атаману это поселение. Во многих юртах на ночь не гасили огня. Не было видно ребятишек. И странный запах гниющего мяса и еще какой-то тяжелый, смрадный, доносил из поселения ветер.
— Чего это вонища-то такая идет? — спросил лежащий рядом Сарын.
— Навроде я догадался, — сказал Ермак, вставая в полный рост, не таясь. Они вернулись на струги. И, как всегда, охватив стоянку-юрт полукругом, развернулись и пошли к берегу.
— Ермак! — крикнул с соседнего струга Ильин. — Ты чего, сдурел? Укройся! Что ты столбом стал?
Старый атаман не ответил.
Со стругов прыгали казаки, привычно повторяя маневр окружения ставки. Но весь маневр сломался, когда из юрт стали выползать те, кто здесь заживо гнил.
Безрукие, безногие, слепые, с гноящимися культями и криво сросшимися переломами, они молча собирались толпой посреди юрт. Ермак не смог смотреть в глаза, полные ужаса или безнадежной тоски. Казаки опустили арбалеты и бердыши. Кто-то заглянул в юрту — и отшатнулся от запаха гноя и застарелых ран.
Из одной юрты выполз татарин — совсем мальчишка. Слепой и обезножевший, видать, ему перебили в давке позвоночник... Он полз, опираясь на руки и поворачивая на шум лицо с незрячими глазами.
— Кто пришел? — спрашивал он. — Казаки пришли? Они пришли нас добить.
Ему никто не отвечал. Толпа изрубленных, изувеченных молодых ребят с овечьей покорностью топталась в центре казачьего редкого оцепления.
Слепой потянул носом воздух, почувствовал иной запах, не такой, как от татар, идущий от казаков, и притих. Полузакрыв глаза, он покачивался из стороны в сторону — наверно, читал молитву.
— Пускай убивают, — сказал он, вздохнув. — Так будет лучше. Не бойтесь, братья, аллах уже отворил нам райские ворота...
— Чего он говорит? — спросил Ермака Гаврила Ильин.
— Смерти просит, — ответил Мещеряк.
Казаки смотрели на эту мешанину увечий, в тряпье, некогда бывшем шелковыми халатами и пестрыми тегилеями... На изуродованную толпу молодых парней, бывших когда-то цветом сибирского войска. Какие-то старухи маялись около юрт, не смея подойти к мужчинам.
— Это матери, — понял Ермак. — Кому они теперь, кроме матерей, нужны?
И, повернувшись, пошел обратно к стругам.
— Вот те и воинство Кучумово, — хмыкнул кто-то из казаков.
И по-волчьи, поворотившись всем корпусом в сторону прозвучавшего смешка, Ермак рявкнул:
— Чему ты радуешься! Это грех наш! Непрощеный грех! А ты радуешься!
Разбирая весла на стругах, казаки, стараясь не смотреть на берег, где все еще стояла толпа калек, роняли замечания:
— Они до нас таких увечий не знали. Это — не шашкой рубануть. Тут свинец-то накромсает, надавит... Куды куски, куды обрезки...
— Саблей тоже — не хлеб молотят, и бердышом...
— Не они к нам пришли, а мы к ним. Грех!
— Да полно тебе, грех! А ты что? Под Москвой хотел в таком художестве сам быть?
— Мы пришли к ним, чтобы они к нам не ходили.
Оттолкнулись от берегов. Подняв весла, отдались
течению.
— Куда править? — крикнули с передового струга.
— Известно куда, — ответил Ермак. — На низ, в Кашлык.
Река легко понесла пять стругов, чуть покачивая их на ласковых волнах.
— Как полезли они из всех щелей... — вздохнул беззубый Шантара. — Страх. Да гнойные, да слепые... Страх.
— Нам Господь какое-то испытание посылает, — сказал Ермак. — То родову свою встретим, то вот страх такой. Эх, Старец-то помер, он бы объяснил.
— А что тут объяснять, — сказал Сарын. — Кисмет.
— Кисмет-то кисмет, — вздохнул сидевший на втором руле кормчий, — а каравана-то нет. Чем отбиваться станем, случись драка? Ни пороха у нас, ни пуль... Все. Кончился огненный бой — страх татарский.
— И волос не упадет с головы вашей, не будь на то воля Божья, — сказал Ермак, цитируя Писание.
Казаки замолчали.
— Слышь, Шантара, — спросил Ермак, — как там Христос сказал: «Воззри на мя! Я сын твой...» А?
— То-то и оно: всех Господь создал по образу своему и подобию, а мы вона чего накромсали. Вот вина-то где! — ответил Шантара.
— Хватит вам! — заругался кормщик. — Лучше было бы вам так-то гнить? Вина у него! Это жизня всех виноватит! Доглядайте опасно! А то, не ровен час, напоремся на войско. У татаровей эти вой — не все!
— Да мало у них воев осталось, — сказал Ермак.
— На наши головы хватит. Нас самих-то — раз, два, и обчелся!
Вагайская ночь
А был ли караван-то? — гадали казаки. — Может, и не было его?
— Так многие сказывают, что видали!
— Да верить им...
— Хоть бы и не было! Вона каку острастку басурманам дали!
— Дали! А пятерых, как корова языком...
— Они-то уж отмучались, а нас-то что ждет?
Казаки лежали, привалившись к бортам, только
носовой и кормщик вяло поводили веслами. Широкий Иртыш нес струги назад, в Кашлык. День был серый, перепадал дождик. Хотелось закутаться и куда-нибудь под ель, под любой навес забиться, уснуть, ни о чем не думая, не вспоминая и не желая ничего.
Ермак сидел на корме, укрыв голову башлыком, сунув руки в рукава тулупа. Его познабливало. Ломило кости от воды, от сырой погоды. Эта ломота началась давно, в ливонских болотах, когда водил он сотню в подмогу Мише Черкашенину...
Мысль о нем неотвязно преследовала Ермака. Может быть, виной тому был тяжкий трупный запах, что стоял над юртами на Шип-реке, совсем как во Пскове...
Два дня назад прошли Кулары. Так и не взятые Кулары! Татарва стояла на стенах и глумилась над проплывавшими стругами.
— Эй вы! — кричали со стен. — Женщины с бородами! Куда вы подевали свои мультуки? Или, может, засунули себе...
— Эй! — тосковали казаки. — Счас бы пальнуть из всех стволов!..
Но пальнуть было нечем. Боеприпасы кончились. Бить же из арбалетов, луков — означало становиться с татарами вровень — а их много больше, и на каждую стрелу прилетит в ответ двадцать —тридцать! Казаки впервые чувствовали себя бессильными, неспособными ответить, как должно, на оскорбления...