— Да что Государю закон. Взял да новый принял — вот и Ваше императорское величество Екатерина Третья...
— Нет, Варя, это всё теперь химерические мечты. Тут совсем другой поворот намечается. Саша хочет вовсе отречься от престола и чтоб мы уехали отсюда.
— Как отречься? Зачем?
— Не хочет больше государственными обязанностями отвлекать себя от личных. Хочет посвятить себя целиком мне и детям. И в климате этом гадком жить больше не хочет — в тепле где-нибудь. В Каире или Ницце.
— Что за вздор ты говоришь, милая.
— Да это не я говорю.
— Ну повторяешь. Зачем даёшь даже мысли его развиваться в этом направлении. Он столько лет держал тебя в унизительном положении, что теперь, когда...
— Но он же женился, как обещал, что ты, право.
— Да разве этого достаточно, чтобы изгладить обиды всех этих лет? Я не понимаю тебя. Он просто обязан сделать следующий шаг. Только тогда он долг свой вполне исполнит. Вот тогда уж, коли захотите частной жизни — пожалуйста. Тогда уж пожизненно — Ваше императорское величество, что здесь, что в Каире твоём.
— Да разве ты не видишь, что за обстановка тут, какая опасность ему, а теперь ещё и детям. Уж действительно по поговорке: не до жиру, быть бы живу.
— Но это смешно, это нелепо: из-за кучки преступников менять свою судьбу. Да неужели нельзя справиться с ними?
— Да вот ведь — не справились пока.
— Не хотели как следует, вот и не справлялись. Все парализованы были от страха. А ты — захоти. Ты — захоти. Ты теперь... И имеешь право думать о защите своего мужа. Заставь Лорис-Меликова принять более энергические меры. Они хоть и затихли последнее время, но кто их знает, что они готовят. Поговори с ним.
— Так Лорис пока и не знает ни о чём.
— Ну так пусть Александр Николаевич скажет ему.
Александр и Лорис-Меликов гуляли вокруг дворца.
— Я позвал тебя, Михаил Тариелович, чтобы поговорить об одном важном деле.
— Я весь внимание, Государь.
— Но прежде я хочу попросить тебя пообещать, что то, о чём я скажу тебе, ты будешь хранить как важную государственную тайну.
— Ваше величество, могли бы и не предупреждать меня об этом. Всё, что Ваше величество соблаговолит сообщить мне, умрёт вместе со мной.
— Бог с тобой, Михаил Тариелович, что за резон поминать её всуе. Я верю тебе. И всё же прошу: поклянись мне в этом.
Лорис-Меликов остановился, прижал руку к груди.
— Я клянусь соблюдать в великой тайне всё, что Ваше императорское величество соблаговолит мне сообщить.
— Ну и хорошо, спасибо тебе. Так вот это дело. Я шестого вступил во второй брак.
Лорис-Меликов остановился поражённый. Александр взял его под руку и повёл дальше.
— Ты, может, слышал молву о том, что я был связан с княжной Долгоруковой. Слышал ведь?
— Нет, Ваше величество, — не сразу ответил Лорис-Меликов.
— Ну слышал, слышал, не лукавь, кто ж об этом не слышал и не говорил. А коль не слышал, так, значит, я зря передал тебе в управление Третье отделение. Что ж ты за шеф жандармов, коль не знаешь, что у тебя под носом происходит. Ну да ладно. Так вот, это и в самом деле было так, и долгие годы, теперь могу сказать тебе — четырнадцать лет. Я любил эту женщину, и она меня любила и посвятила мне всю жизнь. И когда не стало Марии Александровны, я просто обязан был выполнить свой долг перед ней, да и перед Богом. В иных обстоятельствах я, быть может, и не поспешил бы с этим так, да ты ведь лучше других знаешь, как охотятся за мной, и я просто не знаю, сколько у меня времени в запасе, есть ли у меня год...
— Ваше величество...
— ...чтобы выдержать положенный траур. Сказал я тебе об этом потому, что в твоей преданности ко мне я уверен, но хотел бы, чтобы ты также был предан моей жене и детям. И коль, паче чаяния, меня не станет...
— Ваше величество...
— ...ты бы не покинул их. Помни, что они самые дорогие для меня существа. Старшие мои дети великие князья и княгини уже на ногах, да их и положение защищает, а Екатерина Михайловна и наши дети будут без меня совсем беззащитны. Так что я надеюсь на тебя, Михаил Тариелович.
— Ваше величество...
— Хорошо, хорошо, я верю тебе. А теперь скажи мне вот что... Что там с проектом реформ? Мне Константин Николаевич говорил, ты высказывал любопытные суждения. Через три дня возвращается наследник, я хочу, чтоб мы все сошлись и ты рассказал бы о них.
— Позволено мне спросить Ваше величество, знает ли уже Его императорское высочество о той тайне, которую Ваше величество соблагоизволили доверить мне?
— Ещё нет. Но как только он приедет из Хаапсала...
Наследник стоял у окна, спиной к нему. Вид у него был ошеломлённый. Он смотрел на отца и молчал.
— Почему ты молчишь, Саша?
— Я слушаю, па.
— Я тебе всё сказал.
— Хорошо, па.
— Это всё, что ты можешь мне сказать?
— Я хотел бы поздравить тебя, но... — опять возникла напряжённая пауза. — И я с радостью это сделаю, как только кончится траур. Сделай я это сейчас, когда любое проявление радости неприлично, ты бы сам осудил меня.
— Да, да, конечно, — поспешил сказать Александр. — Я и не ждал этого, я хотел одного — чтобы ты понял меня вполне.
— Я понял, па.
— Ты первый из детей, кому я это сказал. Ты старший, ты мой наследник, и все, естественно, будут равняться на твою позицию. Вот почему... — он не договорил.
— Я понимаю, па.
— Я хочу, чтоб вы приняли Катю в нашу семью. Нет, не сейчас, конечно, — позже. Но когда станет возможным, я хочу, чтоб ты знал, что любой выпад против моей жены будет выпад против меня. И скажи это Минни. Я надеюсь, она тоже поймёт меня, и я бы даже хотел, чтобы наши жёны со временем подружились. Они же ровесницы...
Минни металась по комнате[15] и кричала:
— Нет, нет, никогда, я умру лучше... Нет, нет, это невозможно! После твоей матушки, которая была так добра ко мне... Как же можно подумать, что я смогу принять к сердцу эту... Зачем ты не сказал отцу, что это невозможно?! Зачем дал ему надежду?
— Минни, Минни, успокойся.
— Я никогда не подойду к ней, не подам руки, не приму её, не позволю моим детям видеться с ней...
— Минни, да перестань же... Ну что мне всё это говоришь, словно я её лучший друг. Мне также трудно будет видеть её, говорить с ней, помня, что она столько лет вытесняла мама... Это ужасно. Я когда думаю об этом, о том, как это противно Богу, я не понимаю, как па мог делать это, и не год, не два — много лет, изо дня в день, у меня в голове это не укладывается и в сердце, и всё протестует внутри, но, Минни, это мой отец и это Государь, а я всего лишь его сын, и не забудь — который должен наследовать. И если я пойду против его воли...
— Этого не может быть!
— Так бывало. Вспомни моего дедушку. Он был ведь не старшим сыном.
— То, что ты говоришь, это ужасно.
— Минни, мы не частные люди, и наши поступки мы обязаны соизмерять не с личными чувствами, но с интересами династии. Я говорю не только о нас, но и о наших детях. Поэтому я прошу тебя: здесь, со мной, ты можешь говорить, что угодно, и я пойму тебя вполне, но там, при па или при ней...
— Я не смогу, я не хочу...
— А императрицей быть — хочешь?
У парапета, глядя на воду, стояли двое — генерал и штатский. Со спины они походили на двух беспечных гуляк.
— А где наш маленький друг? — спросил штатский. — Он по-прежнему под чужим паспортом живёт?
— Естественно, — ответил генерал.
— А он догадывается, что мы знаем об этом?
— Думаю, что нет. Мы не давали повода.
— И он по-прежнему играет?
— Да.
— И проигрывает?
— Увы. Или, может, к счастью — для нас.
— Долги отдаёт?
— Иногда.
— Откуда у него средства?
— Возможно, ему раньше помогала Варвара Игнатьевна.
— Так их роман прервался?
— Во всяком случае, он там теперь не бывает.
— Может, они встречаются где-то в ином месте?
— Мы знаем все перемещения мадемуазель Шебеко. К брату. К сестре Екатерины Михайловны. И всё. Так что... А в какой связи, позвольте спросить, граф, вы снова заинтересовались нашим маленьким другом, как вы его изволили назвать?
— В той связи, генерал, что он теперь может стать весьма перспективной фигурой в нашей игре.
— А что изменилось?
— Что изменилось? Многое изменилось, генерал. И ещё больше изменится.
— В его судьбе или...
— В его — возможно. А в нашей с вами — определённо.
— Вы говорите загадками, граф.
— Из вашего поведения я делаю вывод, что вы ещё не осведомлены о последнем событии.
— Каком?
— Я всегда говорил, что пользующееся вашим доверием ведомство столь же мало эффективно, как и преувеличенно скандализировано. Оно больше напускает страху, чем делает дела. Хотя в этом тоже есть известная польза. Оно ещё ни разу ничего не узнало первым. Такое впечатление, что оно черпает сведения не из агентурных данных, а из европейских газет.
— Вы положительно заинтриговали меня, граф. И я был бы весьма обязан вам, если бы вы дали разгадку вашим ребусам.
— Я уж даже и не знаю, что делать. Я встретился с вами, полагая, что вы приобщены к тайне, но коль нет...
— Что за манера у вас — вечно всех поддразнивать! Уж не в Лицее, а всё мальчишествуете.
— Ну, ну, генерал, не сердитесь. Что вы право... То, что я вам скажу, и в самом деле пока великая тайна, хотя потом, когда об этом станет известно официально, многие скажут: мы так и думали. И тайна здесь конечно же не то, что произошло, а то, когда произошло.
Погодите, погодите... Вы хотите сказать, что... Не может быть! Ведь ещё траур не кончился.
— Это вам год положен, мне, а августейшему законы не писаны.
— Вот, значит, что... Да-а, я вам скажу... Тогда и впрямь наш маленький друг выдвигается на передовые позиции. И если б он не расстался со своей мадемуазелью...
— Вот об этом я и хотел поговорить с вами...
По улице ехала коляска. В ней на переднем сиденье сидел, зажатый меж двух жандармов, X. Напротив него сидел генерал.
— Мы пригласили вас, поручик...
— Пригласили? Под конвоем?
— Рассматривайте это как особую честь.
— Но я не тот, кто вам нужен. Вам, как я понял, нужен какой-то поручик, а я сугубо штатский человек. И фамилия у меня другая вовсе. Возможно, я похож на него, но это...
— Бросьте, — перебил его генерал. — Вам, может, назвать вашу новую фамилию? Или того, кто изготовил вам фальшивый паспорт? Мы не трогали вас, поручик, и позволили играть в ваши детские игры с переодеваниями исключительно из соображений взаимной пользы. Взаимной. Мы полагали, что на свободе вы будете полезней, чем в тюрьме. Но сейчас я пригласил вас не для этих выяснений прошлого. Я хочу поздравить вас, поручик.
— С чем же?
— С присвоением внеочередного чина, — сказал генерал.
— Но я...
— Вы, вы, — сказал генерал. — Ну — отсутствовали. Были в командировке. Выполняли особое задание. В Софии, скажем. А теперь вернулись. И получаете чин капитана.
— Капитана?
— Пока — капитана. С соответствующим окладом содержания. А дальше всё будет зависеть от вас.
— Так... И что ж я теперь должен сделать в этом звании?
А потом они вдвоём шли по набережной, а коляска с жандармами ехала чуть сзади.
— Так что же я должен сделать? Опять соблазнить кого-нибудь? Увы. Постарел. Да и куража нет.
— Кураж появится.
— С чего бы? С вашего презента — звёздочек на погонах? Так я ещё не знаю, приму ли. Мне понравилось быть штатским. И анонимом. Ни перед кем не тянешься, делаешь, что хочешь. И не отвечаешь за свои поступки, поскольку ты — это и не ты как бы.
— За долги, например.
— Вынюхали...
— Поэтому не стоит так уж разбрасываться возможностями, которые вам открываются.
— Какие возможности?
— Разные. И мы поговорим о них после.
— Когда — после? После чего?
— После того, как вы восстановите свои отношения с Варварой Игнатьевной.
— Что за вздор вы говорите! Что вам за дело до моей личной жизни. Она к вам касательства не имеет.
— Положим, имеет. У вас короткая память. Забыли?
— Что вам надо от меня?
— Ничего. Пока ничего. Просто мы считали бы полезным для нас, а для вас и приятным, сойтись снова с Варварой Игнатьевной.
— Это невозможно.
— Отчего же так категорично?
— После того, что я сказал ей и сделал ей, положительно невозможно.
— Она, я уверен, теперь забыла об этом. Под влиянием некоторых событий в её жизни, весьма приятных, она, я полагаю, будет рада забыть всё плохое.
— Какие события вы имеете в виду?
— В каком-то смысле это уже иная женщина. Расходились вы с подругой любовницы императора, а помиритесь с подругой его жены.
— Как жены? Катя — его жена?!
— Ну вот, а теперь начнём всё сначала...
— О, теперь я понимаю, зачем я вам понадобился. Хотите заставить меня шпионить за семьёй Государя. Ошибаетесь, ваше превосходительство, я не филёр. У вас для этих дел есть Третье отделение, к ним и обращайтесь.
— У нас его, считайте, уже нету. Упраздняют его.
— Его? Не может быть.
— Через четыре дня наш дорогой армянский диктатор положит на стол Государя указ о его упразднении.
— Да вы же не сможете дня без него прожить.
— А мы и не будем без него.
— Вы ж сказали — упраздняют.
— На бумаге. Но не об этом у нас с вами речь. Мы говорим о вас, о вашей судьбе. Хотите, чтоб вам вспомнили бегство из полка и житие под фальшивым паспортом, чтобы востребовали сразу все ваши долги — ну что ж... Но коль согласитесь с моим предложением, приходите сюда завтра в это же время.
Лорис-Меликов положил перед Александром проект указа.
— Я думаю, Ваше величество, это произведёт весьма положительное впечатление на общество. Столько лет, ещё со времён царствования вашего батюшки, Третье отделение было как пугало для всех. Его уничтожение будет расценено как новый либеральный шаг Вашего величества, в чём так нуждается сейчас общество.
— А не скажут нам, что мы ослабляем карательную деятельность в то время, когда нигилисты усиливают свою?
— Если кто-то и выскажется подобным образом, мы объясним через прессу, что, во-первых, террористы теперь притихли, после зимы не было практически ни одного злодеяния. А потом можно будет намекнуть, что преданные Вашему величеству люди, работавшие на благо безопасности престола, не уволены от службы, а переведены в департамент полиции, и, следовательно, это может расцениваться не как ослабление карательных органов, а как их усиление.
— Ну что ж, дай Бог, чтоб ты не ошибался, — и Александр подписал указ.