— Ага, кончилась ваша барская масленица, и для вас настал великий пост. Чуете, мироеды, теперь плетью бить не будете, а то сдачи получите, теперь все равны! — И снова повернулся к Буденному: — Пиши, сынку, меня за декрет, за того Ленина, что нам землю объявил.
В толпе загудели:
— Правильно, дед! Мы тоже за Лениным!
— Даешь землю! Долой богатеев!
После выступления Никифорова, Сорокина Дмитрия и Новикова Корнея, слово взял Ока Иванович Городовиков. Он призывал беднейшую часть калмыцкого населения дружить с бедняками русскими.
— Русский бедняк, калмыцкий бедняк — братья, — говорил он. — Не верьте своим бакше и гилинам. Эти архиереи и попы служат не богу, а богачам, они нарочно натравливают калмыков на русских. От этого всем плохо— и русским плохо, и калмыкам плохо. Хорошо от этого только богатеям. Я с русскими стал за справедливость. Переходите и вы к нам.
Страстная речь Городовикова многим калмыкам запала в душу. Один калмык заявил:
— Земля общая — хорошо, Советская власть — хорошо, русские — хорошо. Плохо, когда атамана нет. Хоть маленького атамана, а надо…
Последние слова оратора потонули в общем смехе.
— Станичники, — сказал Буденный. — Давайте взамен прогнанного атамана выберем Революционный комитет. Ему будет принадлежать вся власть в станице, он будет нашей Советской властью.
Это предложение присутствующие встретили гулом одобрения, и станичный Совет был избран. Тут же состоялось и первое собрание нового органа власти. Станичный Совет своим председателем избрал Сорокина Дмитрия Петровича, Буденного и Городовикова — его заместителями, Никифорова — народным военным комиссаром, Сердечного — его заместителем по формированию. Сорокин был утвержден народным комиссаром по продовольствию и конфискации помещичьего имущества. Лобикова утвердили секретарем Совета. Новиков, Долгополов, Петров и еще несколько человек вошло в первый Совет станицы Платовской как его члены.
— Теперь наступила народная власть! — подняв руку, воскликнул Семен Михайлович.
Лютые враги бедняков богатеи, мрачно наблюдавшие это, затаили злобу против отважных ревкомовцев.
Распределив обязанности, станичный Совет обсудил вопрос о формировании станичного боевого отряда. Титу Никифоровичу Никифорову поручили формировать пехоту, Семену Михайловичу Буденному — кавалерию.
Семен Михайлович заметил Филиппа Новикова.
— А ты что, Филипп, вроде без должности ходишь? — пошутил он. — Давай-ка, братейник, помогай. Записывай желающих в кавалерию. Будешь мне помогать!
Филипп быстро разыскал лист бумаги, вывел заголовок: «Красный кавалерийский партизанский отряд станицы Платовской». Разграфил бумагу и под номером первым записал Буденного Семена Михайловича, а под вторым — Новикова Филиппа Корнеевича. Лист быстро заполнялся. Появились новые имена: Морозов Федор Максимович, Баранников Николай Кирсанович, Прасолов Федор Лаврентьевич, Батеенко Петр Алексеевич. К вечеру всего записалось 12 человек.
В тот воскресный вечер никто, конечно, не мог и предположить, у границ каких огромных исторических событий они стоят, участниками каких великих битв они будут. Никто не думал, что под боевым руководством Буденного вырастет из кавалерийского боевого отряда, зародившегося в станице Платовской, кавалерийский полк, бригада, дивизия, корпус и, наконец, знаменитая Первая Конная армия.
Филипп был уже почти у своей землянки, когда его кто-то окликнул. Оглянулся — Буденный. Пошли вместе.
— Ну, Филипп, большущее дело начали, — словно продолжая вслух свои думы, произнес он.
— Да еще как быстро и легко все вышло, — засмеялся Филипп.
— Советскую власть мы действительно установили быстро. Вот отстоять ее и упрочить будет куда сложнее, — ответил Семен Михайлович. — Борьба только начинается.
— Действительно, борьба-то только начинается, — сказал Филипп, крепко пожав руку своему боевому командиру. Про себя подумал: «Вся моя жизнь, Семен, прошла на твоих глазах — от рождения до германской войны. Ты знаешь меня с малых лет. Товарищами были наши деды, товарищами были отцы. Теперь и я постараюсь быть твоим верным товарищем и помощником».
Проснувшись на следующее утро, Филипп сразу вспомнил события минувшего дня. Несмотря на ранний час, Филипп сейчас же кинулся в станичное правление и первое, что заметил, — новую вывеску. Что делалось в соседних станицах, он не знал, но то, что в окружной станице Великокняжеской еще верховодил атаман, ему было известно.
Об этом как раз и разговаривали сейчас председатель станичного Совета Сорокин со своим заместителем Буденным. Были здесь и остальные члены Совета, было и много местных жителей.
— Ты, Семен Михайлович, личность в округе известная, уважаемая, — говорил Сорокин. — Ревком так считает, что тебе сейчас надо отправляться по хуторам, агитатором за Советскую власть. В бедноте мы не сомневаемся, беднота за Советы горой. Твоя задача, Семен Михайлович, колеблющихся на нашу сторону привлечь. Их ведь в наших местах много, они тоже сила, и надо, чтобы эта сила была за нас, а не за атаманов и генералов.
Буденный согласно кивал головой. Он и без Сорокина понимал, что правдивое, доходчивое слово к народу— сейчас самое главное.
— Ну, раз надо, так надо. — Буденный прошелся по тесной комнате. — Поеду бороться пока словесно. А ты, Филипп, — обратился он к младшему Новикову, — действуй здесь: продолжай записывать желающих в кавалерию, да не жди, пока придут, сам старайся… Агитация— дело нужное, а вооруженная сила тоже понадобится. Ведь богатеи нам войну объявят, это точно. И вот что, — продолжал он, просматривая коротенький список добровольцев, — завтра начнем занятия. Все должны быть в конном строю. И тебя назначаю моим помощником, по-полковому говоря — адъютантом. Согласен?
Еще бы! Филипп был безмерно счастлив. Адъютант! Помощник Буденного!
— Есть собрать всех, — так же четко, по-военному ответил Новиков. — Только разрешите уточнить: а как быть с обезоруженными?
— А что, прибавился разве кто? — живо заинтересовался Семен Михайлович.
— Приходил сегодня один, тринадцатый.
— Кто же?
— Мацукин просился, может, знаете, сапожника сын? Ему уж восемнадцатый.
— Ну и что?
— Парень хороший, только без шашки прибыл и без седла. Но конь вороной, замечательный.
— Был бы сам хорош да коня имел, остальное добудется. Принимай и таких, — улыбнулся Буденный. — И смотри: чтоб дисциплина была настоящая, революционная.
Ликвидированное накануне станичное правление для своих нужд — для почты, для посылки курьеров, для разъездов по хуторам — имело казенных лошадей. Тридцать лошадей содержалось в общественной конюшне, расположенной рядом со станичным правлением. Когда станичный атаман был арестован, Семен Михайлович тут же приказал установить у конюшни строгую охрану. Лошади были переданы в распоряжение конного отряда.
В первый же день добровольцы решили перейти на казарменное положение. Караульную службу несли строго, по очереди. Каждый сознавал свою ответственность и строго придерживался требований существовавшего тогда военного устава. Но вот удивительно: днем очередной доброволец отправился на пост и не обнаружил там часового. Подняли тревогу, кинулись на розыски пропавшего.
«Уж не казачьи ли это проделки?» — думалось всем. Подобрались, сняли часового тихо, а труп уволокли. От богатеев всего можно ожидать…
Но тревога сменилась возмущением, когда минут через сорок «часовой» как ни в чем не бывало появился в конюшне.
— И чего особого? — оправдывался часовой, когда добровольцы набросились на него. — Табак вышел, день ведь, ну я и пошел на базар за куревом.
— А ты знаешь, что за самовольное оставление поста полагается расстрел?
— Так это ж при царе было, а ныне свобода, — защищался боец.
— Что ж, по-твоему, если свобода, делай что хочешь? А что наш командир, Семен Михайлович Буденный, о революционной дисциплине говорил? Тебя к нам силком никто не тянул, а пришел — подчиняйся.
Тут же устроили общее собрание отряда, первое собрание, и решили виновника судить. Суд был скорый и правый. За совершенный революционным бойцом серьезный проступок, равный преступлению, он по законам военного времени подлежит расстрелу. Но, учитывая его молодость, несознательность и чистосердечное раскаяние, заменить ему расстрел десятью плетьми. Приговор окончательный и привести в исполнение немедленно, перед всем строем.
А когда об этом рассказали Семену Михайловичу, он очень рассердился.
— Это же самоуправство! — закричал он. — Не знаете разве, что виновного следовало арестовать и передать в руки Революционного комитета? Рукоприкладство только в царской армии было. Понимать надо! — добавил он уже тише и неожиданно усмехнулся — А в общем-то, ему и следует: не позорь отряд.
Случай этот был единственным. С первого же дня в отряде установилась очень жесткая дисциплина, основанная на сознании ответственности, на глубоком уважении к командиру, на непреклонности его авторитета.
Место для первых занятий в конном строю было выбрано за двором Буденных, потому что он стоял крайним на станичной улице, а за ним начиналась степь.
На другой день в восемь часов утра, когда январское солнце только начинало искрить снег, Филипп докладывал вышедшему к воротам Семену Михайловичу:
— Группа красных кавалеристов в количестве двенадцати партизан для проведения занятий построена. Докладывает старший по группе Новиков Филипп.
Построив группу кавалеристов для занятий, Новиков, очевидно от волнения, не подал обычную команду «смирно». Однако, когда Семен Михайлович подошел, все партизаны сами подровняли коней, подобрали поводья, выпрямились и замерли.
— Здравствуйте… — Семен Михайлович на секунду запнулся, а затем как-то задушевно закончил: — Товарищи партизаны Платовского революционного отряда.
— Здрассте… — вразнобой ответили кавалеристы.
Буденный нахмурился, скомандовал:
— Отставить! — и еще раз поздоровался.
Ему ответили уже дружней.
— Вольно! — весело крикнул командир. — Почти все фронтовики, — сказал Семен Михайлович и поглядел на Мацукина. — Можно подумать: зачем я затеял эти занятия? А учиться никогда нелишне. Мы теперь как бы воинская часть. Врагов кругом полно. Богачи добром власть не отдадут, победить их надо так, чтобы самим живым остаться. Этому и будем учиться. И потом, вот еще что: не ленитесь за конями ходить. Сам не доспи, не доешь, а конь должен быть ухожен, так как этого требует революционная совесть. Конь — это ваш первейший друг и ваша сила. — И, помолчав секунду, Семен Михайлович закончил уже совсем сурово: — И вот еще что. Силком вас сюда никто не тянул, а раз пришли, то до конца бороться с врагами, до полной победы Советской власти. Если кто сомневается, пусть лучше сейчас уходит, отпустим, как говорится, по-хорошему. А остался — запомни: ты боец революции, стой за нее, не щадя жизни, и революционную дисциплину соблюдай превыше всего. Это я не от себя, — закончил он уже мягко. Так мне один большой человек поручал говорить, товарищ Фрунзе его фамилия. А теперь, если вопросов нет, начнем учение.
И вот на пустыре за хатенкой Буденных, чисто подметенном январскими ветрами, Семен Михайлович начал обучать будущих конников. Их было не много, но они были сильны дружбой с детских лет, тем, что они, одностаничники, знали друг друга, как говорится, насквозь, и не могло быть и речи, что кто-нибудь сдрейфит, уйдет из отряда. Куда он пойдет? Его осудят даже родители, не говоря уже о товарищах. Законы дружбы были суровые в те дни, и товарищество судило строго.
Теперь Семен Михайлович сам мог учить других не хуже казачьего урядника: он был первым наездником в своем драгунском полку. И казачий урядник — тот тоже был под рукой: Ока Городовиков, отменный джигит.
С неделю отряд занимался конно-строевой подготовкой. Седлали и расседлывали лошадей, учились по уставу быстро садиться на них и спешиваться. Часами ездили по кругу разными аллюрами — шагом, рысью, галопом, меняя по команде направление. Затем начались конно-тактические занятия. Это было посложнее. Основное упражнение заключалось в том, чтобы быстро на ходу спешиться, передать коня назначенному коноводу, а самому продолжать «атаку» уже пешим. После успешной «атаки» по сигналу командира коноводы подавали коней и уже верхами преследовали отступающего воображаемого противника.
Обычно Семен Михайлович показывал сам тот или иной прием. Затем каждый проделывал то же самое, наконец это же проделывали всей группой. В заключение Буденный объяснял каждому его ошибки, и, если было нужно, все начиналось вновь.
С конно-тактических учений в казарму бойцы возвращались в строй и задорно пели песни.
Одновременно с занятиями Семен Михайлович много времени уделял разъездам по хуторам, где выступал на митингах и сходках.
— Семен Михайлович, когда ты только спишь? — удивлялся Филипп.
— Сейчас, браток, не до сна, сейчас нам каждая минута дорога, — отвечал он. — Враг еще покажет свои когти. Таких казаков, как Дмитрий Макрицкий, на миллион один. Когда в Платовской была установлена Советская власть, Дмитрий Макрицкий пришел в Революционный комитет, попросил принять его в отряд и выделить комиссию для приемки имевшихся в его магазине на двадцать с лишним тысяч рублей товара, чтобы их также передать в распоряжение новой власти. Революционный комитет все просьбы Дмитрия Макрицкого удовлетворил… А брат его Павел Макрицкий, узнав об этом, ночью сбежал к белым. Вот видишь, как дело оборачивается, — брат на брата пошел. Поди узнай, что у таких на сердце делается. Ох как нам надо осторожным быть! Тут пока не до сна. — И Семен Михайлович неожиданно закончил: — Конная группа наша выросла, надо, чтобы все по правилам было. Я вот расписание занятий составил: с 10 по 15 февраля — рубка лозы, место занятий — у общественного сада. Завтра объявишь…
— Рубка для кавалериста — это главное, говорил наутро Буденный бойцам. — Руби врага до седла, а дальше он сам развалится. А рубить так — дело нелегкое!
Семен Михайлович построил всю группу вдоль площади, на которой чернела приготовленная к рубке лоза. Пустил своего коня полным галопом. Он лихо принялся рубить лозу направо и налево, только свист стоял вокруг, а от лозы оставались одни корешки. Закончив рубку, Семен Михайлович подъехал к строю.
— Вот так и рубите, ясно?..
Всем было, конечно, ясно, пока глядели, но когда стали сами пытаться проделывать то же, получалось все совсем не так. Взмахнет боец шашкой, нацелится, ударит и… лоза стоит, как стояла, а всадник на всем скаку летит с лошади в снег. Смех, крики. Встает сконфуженный горе-рубака и бежит ловить коня.
Смеяться над ошибками Семен Михайлович категорически запретил. Наоборот, он всячески старался ободрить неудачника.
— Ничего, ничего, упадешь раза два, а потом приладишься, — говорил он. — Ты не думай только, что это хворостинка. Думай, что это враг на тебя бежит. Срубил — победил, а промазал, упал — в бою больше не встанешь. Давай-ка еще рубани, да со злостью.
И партизан рубил, рубил со злостью, понимая, что скоро он встретится с подлинным врагом уже не на учебном плацу, а на поле боя.
…Дули злые январские ветры. Стыли носы и уши, лиловели замерзшие руки, но никто не роптал…
Пожалуй, еще большее значение, чем военная учеба, имели для революционных бойцов задушевные беседы, которые вел с ними Семен Михайлович в перерыве занятий или по их окончании. Однажды во время перерыва, пока и люди и лошади отдыхали, Семен Михайлович неожиданно обратился к Лаврентию Гречанову:
— Лаврентий, а ты книжки читать любишь?
— Нет, — признался парень. — Мне грамота трудно дается, ну ее…
— А ты думаешь, мне было легко? Буденный говорит: «Каким же счастливым стал, когда уразумел грамоту, когда начал читать и писать. Через чтение я и правду солдатскую скорее понял, про то, что Ленин говорил, узнал. Чтение — оно мне правильную точку в жизни помогло определить». Так-то. И вы не чурайтесь грамоты. В хороших книгах — знания, а в знаниях — наша сила.