Александр помолчал и сказал очень серьёзно:
— Жизнью своей. — Он позвонил. Вошёл Рылеев. — Отвези.
Рылеев молча поклонился и придержал перед Катей дверь.
— До завтра, — сказал ей вслед Александр. — Я буду в три ждать тебя в Летнем.
Александр шёл по аллее, сопровождаемый генерал-адъютантом Тотлебеном, оглядывался по сторонам. Но Кати не было видно. Дойдя до конца, он посмотрел на часы и повернул обратно. И услыхал голос Тотлебена:
— Ваше величество...
Он обернулся к нему. Тотлебен взглядом показывал на боковую аллею. Александр, радостно улыбаясь, повернулся в ту сторону и увидел... нет, не Катю, а своих молодых племянников — герцогиню Баденскую и герцога Лейхтенбергского; он был в военном мундире. Они радостно кивали ему. Александру не оставалось ничего иного, как пойти им навстречу.
А Катя в это время ходила по своей комнате, глядя то на часы, то в окно, не зная, на что решиться...
Племянники проводили Александра до ворот Летнего сада, выходящих на набережную, где его поджидал открытый экипаж. Вокруг толпились любопытные и желающие подать Государю прошение или жалобу.
Государь чуть наклонил голову в знак приветствия и уже было собрался сесть в коляску, как вдруг из толпы выскочил молодой человек[4]. Государь удивлённо обернулся к нему и увидел, как тот, выхватив из-за полы пальто пистолет, наводит его на него...
Грохот выстрела слился с грохотом от упавшего с подоконника горшка с цветком, который нечаянно задела Катя.
Катя собирала с пола рассыпавшуюся землю, когда без стука вбежала её невестка.
— Ой, какой ужас! В Государя стреляли.
— Господи... — Катя опустилась на пол. — Где?
— У Летнего сада.
— Он жив?
— Да. И чудо — невредим.
— Он доказал, доказал!
— Что доказал? Кто доказал?
— Ах, нет, ничего, — и она бросилась к выходу.
Катя подбежала к воротам. Там по-прежнему толпились люди и возбуждённо обсуждали происшедшее. Она прошла в сад, пошла по аллее. Она понимала, что его здесь нет, что её приход сюда бессмыслен, но и дома оставаться она не могла. Она вышла через калитку и крикнула извозчика.
— В церковь, — велела она извозчику.
— В какую, ваше благородие?
— В любую. В Казанский собор.
В соборе она молилась. И вдруг почувствовала на своём плече чью-то руку. Она обернулась — это был Рылеев.
Государь только недавно уехал. Он тоже благодарил Господа за чудо.
Он был здесь? — изумилась Катя.
Да. А вы не знали? — Рылеев недоверчиво посмотрел на неё. — А я думал... Но тем более хорошо, что вы оказались тут. Государь просил меня ехать за вами и пригласить, если вы соблаговолите, приехать к Его величеству к пяти часам.
Катя заметалась.
— Почему? Я не знаю... Нет, нет, это невозможно... Да, конечно, поедемте. Скорее...
Рылеев подал ей руку, помогая подняться.
— У нас ещё есть время.
Мария Александровна[5] лежала в постели.
— Я тебе сколько раз говорила, Александр, нельзя так беззаботно себя вести. Ходить одному, без охраны... Страна бурлит. Ты разворошил осиное гнездо, дав волю крестьянам.
— Я дал им то, чего они столько веков хотели.
— Неужели ты не знаешь свой народ? Ему только дай палец... Это такое чудо, что террорист промахнулся. Это Господь отвёл его руку. Запомни этот день. Он явил тебе сегодня свою милость. Но не искушай Его больше. Ты обещаешь?
— Конечно, Мари. Я тронут твоим волнением, но я не могу прятаться от своих подданных. Преступники есть в каждом народе, но не менять же мне свои привычки из-за этого.
— Но последний год ты особенно часто стал гулять один. И здесь, и в Царском. Если тебе так уж это нужно, бери охрану. Я сегодня же скажу Рылееву, это он виноват. Где он теперь? Во дворце?
Александр замялся.
— Я... Я не знаю...
Катя ходила по кабинету, садилась, но тут снова вставала и начинала ходить из угла в угол.
И тут дверь открылась, и вошёл Александр.
Она вскрикнула и бросилась к нему. Они молча обнялись и так стояли некоторое время. Потом он опустил её на диван и сел рядом, держа за руку.
— Ты помнишь, когда вчера я сказал тебе, что жизнью своей готов доказать мои к тебе чувства, я не думал, что это может случиться так буквально, но если это плата за то, что ты сейчас здесь в моих объятиях, то я с радостью готов заплатить её ещё раз. Что ты так смотришь на меня? Ты не веришь мне? Готов, готов, и даже больше. И если бы повторился вчерашний день и я бы знал, что меня ждёт сегодня в Летнем, я бы всё равно позвал тебя туда. И снова бы заплатил эту цену — удивление, страх, радость — все какие-то доли секунды, но я помню их так отчётливо, как будто длились они долгие часы. И ещё понимание того, что это знак свыше, значит, Господь хочет, чтоб мы были вместе. — Александр поднялся. — Ты извини, я теперь должен покинуть тебя, там наверху меня ждут члены Государственного совета и министры, все хотят поздравить с избавлением. Но я хочу, чтоб первой это сделала ты, — он протянул ей руки.
Она встала на цыпочки и поцеловала его — сначала в один бакенбард, потом в другой. Он привлёк её и поцеловал в губы.
— Вот с чем меня надо сегодня поздравлять, — сказал он ей. — Да разве они догадаются?..
Александр беседовал с Горчаковым[6], министром иностранных дел.
— ...И ещё, Ваше величество. По случаю счастливого избавления Вашего величества от покушения Конгресс Североамериканских Соединённых Штатов направил к нам, помимо письма, делегацию во главе с заместителем министра морского флота Фоксом.
— Ну что ж, надо принять их с максимальными почестями. Их визит как-то связан с продажей Аляски?
— Не думаю, Государь, скорее это желание укрепить наши дружеские отношения, дать нам понять, что наши интересы лежат не только в Европе, но и могут простираться на американский континент. Договор о продаже им русской Америки — это одно из подтверждений тому, о, и думаю, не единственное.
Хорошо, Александр Михайлович, распорядись насчёт делегации. Я их приму тотчас же по приезде. — Александр встал.
— Ваше величество не желает ознакомиться с депешей нашего посла в Японии — по поводу Южных Курил?
— Не сейчас, князь, в другой раз. Сейчас я весьма тороплюсь. Курилы подождут, а есть дела, которые ждать не могут...
Катя, полуобнажённая, лежала на оттоманке в объятиях Государя. Его костюм тоже был в полном беспорядке. Он ещё не отдышался после близости.
— О, Господи, как всё быстро... Год я ждал этого мига, год, в самых тайных мечтах представлял это, а сейчас, когда чудо свершилось, я не могу даже его вспомнить, я был словно в беспамятстве... Ты слышишь меня?.. Катенька, ангел мой...
Катя открыла глаза, посмотрела вокруг, словно не понимая ещё, где она находится. Постепенно её взгляд обрёл осмысленность. Она посмотрела на Государя, на себя — растерзанную и, ужаснувшись, попыталась натянуть на себя своё платье, чтобы хоть как-то прикрыть наготу.
— Не надо, погоди, — Александр потянул платье к себе. — Я хочу видеть тебя. Хоть сейчас, когда ко мне вернулись зрение и слух, я хочу запомнить тебя такой — моей, моей... Господи, ты моя. Правда ли это, не сон ли? Скажи, что это не сон, что ты моя... — Катя уткнулась в ладони, пряча лицо. — Погоди, не уходи от меня, я хочу сказать тебе очень важную вещь. Ты, верно, ругаешь теперь себя и меня, ты в растерянности перед тем, что случилось, и перед тем, что будет потом, я вижу это по твоему лицу, ты напугана и смятенна, но послушай, что я скажу, любовь моя. — Он повторил медленно, почти по слогам: — Любовь моя... Я сейчас не свободен, но при первой возможности я женюсь на тебе, ибо отныне и вовеки я считаю тебя своей женой перед Богом... Я не знаю, когда это случится, на то Божья воля, но это будет, будет, я знаю, ты верь мне, верь... Веришь? — Она неуверенно кивнула. — Всё будет, как я сказал. Мы навеки вместе и никогда больше не расстанемся.
Сани подкатили к боковому подъезду Зимнего дворца. Из них выпрыгнула Катя и открыла своим ключом дверь...
Катя перед зеркалом одевалась. Александр — помолодевший, счастливый, сидя на диване, глядел на неё с улыбкой.
— Ну, а теперь я должна сказать тебе, — Катя обращалась к его отражению в зеркале. — Ты же мне слова сказать не дал — как вихрь, какой.
— И теперь не дам. — Он подошёл к ней и обнял её сзади.
— Погоди, это очень важно.
— Самое важное ты мне уже сказала — ты любишь меня. Всё остальное рядом с этим... — он засмеялся.
— Я уеду.
Он ещё продолжал смеяться, когда до него дошёл смысл её слов.
— Куда уедешь?
— В Италию.
— Как? Кто сказал? Почему?
— Меня увозят.
— Кто?
— Жена брата. Она узнала про... про нас. В свете говорят об этом.
— Но этого не может быть. Ты же говорила — тебя никто не видит, когда ты приезжаешь.
— Значит, видел. Не знаю, но все винят Мишу и Сильвию
Александр принимал Горчакова.
— ...Таким образом, Ваше величество, столкновение Германии и Франции делается в высшей степени вероятным. И Люксембург...
— А что Италия? — вдруг перебил его Александр.
— Италия? — Горчаков был сбит с толку.
— Что происходит в Италии?
— Ничего, что могло бы показаться важным Вашему величеству.
— Ты уверен?
— Во всяком случае, наш посол ничего мне не сообщал. А у Вашего величества есть другие сведения?
— Может быть, может быть, — сказал Александр рассеянно. — А скажи, мы не получали от итальянского короля приглашения к официальному визиту?
— Нет, Ваше величество, насколько я знаю — нет. Но слова Вашего величества склоняют меня к мысли, что Ваше величество имеет какие-то иные, кроме дипломатических, источники информации.
— Нет, Александр Михайлович, это я к слову, не придавай значения. Просто давно не был в Италии. Там сейчас тепло, а у нас вон стужа да ветер. — Александр поглядел в окно, сказал задумчиво: — Легко, должно быть, править народом, который все двенадцать месяцев живёт под солнцем. Не то, что у нас...
Кстати, если уж зашла речь о визитах, хочу почтительно напомнить Вашему величеству, что мы должны были ответить Парижу на его многократные приглашения Вашему величеству в связи с открытием всемирной выставки. Если Ваше величество не изменил своего намерения отказаться от поездки, я бы подготовил письмо...
— Постой, постой, — Александр вдруг оживился. — Когда открывается выставка?
— В мае, Ваше величество.
— В мае? — Александр забарабанил пальцами, что-то прикидывая. — Знаешь, Александр Михайлович, погоди отвечать. Может, я и выберу время. Я должен подумать.
— Хорошо, Ваше величество. Я только хотел бы напомнить, что обстановка сейчас не очень благоприятствует визиту. Учитывая события в Польше. В Париже много польских эмигрантов, да и французская публика, по нашим сведениям, настроена весьма сочувственно к Полонии. Я полагал бы отложить этот визит до более благоприятной и безопасной обстановки.
— Князь, ты сам только что говорил о зреющем конфликте между Францией и Германией. Говорил? Но ты же прекрасно знаешь, что Вильгельм мой дядя, а Наполеон — мой друг. Поэтому кто же, как не Россия, может выступить буфером между ними.