Категорий было множество. Заключался же «Катехизис...» призывом: «Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России».
— Не желаете ли выразить своё отношение к сему документу? — с язвительностью вопросил следователь. — Полагаю, что вы должны с ним солидаризоваться.
— Напрасно полагаете, — отрезал Михайлов, — мы не столь кровожадны, как вы думаете.
— Но свергать-то законную власть намерены насильственным путём, — не унимался следователь. — Коли государь дарует конституцию, а к этому идёт, вы всё равно полезете драться.
— Там будет видно, — уклончиво ответил Михайлов.
— А нам уже сейчас видно, что непременно полезете.
— Ошибаетесь, господин следователь. Мы не столь кровожадны, как вам представляется. Мы хотим лишь одного: облегчить жизнь народа.
— И государь этого хочет. И его министры того же желают. Но без крови, без убийств, которые вы возвели в политику.
— Око за око, зуб за зуб.
— Это мне бы следовало вам сказать. Ведь власть вынуждена прибегать к смертной казни, дабы пресечь акты террора и насилия. Но, я вижу, мы никак не договоримся, — следователь устало откинулся в кресле. — Вы, разумеется, достойный собеседник, но мы говорим на разных языках. Что ж, посидите, подумайте. Мы подождём — у нас есть время. У вас же его не так много — советую запомнить.
Тем временем охота за террористами разворачивалась всё энергичней, ибо энергичен был главный охотник — граф Лорис-Меликов. Он подстёгивал агентов многими посулами. На отличившихся сыпались награды, повышения в чине, прибавка жалования. Прежде, при других министрах, такого не водилось. А потому рвение охотников усилилось.
В один из дней, на очередном докладе государю — а Лорис был принимаем ежедневно, — он с некоторым смущением, к которому примешивалось удовольствие, сообщил о изловлении чиновника, внедрившегося в самую глубь охранной службы: сначала в Третье отделение, а потом в департамент полиции.
— Что ты говоришь? — изумился Александр. — Этого не может быть!
— Может, Государь, то есть было. При ротозействе прежних начальствующих особ, при беспечности подчинённых им чиновников и не такое могло быть. Я со всем тщанием расследовал все обстоятельства.
— Ну-ка, ну-ка, — лицо Александра порозовело, что было признаком и волнения и интереса.
— Оказывается, его рекомендовала некая Анна Петровна Кутузова, содержательница меблированных комнат, оказывавшая департаменту важные услуги. Она залучала в постояльцы молодых социалистов, выведывала у них сведения об их противоправительственных деяниях и сообщала по начальству. И вот сей провинциальный чиновник, дотоле служивший писцом где-то в Симферополе, явился в поисках должности в Петербург и представился ей как решительный противник, даже враг революционеров. Притом так убедительно, что она по прошествии некоторого времени решилась рекомендовать его на службу в Третье отделение...
— Ну-ну, — подстегнул Александр, — Как его?
— Клеточников. Николай Васильевич Клеточников. У этой в общем-то достойной дамы в отделении служил родственник по фамилии Кириллов, заведовавший третьей экспедицией, которая как раз и занималась политическим сыском. Поначалу ему положили оклад тридцать рублей, как секретному агенту. Но Кириллов, обольщённый его прекрасным почерком, вскоре повысил его в должности...
— Неужто без тщательной проверки послужного списка?
— Да нет: меня уверяли, что расследование прошлого означенного Клеточникова производилось по полной программе и заняло более полутора месяцев, и отзывы были получены самые благоприятные.
— Что же, только почерком он пленил?
— Изысканным обхождением да всем своим обликом. При очках — это тоже действует. Пленил он даму, как я выяснил, и тем, что поигрывал с нею в картишки и всё время оставался в проигрыше. А знаете, как женщины на это смотрят? Стало быть, порядочен, раз проигрывает.
— Эх, простота! Что же далее?
— А далее он принялся выдавать наших тайных агентов, внедрившихся в ряды террористов. Выдал, к примеру, рабочего Рейнштейна, который и был убит, предупреждал о готовящихся арестах... Словом, оказывал революционерам важнейшие услуги...
— Жестокий урок! — воскликнул Александр. — Вот что значит ослабить бдение! Да, виновные должны понести примерное наказание.
— Поздно, Государь. Как говорится, после драки кулаками не машут. Кириллова я уволил, хотя он весьма лестно аттестован. С сожалением должен признать, что попался-то означенный Клеточников совершенно случайно, не то продолжал бы по сей день свою вредоносную деятельность. Наши агенты вышли на некоего Колодкевича, который по розыскным данным принадлежал к преступному сообществу. Устроили на явочной квартире засаду. Клеточников в неё и угодил. Видно, знал о готовившейся акции и хотел предупредить собрата.
— Что ж он, этот Клеточников, убеждённый социалист?
— Отрицает. Говорит, что подался в сообщество их ради денег. Они, мол, щедро платили ему за каждое сообщение.
— Стало быть, он нуждался. Но по твоему рассказу выходит, что он получал повышения, небось и наградные к праздникам, коли числился в примерных.
— В том-то и дело, Государь, что он не по нужде примкнул к революционистам, а по убеждению. Я поинтересовался в департаменте, каков у него был оклад. Оказалось девятьсот рублей в год.
— Семьдесят пять рублей в месяц! Немалые деньги!
— Для коллежского регистратора, а он был произведён в этот последний чин в табели о рангах, это истинно большие деньги, справедливо изволили заметить.
— А что Желябов? Изловили его?
— Покамест нет. Но я уверен, что в самое ближайшее время мы его накроем.
Видел их императорских величеств. Вокруг
них всё по-прежнему, но они не прежние.
Оба оставили во мне тяжёлое впечатление.
Государь имеет вид усталый и сам говорит
о нервном раздражении, которое он усиливается
скрывать. Коронованная полуразвалина. В эпоху,
где нужна в нём сила, очевидно, на неё нельзя
рассчитывать. Во дворце те же... Вокруг дворца
на каждом шагу полицейские предосторожности:
конвойные казаки идут рядом с приготовленным
для государя... шарабаном, чувствуется, что почва
зыблется, зданию угрожает падение, но обыватели
как будто не замечают этого. Хозяева смутно
чуют недоброе, но скрывают внутреннюю тревогу.
Валуев — из Дневника
Великою тайной, непроницаемой тайной — поначалу даже от государя, что было совсем уж в диковинку, — окутали это собрание. И все персоны, приближённые к особе государя императора, вот что удивительно.
Отчего в таком случае таились, что скрывали? Новая масонская ложа? Может быть, однако же не совсем. Так уж было задумано: никому вне тесного круга посвящённых — ни слова, ни намёка. Дело весьма деликатное, за рамками не только общества, но и двора. Оно должно быть сокрыто от посторонних глаз и ушей...
— Господа! — возгласил председательствующий. — Мы, верноподданные, мы, истинные сыны России, ставящие её интерес выше всего личного, в годину тяжких испытаний, выпавших на её долю из-за сеятелей смуты, именующих себя социалистами и революционерами, обязаны сплотиться и возвести заслон перед этими душегубами и маньяками. У них есть партия, поименованная «Народной волей». Сия партия разрушителей не имеет ничего общего с народом. Более того: народ отвергает её идеи и прогоняет её агитаторов. Мы с вами видим бесплодные усилия власти выкорчевать этот ядовитый и вредоносный побег. Не сговариваясь, мы пришли к мысли создать свою партию, тоже тайную, которая бы противопоставила свои усилия «Народной воле» и повела с ней непримиримую борьбу. Решено назвать эту партию ТАЙНАЯ АНТИСОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ ЛИГА[34], сокращённо ТАСЛ. Нас — тринадцать. Пусть никого не смущает это число. Мы — тринадцать верных, преданных своей идее. Сейчас я предлагаю выбрать из нашей среды великого лидера, его заместителей, словом, руководящие органы, подобно тем, которые есть у наших врагов. Но вначале принесём торжественную клятву, что никто никогда не узнает наших имён.
Все поднялись. Перед каждым лежало Евангелие. Положив на него руку, каждый из тринадцати трижды провозгласил: «Клянусь, клянусь, клянусь!»
Обстановка была сугубо заговорщическая. Все облачились в чёрные балахоны, напялили на себя монашеские куколи с восьмиконечным крестом. Крест был красного цвета, что поначалу некоторых обескуражило: красный — цвет мятежа, бунта, народовольцы считали себя красными подобно якобинцам.
Каждый держал в руках свечу. На столе новоизбранного лидера трепетали язычки трикирия.
— Господа лигеры! — снова воззвал он. — После того как мы избрали руководящий совет, следует определить ближайшие цели нашей лиги. Я вижу её в известном противостоянии полиции, да-да. Не удивляйтесь: после того как в её, так сказать, глуби обнаружился осведомитель «Народной воли», выдававший полицейских агентов, я вижу нашу главную задачу во внедрении нашего осведомителя в исполнительный комитет злоумышленников. Мы должны, прежде всего, знать замыслы нашего врага и обезвреживать их. Этой цели должно быть подчинено всё — усилия и деньги.
— Предлагаю создать особый фонд, — поднял руку заместитель великого лигера. — Каждый из нас в состоянии выделить для такой благородной цели тысячу рублей. Тринадцати тысяч для начала, полагаю, будет достаточно.
— Мало! — решительно произнёс великий лигер. — В нашем фонде должно быть не менее пятидесяти тысяч рублей. Я лично жертвую десять тысяч.
Всеобщее рвение было возбуждено. И в новосозданном фонде оказалось шестьдесят восемь тысяч. Единодушно был принят и девиз: «Бог и Царь!».
— Мы должны окружить его императорское величество стальным кольцом, дабы никто не мог прорвать его.
— Только так! Отвратить любое покушение на особу его императорского величества. Полиция, вы все убедились, беспомощна, — согласился великий лигер. — Кто может предложить способ внедрения нашего осведомителя в ряды народовольцев?
— Теперь, когда у нас есть денежные средства, мы могли бы через посредство надёжного следователя узнать, нет ль среди арестованных террористов колеблющегося, неустойчивого субъекта, и войти с ним в сношения, — предложил один из лигеров. — По-моему, это единственный реальный путь.
— Да, но можно ли надеяться на такого? И как добиться его освобождения?
— У меня есть идея, — поднялся второй заместитель великого лигера, дотоле молчавший. — Когда мы доищемся надёжной кандидатуры, можно будет организовать его побег из Петропавловской крепости, где обычно содержатся государственные преступники. У нас должен быть свой, достаточно проверенный человек не только среди следователей, но и служителей Алексеевского равелина. Их придётся посвятить в наш замысел.
— Вы имеете в виду имитацию побега?
— Само собою. Все должны быть подкуплены — все участники этого действа.
— Что ж, пожалуй, — согласился великий лигер. — Остаётся приискать надёжных людей. Каждый из здесь присутствующих должен оказать посильное содействие этому плану.
Стали обсуждать размеры денежных сумм: сколько следователю, сколько будущему осведомителю, сколько коменданту и надзирателю. Согласились, что размер фонда недостаточен, что пожертвования в него надобно продолжать. Надёжность будущего осведомителя было решено поставить в зависимость от доставленных им сведений. Каждое следует оплачивать по отдельности.
— Он должен быть вхож в самый центр крамолы, иначе какой смысл связываться с ним. И потом, как проверить верность его сведений.
Согласились, что проверку должна быть перекрёстной, стало быть, надобен второй осведомитель. Великий лигер нехотя согласился, что задача очень сложна, требует основательных усилий и тонкости.
— Осторожность и осмотрительность! — провозгласил великий лигер, стараясь предать своему голосу надлежащую твёрдость, убедительность и призывность. — Тайна должна оставаться непроницаемой.
Великий лигер был очень близок к государю[35]. Они были дружны с малолетства, ибо родились в один год. Были близки и их отцы — отец великого лигера верно служил императору Николаю со времён его драматического восшествия на престол, и император говаривал, что возлюбил его, как брата. Таковую же любовь он завещал своему сыну наследнику цесаревичу. Когда названый брат ослеп и оглох и вынужден был подать в отставку с поста министра императорского двора, его место по преемству досталось сыну.
Сын же был не таков. Он отличался безалаберностью и леностью, относился к своим обязанностям спустя рукава, а рассеянность его вошла в поговорку. Меж собой литеры признавались, что выбор великого был неудачен.
— Но что вы хотите: он же ближе всех нас к государю, — возражал один из лигеров. — Государь обращается к нему по-домашнему: Саша. Они тёзки и сверстники. Эта близость и доверенность сослужат нам службу. В конце концов нам придётся открыться его величеству, не так ли? Я даже полагаю, что мы должны вступить в сношения с наследником цесаревичем.
— А с госпожой Долгоруковой? — с некоторым ехидством вопросил его сосед. — Я уж не знаю, как к ней обращаться: княжна, княгиня?
— Ваше сиятельство Екатерина Михайловна — вот как.
— Поимейте терпение, ждать осталось немного. Скоро титулование бывшей княжны вполне определится. Я располагаю точными сведениям, но обнародовать их не в праве, — при этом великий лигер важно оглядел собрание. — Пока же она остаётся княжной, то бишь её сиятельством. Нам непременно придётся войти с нею в сношения по известным всем вам причинам.
— Позвольте, по каким таким причинам? — съязвил один из тринадцати.
— Господа, мы здесь все свои люди, именитые и родовитые, давайте же без иронии, — чуть ли не рассердился великий лигер. — Все мы составляем опору трона и посвящены в интимную жизнь государя. Так что давайте оставим насмешки и вернёмся к делу. Официальная статистика, которой располагает граф Лорис-Меликов, гласит: под надзором политических числится 6790 человек обоего пола, а под прочим — 24 362 человека. Это в масштабе всей империи. Далее: обнаружены приготовления к взрыву Каменного моста через Екатерининский канал в надежде на проезд государя с Царскосельского вокзала в Зимний.
— Мерзавцы, какие мерзавцы!
— Совершенно с вами согласен. А от себя добавлю: мы имеем лучшего государя с начала века. Старшие из вас могут это подтвердить.
Подавляющее большинство закивало головами в знак согласия.
— Позвольте мне продолжить список готовившихся, но вовремя обнаруженных злодеяний. О тех, что стали известны всей России, упоминать не стану. Итак, благодаря распорядительности графа Лорис-Меликова выявлены приготовления к взрыву полотна Николаевской железной дороги... Эти нигилисты не уймутся, пока их не переловят и не отправят на каторгу. Кто они? Недоучившиеся студенты, не нашедшие места в жизни, бродяги, маньяки, люди с расстроенной психикой. Они в своей слепой злобности готовы жечь и убивать, ввергнуть Россию, в кровавую смуту якобы именем народа. Народ же их с порога отвергает. Я позволю себе привести записи, сделанные в некоторых местностях России после покушения на государя: «Вот опять хотели известь батюшку-царя, и который уж раз. Всё это делают господа... Несдобровать бы им, ежели бы они извели вашего батюшку-царя; пришлось тогда и нам поработать...» Вот ещё: «...Перед волей нам толковали, что никакой воли не будет, а батюшка-царь всё-таки дал нам воли. Перед общим призывом дворяне баяли, что ихних сыновей брать в солдаты не будут. Государь велел — и дворян забривают... Пущай господа не затевают злого дела с царём, не то им несдобровать...» И такие речи повсеместны. Один из французских мыслителей очень верно сказал: революции пожирают своих детей. История оставила им ярчайший пример французской революции, пожравшей в конечном счёте тех, кто её разжёг, а заодно тысячи невинных жертв.
— Позвольте спросить, кто столь удачно выразил суть революций?
— К сожалению, я не помню. Кажется, это сказал Сен-Жюст, перед тем как его голова скатилась в корзину гильотины — этого варварского порождения той же революции.