— И что?
— Тогда я ему показал свой переводной вексель на миллион, выданный в Танжере, и это его успокоило.
— И вы говорите, что деньги ничего не смогли решить?
— А! И то правда, — произнес он, признав, что его переводной вексель всех нас спас.
Загадочный и циничный, г-н Бертран только что открыл для себя прежде неведомую ему человеческую породу: честных людей.
Наш славный алькальд и в самом деле желал, чтобы мы удалились. Он позаботился о нашем благополучном отъезде, велев привести нам верховых животных — трех мулов и одну маленькую горную лошадку, — выдать нам пончо из грубой темной шерсти, чтобы защитить нас от дождя и холода, предоставить провизию и фляжки с агуардиенте. И за все это мы заплатили весьма умеренную цену. Нас собрались сопровождать шестеро фалангистов, на сей раз без ружей, чтобы не увеличивать риск на чужой территории. Что касается проводника, контрабандиста по профессии, то это был маленький угрюмый и молчаливый человек, который вполне оправдывал свое прозвище Тристе-эль-Португезе — Печальный Португалец.
Горы были каменистые, без растительности. Все еще шел дождь, и наши пончо вскоре отяжелели. Я ехал на маленькой лошадке; считалось, что у нее нога не такая уверенная, как у мулов. Однако на осыпях она вела себя довольно хорошо.
На горы опустилась тем нота, особенно густая. Но у Тристе-эль-Португезе были кошачьи глаза, он предупреждал, когда нам предстояло ехать вдоль пропасти. Тогда фалангисты зажигали карманные фонарики, которые отбрасывали маленькие желтые пятна света на тропу. Температура упала ниже нуля, и ледяные корки хрустели под подковами наших ездовых животных. Иногда фалангисты кричали мулам, чтобы подбодрить: «Аrrе burro… Arre burro».
Как назывались эти пустынные горы, на которые мы поднимались? Край земли, придавленный черным небом.
Около полуночи мы заметили тонкий прямоугольник света, сочившегося сквозь дверные щели, и сразу же почувствовали облегчение. Словно вновь установили связь с обитаемым миром.
Дом, куда впустил нас наш проводник, был просторным и круглым. Посредине горел огонь, дым от которого уходил в дыру на крыше. Галльская или иберийская хижина. На круглой скамье отогревалось и дремало все население хутора, мужчины с беззубыми ртами, старухи в нескольких юбках, надетых одна на другую. Суетился хромой деревенский дурачок со слюнявым подбородком. Видение Средневековья. Мы вернулись на тысячу лет назад.
Все немного отдохнули; фалангисты хорошенько осмотрели наш багаж и успокоили Жефа насчет остатков его золота.
Нас растормошил Тристе-эль-Португезе. Худшее было впереди, поскольку дождь превратился в снег. Мы вновь оказались среди порывов ветра, а снег вскоре повалил так густо, что мулы брели, опустив голову; не удавалось даже разглядеть ехавшего впереди спутника.
Чтобы не потерять друг друга из виду, нам оставалось только перекликаться. Что кричать? «Аrrе burro» — так понукают мулов. Мы словно цеплялись за веревку, сплетенную из голосов.
Никогда еще ночь не казалась мне более долгой. Нас одолевало физическое изнеможение. Мы стучали зубами — от холода или от жара? Агуардиенте, которой мы согревались, казалась нам прохладной.
Батарейки карманных фонариков истощались одна за другой. Лишь по краснеющему огоньку сигареты нашим фалангистам удавалось различить край тропы. Мы поняли не слишком ободряющие слова, которыми они обменивались: «Estamos perdios… Мы-то, быть может, выкарабкаемся, но они погибнут…»
«Аrrе burro»… «Аrrе burro»… Через два часа мы уже не могли повторять это «аrrе burro».
— Давай найдем что-нибудь другое! — крикнул мне ехавший впереди Жеф.
— Стихи! — ответил я ему.
— «Как соколов полет… — начал один.
— …прочь от гнезда родного», — подхватил другой.
Вот так, с Эредиа, Корнелем, Гюго, Ростаном, Виньи мы вновь и вновь бросали наши полустишия сквозь снежную кашу и продолжали двигаться к свободе.
Когда мы миновали португальский склон, как раз называвшийся Tras los Montes, нашему проводнику понадобился еще час, чтобы довести до своей деревни.
Мы настолько одеревенели от холода и усталости, что пришлось стаскивать нас с седел.
Всеобщее восхищение заслужила Жермена Саблон. Эта красивая женщина и в самом деле была упорна, во всех смыслах этого слова. За все время испытания мы не слышали от нее ни слова жалобы или беспокойства.
Мне пришли на ум слова песенки, которую ее брат Жан, тоже певец, сделал популярной:
Я прощаюсь
И ухожу наугад
По дорогам Франции,
Франции и Наварры…
Наконец мы достигли дома Тристе-эль-Португезе. Он поместил нас на втором этаже, в большой, теплой и очень скудно меблированной комнате. Через щели в полу мы видели, как возятся свиньи, слышали хрюканье и ощущали их запах.
VI
Две страны вне войны
Португалия в Европе того времени была политическим курьезом. Республика, именовавшаяся корпоративной, отнюдь не была демократической. Но и не опиралась на тоталитарные доктрины, на которых основывались советские, фашистские или нацистские режимы. Это было авторитарное государство, достаточно вдохновленное Моррасовым национализмом; в качестве военного вождя оно имело генерала Кармону, а в качестве председателя Совета министров — экономиста профессора Салазара. Из этих двоих диктатором был профессор.
Рабочие и служащие не могли работать, если не состояли в профсоюзе, а забастовки запрещались. Все хозяева должны были принадлежать соответствующим корпорациям, которые подчинялись инструкциям правительства. Неграмотные не имели права голоса, если только не платили больше ста эскудо налогов. Бюджетное равновесие было абсолютным правилом.
Португалия, примирившаяся с Ватиканом (что отнюдь не всегда случалось в начале века) и довольно благосклонная к франкистской Испании, все свои усилия направляла на то, чтобы не испортить отношений ни с державами Оси, ни с коалицией союзников, а стало быть, не испытать затруднений с любым победителем, когда конфликт наконец закончится.
Там находили убежище беглецы со всей Европы (за ними лишь тайно наблюдали), прежде чем определиться с дальнейшим выбором: Англия, Северная Африка или Соединенные Штаты. Там работали разведслужбы всех стран. Лиссабон наверняка был центром самого массированного шпионажа на планете, а бар палас-отеля «Авенида» казался местом встречи шпионов со всех пяти континентов. Все наблюдали за всеми, а коктейли с джином были любимым напитком этой публики.
Г-н Бертран покинул нас по прибытии без всяких сердечных излияний. Он очень торопился добраться до Танжера, куда его призывал миллионный вексель. Не оставил нам своего адреса и не проявил никакого желания, хотя бы из любопытства, вновь с нами увидеться. Доверить нам свое настоящее имя ему тоже не пришло в голову. Какое воспоминание сохранил он о наших общих приключениях? Наверняка лишь как о досадном недоразумении, которое его задержало. Он вновь надел свою городскую шляпу и исчез, навсегда.
Один друг моего дяди Жефа — где только их у него не было? — бывший, как и Жеф, в предыдущей войне авиатором, принял нас так, словно наше появление было подарком.
Директор компании «Сжиженный воздух» Альбер Неви, по прозвищу Большой Наб, благодаря своему высокому росту выглядевший особенно элегантно, был человеком щедрым и влиятельным. У него имелись связи как с британскими службами, так и со Свободной Францией. Пока готовилось наше отбытие в Лондон, мы провели десять дней в его прекрасном жилище в Эшториле, окруженные заботами его замечательной семьи. Для нас это стало своего рода каникулами.
Уже изрядно стемнело, когда нас привели на величественную торговую площадь — декор, достойный всех мечтаний Старого Света. Перед нами на быстрых водах Тежу колыхался большой гидроплан. Нас к нему доставила хлипкая лодка. Пассажиры усаживались вплотную друг к другу, по шесть или восемь в ряд, на довольно низкие и гибкие сиденья из стальной сетки. Я впервые садился в самолет.
Взлет был тяжелым, но полет прошел спокойно. На рассвете мы приземлились на ирландском побережье, на аэродроме Шеннон.
Здесь воздух был мягче, чем в Португалии, почти весенним. На юго-западе Ирландии самый благоприятный климат в Европе, необычный для этих широт. Но не только из-за местного климата мы испытали блаженство, едва ступив на эту землю. После долгих веков принуждения, мятежей и битв Ирландия совсем недавно стала независимой. Республике не было и шести лет, что не помешало многочисленным ирландцам завербоваться в британскую армию.
Но улицы Лимерика, где мы провели день, дышали неосязаемым счастьем. У населения в поступи и во взглядах сквозило довольство своей свободой и спокойствие оказаться вне мировой бури.
Люди не оглядывались через плечо, прежде чем заговорить, в лавках не было никаких упоминаний о карточной системе. Нейтралитет благоприятствовал любой коммерции.
Мы фланировали, не опасаясь слежки, чего с нами уже давно не случалось. За стойкой пабов в кружки тек бархат темного пива, окаймленного белой пеной. Мы написали нашим семьям и друзьям во Францию короткие открытки — без уточнений, чтобы не скомпрометировать наших близких, но благодаря которым они смогли бы понять, что цель достигнута.
Мы доставили себе удовольствие сходить в кино, посмотреть «Gone with the Wind» — «Унесенные ветром», с Кларком Гейблом и Вивьен Ли в главных ролях. Этот фильм, слава о котором добралась и до нас, был запрещен к показу на континенте. Мы вновь становились нормальными людьми. Нам казалось, что мы вновь устанавливаем связь со своим прошлым и тем, как мы надеялись, что станет нашим будущим. Один день в Ирландии, навсегда оставшийся между скобок…
На следующее утро маленький самолет Королевских ВВС перенес нас на английскую землю, высадив в Бристоле.
Прошел ровно месяц, день вдень, с того рождественского вечера, когда мы покинули Францию, что, похоже, останется рекордом скорости в истории побегов через Испанию.
Книга пятая
Холл первого этажа был настоящим Вавилоном, где слышалась венгерская, чешская, греческая, датская, фламандская речь.
Самую трогательную картину представляла собой норвежская семья — отец и трое сыновей, — все похожие как две капли воды, у всех головы в ореоле курчавых огненно-рыжих волос. Они приплыли на весельной лодке.
У большой колонны несколько поляков держали открытый покерный стол и приглашали желающих разделить их игру. За несколько недель они уже сколотили маленькое состояние.
Были тут и говоруны, бесконечно рассказывавшие о своем приключении, и молчуны, терявшие терпение по мере того, как затягивалось время их заключения.
При этом его продолжительность была разной, в зависимости от требований проверки. Рекорд принадлежал одному французу из Северной Африки, фатоватому типу лет тридцати, который совершил ошибку, взяв с собой самое дорогое: любовные письма от одиннадцати различных женщин. Он там торчал уже шесть месяцев, поскольку английские службы хотели удостовериться, что в переписке нет кодированных посланий. Обольститель не нервничал. «Мне осталось ждать еще столько же, — говорил он. — Половину моих любовниц они уже отыскали».
Кессель, затребованный английскими и французскими властями, вышел из Patriotic School через пять дней. Я задержался на неделю дольше, потому что Жермена Саблон, направленная в аналогичное заведение для женщин, оказалась чересчур словоохотливой и все рассказала о нашей испано-португальской авантюре, а потому спецслужбы хотели прояснить ее рассказ с помощью моих показаний.
Этот случай наглядно продемонстрировал мне, насколько организованно, точно и компетентно работает «Интеллидженс сервис», вполне оправдывая свою репутацию.
Вас вызывал к себе в маленький кабинет отменно вежливый офицер и допрашивал в течение часа-полутора, задавая вопросы обо всем: не только о вашем гражданском состоянии и профессиональной деятельности, но и о происхождении, семье, учебе. На следующий день другой офицер, ведущий себя так же отменно вежливо, вновь начинал тот же допрос, чтобы удостовериться, не было ли противоречий в ваших ответах. Им были нужны всевозможные подробности: фамилии, места, даты… Третий офицер придавал допросу неожиданные направления. А потом вы вновь оказывались перед первым. Зачем в самом деле им было нужно знать имена моих преподавателей латыни или математики в третьем классе? Да потому что, если другой беглец заявлял, что учился в том же лицее в то же время, становилось возможным судить о правдивости его слов. Так экзаменаторы накапливали массу информации, иногда очень надежной, которую можно было сопоставить с информацией, полученной от новоприбывших.
Если при cross-examination [25]какой-то пункт казался сомнительным, служба без колебаний задерживала допрашиваемого и одновременно отправляла шифрованные телеграммы, порой очень далеко, чтобы расследование было проведено на месте. А иначе к чему держать было агентов в баре палас-отеля «Авенида» в Лиссабоне и других местах? Сеть «Интеллидженс сервис» охватывала всю планету.
В Patriotic School ходила история про беглеца, который соответствовал по всем пунктам — возраст, внешность, образование, профессия, поездки — одному вычисленному и ожидаемому шпиону с той лишь разницей, что шпион превосходно говорил по-немецки, а подозреваемый не знал этого языка.
Его проверяли раз двадцать. Расставляли всевозможные ловушки. Отправляли провокаторов крутиться рядом и заговаривать с ним по-немецки. Ничего, ни малейшей реакции. Шли недели. Проводившие допрос офицеры неоднократно собирались по его поводу и уже готовы были признать, что обознались; правила fair play [26]говорили им, что надо сдаться. «Честно говоря, мы не можем его дольше держать. Не хватает абсолютного доказательства».
Тогда один из офицеров попросил, чтобы ему в последний раз дали поработать с подозреваемым. Он его вызвал, как на рутинную встречу, задавал банальные вопросы, на которые тот отвечал уже раз двадцать, а потом самым дружелюбным тоном, словно хотел выразить симпатию за все, что тому пришлось вытерпеть, сказал: