Наступила тишина. Вдруг на помост выбежал Дмитрий Борецкий, сорвал с себя шапку и закричал:
- Люди добрые! Братья новгородцы! Слыхали?! Слышали, как князь Московский вас величает? "Вотчина моя"! Вы-то думали, что вы мужи вольные, одному Богу подвластные. А оказывается, князь Московский вас давно в своих холопах числит! Да и предки его испокон веков так вас почитали! Велит нашему архиепископу срочно мчаться в Москву на поклон. Вот тут два боярина московских стоят. Давайте-ка и мы все шапки перед ними снимем. Да поклонимся, да на колени встанем!
Посадник действительно рухнул на колени и стукнул лбом в доски помоста.
Площадь взорвалась криками:
- Не хотим! Долой Москву! Мы люди вольные! За Казимира! За Литву!
Но противная партия не поддалась испугу и стала вопить свое:
- Долой латинщиков! За княза Ивана! За православную Москву!
Замелькали палки, полетели камни. Вскоре схватки с площади выплеснулись на улицы.
И сейчас, когда я пишу эти строки, с улицы доносится гул, звон колоколов, удары дубин по воротам. Алольцевы поспешно укладывают последние сундуки. Мне еще нужно растопить середину воскового круга раскаленным пестом и спрятать внутрь это послание.
Прощайте, преподобный отец, и благословите Вашего верного ученика, остающегося в охваченном мятежом городе.
С. З.
Эстонский дневник
Как быстро Ты исполнил молитву мою! Удалил ее, удалил...
Как я хочу отыскать в душе струну благодарности к Тебе за это благодеяние!
Но не могу найти ничего, кроме горечи и разочарования.
Зачем, зачем Ты это сделал?
Как пуст, как бессмыслен, как темен каждый день без нее...
Глава 5. Война
Его преосвященству епископу Любекскому,
Новгород, май 1471
Преподобный отец, учитель и благодетель!
С печалью и стыдом все больше убеждаюсь в своей неспособности выполнить Ваш наказ - быть холодным наблюдателем и летописцем. Плыть в гуще событий это все равно что спускаться в лодке по порожистой реке. Не успеваешь разглядеть берега, не успеваешь запоминать изгибы и извилины русла, следишь только за тем, чтобы не перевернуться, не вылететь из лодки, не разбить голову о камень. Тем не менее, вот Вам мой отчет о том, что успел ухватить мой взгляд, слух, память за последние пять месяцев в бурлящем, охваченном смятением городе.
Посреди зимы явились вдруг послы из Пскова новгородцам, что московский великий князь Иван призывает Псков идти с ним вместе войной на Новгород за его непокорство и измену. Послы хотели все обсудить с посадниками и боярами келейно, без огласки, уговорить их подчиниться великому князю, предлагали себя в посредники для переговоров, просили свободного проезда для псковских послов через Новгородские земли в Москву.
- Нет! - заявила Марфа Борецкая. - Не будем ничего таить. Пусть народ новгородский знает, как Москва ищет нашей крови.
Борецкие стали бить в колокол, собрали вече, заставили псковичей объявить о своей миссии всенародно.
Что тут началось!
- Кровопивец! Клятвопреступник! Ласковыми словами нас прельщает, а втихомолку готовится напасть! И других подбивает! Не дадимся Москве! Кто против Бога и Великого Новгорода!
Московская партия притихла. Только архиепископ Феофил пытался утихомирить ярость толпы, призывал остудить горячие головы. Но его голос едва был слышен. В конце концов, решено было отправить посольство к королю Казимиру, предложить ему принять Новгород под свое покровительство.
Меня несколько раз вызывали в дом Борецких переводить разные послания и беседы с приезжавшими иностранцами. В один из визитов мне довелось быть свидетелем спора между князем Олельковичем и посадником Дмитрием Борецким. Олелькович пытался сдерживать свой гнев, но ему это плохо удавалось.
- Кем же я буду командовать? - говорил он. - Где мое войско? Вы хотите в последний момент посадить на коней гончаров, плотников, сапожников и послать их против московской рати? Думаете взять числом? Неужели память у вас так коротка? И пятнадцати лет не прошло с того дня, как Москва вас побила под Старой Руссой. Сколько их там было? Триста конных против ваших пяти тысяч! И бежал ваш Гребенка-Шуйский аж до самого Новгорода.
- Что же вы предлагаете? - спрашивал - тоже сдерживаясь изо всех сил посадник Борецкий.
- Набор! - твердо отвечал Олелькович. - Немедленно. Охочих людей нанимать и плату им положить такую, чтобы бежали записываться наперегонки. А не хватит охочих людей, положить, чтобы каждый конец выставил с пяти сох конного воина. По разрубу, как в Пскове делают. И тренировать их к бою каждый день. Пищальному огню обучать, сабельной рубке. Они ведь у вас еще и седла со стременами не видали, носками за землю по старинке цепляют.
- Да это же получится регулярная армия! Где ж таких денег напастись?
- Вот подступит князь Иван со своей ратью служилой, да разгонит ваших гончаров и плотников, да потребует выкуп тысяч в двадцать - то
гда, глядишь, откуда-то найдутся денежки. А сейчас и пяти тысяч не хотите собрать, чтобы отвести беду. Моим слугам из вашего казначейства каждый рубль обещанного жалованья приходится то ли на коленях вымаливать, то ли хоть саблей вырубать.
- У нас уже есть один конный полк - архиепископский.
- Да, этот полк неплох. Но командир их во всем послушен архиепископу Феофилу. А верите вы, что архиепископ не изменит в последний момент? Его Москва утверждает в сане, он с утра до вечера зовет с ней мириться. Поклонитесь, говорит, великому князю Ивану и митрополиту Филиппу, а я за вас буду им челом бить. Для него союз с Литвой смерти подобен. Не станет он кланяться киевскому владыке Григорию.
- Если король заключит с нами союз, князь Иван не посмеет напасть. Да и архиепископу придется подчиниться.
- Нет у меня большой надежды на короля. После смерти моего брата он сейчас пытается оставить Киев без князя, посадить туда своего наместника. А киевская знать не поддается, грозит отделиться, зовет меня на княжение. Пока киевские дела не решатся, руки у короля повязаны.
Этот разговор кончился миром. Но, видимо, в другой раз у князя дошло до прямой ссоры с Борецкими. Потому что в середине марта он внезапно уехал к себе в Литву. И, по слухам, на выезде ограбил от злости несколько новгородских деревень, как бы в счет недоплаченного жалованья. Да и людей, говорят, побил.
В апреле вернулись наконец послы от короля Казимира. На вече торжественно зачитали договор, подписанный королем. Литовская партия ликовала - король согласился почти на все условия новгородцев: чтобы присылаемый литовский наместник был непременно православный; чтобы вместе с ним в резиденции на Городище (правый берег Волхова) было не более пятидесяти человек свиты и приближенных; чтобы литовцы в Новгороде были подсудны новгородскому закону; чтобы никакой литовский пан не мог в Новгородской земле покупать себе села или вывозить к себе крестьян; чтобы купцы литовские торговали здесь с немецкими только через новгородских посредников; чтобы римских церквей нигде в Новгородской земле не строили; где нашему архиепископу принимать посвящение - в Москве или Кие
ве, - то нам самим решать; а если государь московский пойдет войной на Новгород, то король и вся рада литовская должны дать новгородцам скорую помощь.
Со своей стороны новгородцы обещали платить Литве положенные подати без обмана и утайки. А если король сумеет помирить их с князем Московским, то они в этом году уплатят вдвойне.
После зачтения договора многие в городе повеселели и приободрились.
- Ну, теперь князь Иван не посмеет на нас напасть! - говорили они. Это надо совсем разум потерять, чтобы поднять меч сразу и на Литву, и на Новгород.
Как мы знаем, сердце человека легко распахивает дверку гостям по имени Беспечность и Близорукость - только постучи! Стало труднее собирать деньги на вооружение, замедлилось укрепление наружной стены. Но были и недоверчивые. Их мнение яснее всего высказал мой знакомый - отец Денис:
- Слишком уж добрым выглядит король в этом договоре. Так легко уступают по всем пунктам только тогда, когда не собираются выполнять самое главное условие: скакать на помощь с мечом в руке.
Среди темного люда все шире расползаются слухи о всяких грозных предзнаменованиях. Говорят, что на двух гробницах в соборе Святой Софии выступила кровь. Что в отдаленном монастыре сами собой зазвонили колокола. А в другом монастыре по лику иконы Богоматери потекли слезы. Когда буря сломала крест на соборе, это тоже было истолковано как знак гнева Господня.
Должен сознаться, преподобный отец, что и моя душа охвачена страхом и смятением. Как я хотел бы излить Вам на исповеди то, что переполняет ее, услышать Ваши мудрые утешительные увещевания. Умом я понимаю, что победа Борецких и литовской партии - это была бы и наша победа. Но сердце говорит, что она может обернуться катастрофой. Что души новгородцев еще слишком привязаны к старой вере, к старым заблуждениям. Если польется кровь, они могут только укрепиться к своей ненависти ко всему, что исходит из Рима.
От митрополита московского Филиппа пришло к новгородцам послание. Вот его приблизительный перевод:
"Слышу о мятеже и расколе вашем. Бедственно и одному человку уклониться от пути правого; еще ужаснее целому народу. Трепещите! Да не сойдет страшный серп Божий на головы сынов ослушных. Вспомни сказанное в Писании: беги от греха, как от ратника; беги от соблазна, как от змеи. Этот соблазн есть латинщина, она уловляет вас. Разве пример Константинополя не доказал ее гибельного действия? Греки царствовали, греки славились в благочестии. Но попытались соединиться с Римом и теперь служат туркам. До сих пор вы были целы под крепкою рукой Иоанна. Не уклоняйтесь от святой великой старины и не забывайте слов апостола: Бога бойтесь, а князя чтите. Смиритесь, и Бог мира да будет с вами!"
Но никакие уговоры уже не могли подействовать. Весь город словно бы превратился в единое существо, опьяненное страстью, злобой, собственной силой, жаждой испытать ее, упиться бешенством смертельной схватки. Даже архиепископ Феофил не смеет уже возвысить свой голос в защиту мира и благоразумия. Вооруженные отряды патрулируют улицы, часовые сменяются у пушек на стенах и башнях.
И вот вчера судьба ударила в свой колокол: из Москвы доставили "разметную грамоту" князя Ивана. Так здесь называют объявление войны.
Господь Всемогущий, сохрани и помилуй заблудшее стадо Твое!
Преданный Вам, Стефан З.
Фрау Урсуле Копенбах, в Любек,
из Новгорода, сентябрь 1471
Дорогая мать и благодетельница!
С горечью и тоской сообщаю Вам, что того Стефана, которого Вы знали, пестовали и растили, больше нет на свете. После того, что мне довелось пережить и увидеть в Новгороде этим летом, душа моя выгорела дотла и превратилась в чадящую головешку. В ней не осталось ни любви, ни сострадания, ни надежды.
Сколько я прочел книг об ужасах войны, сколько слышал рассказов бывалых воинов! Но все это оставалось словами, излившимися на бумагу, словами, отзвеневшими в воздухе. Миллиона слов не хватит, чтобы передать вопли одного раненного стрелой в живот или вой матери, прижимающей к груди обгорелый труп ребенка.
Если это послание доберется до Вас, в пакете Вы найдете хронику, которую я вел с июня месяца. Прошу Вас, передайте ее нашему дорогому епископу. Моя связь с ним прервалась, купцам сейчас запрещен въезд и выезд из Новгорода. Псковский гонец согласился отвезти пакет Алольцеву, а тот уже переправит его Вам.
Не знаю, хочу ли я, чтобы Вы прочли хронику. Боюсь, она изранит Ваше сострадательное сердце. С другой стороны, я, по слабости своей, так привык делиться с Вами даже самым сокровенным, что рука не поднимается написать: не читайте. Решите сами - хорошо? Во всяком случае, Вы теперь знаете, что, по милости Господней, тело мое уцелело. Единственный заметный след войны: моя исхудавшая оболочка болтается на костях, как ряса, вывешенная для просушки.
Храни Вас Бог, моя бесценная.
С. З.
Хроника военного лета 1471 года
1 июня
Из Пскова пришла весть, что московский дьяк Яков Шачебальцев привез туда от княза Ивана приказ выступать вместе с Москвой против Новгорода. Псковичи ответили согласием. Их поведет княжий наместник Федор Шуйский вместе с сыном своим Василием Федоровичем.
4 июня
Цены на хлеб выросли втрое, а мясо и птица так вздорожали, что не подступиться. "Не было еще такого, чтобы летом против нас воевали, - толкуют легковерные новгородцы. - Наши болота и топи любую рать летом проглотят, как кит Иону". Но дождей все нет, и земля суха и тверда под сапогами идущих где-то воинов, под копытами их коней.
8 июня
Лазутчики Борецких доносят из Москвы, что в мае месяце Иван собирал в Кремле всех своих братьев и бояр и епископов, прося совета. И все собравшиеся поддержали его намерение - немедленно идти войной на Новгород. Отправлены послы и воеводы князя к вятчанам, и двинянам, и устюжанам, и тверянам с приказом поднимать рати против новгородцев.
Все против нас!
А кто "за"? Одни литовцы?
Борецкие срочно отправили верного человека к королю Казимиру с просьбой спешить на помощь.
12 июня
Отец Денис уговорил городские власти отдать ему пустующий дом рядом с его церковью под лазарет. Один тысяцкий хвастливо объявил, что раненых новгородцев не будет, а раненых москвичей никто врачевать не собирается. Но пожилые бояре, помнившие войну 1456 года, прикрикнули на него и выдали отцу Денису денег из казны на чистое полотно, на дрова, на муку.
Я помогаю в лазарете чем могу. Нанятый литовский лекарь сказал, что понадобится много горячей воды, и мы расчищаем колодец во дворе дома, чиним крышу на бане, затаскиваем лавки и топчаны в горницы. Женщины приносят с окрестных лугов подорожник - говорят, он хорошо вытягивает гной из нарывов, и зверобой - его отвар помогает вылечивать раны.
14 июня
В городе появились первые беглецы с южной границы: с Валдайского озера, из-под Заборовья, Демона, Холма. Рассказывают страшные вещи. Видимо, московским ратникам велено нарочно нагонять ужас на людей. Они ведут себя хуже татар. Врываются в деревни, жгут дома. Христианские воины поднимают на пики христианских детей на глазах у христианских матерей. Насилуют жен на глазах мужей.
В одном селе согнали в церковь всех, кто не успел убежать в лес, заперли ее и подожгли.
В другом устроили себе потеху: загнали голых баб в баню и велели по одной выходить и бежать к реке, а сами тренировались в стрельбе из лука по ним. Успеешь спрятаться в воде - твое счастье. Но немногим это удалось. Скоро весь берег был покрыт мертвыми и ранеными женщинами. А стрелки только хохотали и поздравляли друг друга с меткими выстрелами.
Все это зверство достигает своей цели: волна ужаса катится по Новгородской земле, обгоняя московское войско.
18 июня
Вернулся новгородский посол, отправленный к королю Казимиру. Магистр Тевтонского ордена не дал ему проехать в Литву через Ливонию. Только теперь стало ясно, что мы отрезаны от всего мира: с запада - Псков и Орден, с юга и востока - Тверь и Москва. Поплыть Белым морем на север? Но сколько на это уйдет времени? Три месяца, полгода, год?
На вечевой площади ропот. Раздаются выкрики:
- Ну, где же ваш Казимир? А Иван - вот он, у самых ворот!
Но сторонники Борецких хватают недовольных и запирают их в тюремные погреба. Какая-то ожесточенная решимость появилась в их глазах, какой-то предсмертный восторг. Звенят доспехами проходящие по улице дозоры, гремят копытами конные отряды, стучат топоры лодочников, строящих новые ушкуи и насады. Подъемники со скрипом тянут на стены пушечные стволы.
22 июня
Привезли первых раненых с южного берега Ильменя. Московский воевода Холмский внезапно появился под Руссой. Новгородская рать едва успела запереться в городе. Но долго она не продержится.
Жара, грязь - раны быстро воспаляются. Отец Денис научил меня накладывать повязки с медом. Среди раненых - молоденький ученик ювелира. Он раньше и меча-то в руках не держал. Удар татарской сабли пришелся ему по кисти. Он ухитрился подобрать в пыли, под копытами, три отрубленных пальца, привез их с собой. Молча подсовывал их мне, будто надеялся, что я каким-то чудом могу медом приклеить их обратно. Из собора Святой Софии приходили с чудотворной иконой Богоматери, давали целовать раненым.