— И посылали? — спросил Савушкин.
— Дак посылали, как же… Столько страху натерпелись… На третий-то день пришла женщина и говорит: гуси мои у вас. Надо было этой бабе по носу дать, кровь пустить, но я на работе была, а мои не сообразили, чего делать…
От остановки автобуса, как объяснила словоохотливая попутчица, Савушкину нужно было идти по размятой лесной дороге.
Лес показался знакомым ему.
Савушкин шел и знал, что сразу за опушкой начнется болото…
И действительно… Вышел на опушку и увидел впереди болото с редкими, кривыми и низенькими, как будто освещенными лунным светом березками.
Мимо ворчащей лягушачьими голосами топи прошел Савушкин к домам. Было тихо, только на задворках звучал тоскливый женский голос:
— Ходя! Ходя! Иди ко мне, ходя!
Голос этот Савушкин слышал отчетливо, но саму женщину так и не увидел.
Деревня оказалась пустой.
Заглянув в несколько окон, Савушкин понял, что деревня давно брошена. В полумраке комнат валялись на полу брошенные вещи, словно хозяева в спешке бежали отсюда.
— Наверное, зона тут… — пытаясь не волноваться, пробормотал Савушкин. — Радиация… Или еще чего… Жалко, что дозиметр не взял…
Звук собственного голоса показался ему странным. Все было странным. Жутковато было идти по пустой деревне, наполненной хлопаньем ставней, голосами репродукторов, рассказывающих о новых успехах демократии в Москве…
Неожиданно Савушкин остановился. Он стоял перед полуобгоревшей избой, в которой — это Савушкин точно помнил! — и жил когда-то.
Или не жил… Просто это в страшных детских снах приснилось ему, что в этой избе он жил…
Изба только обуглилась, но не сгорела, не сгорел и хворост, которым была обложена она.
Савушкин поднял одну ветку.
Странно… Стояла жара, а ветка была сырой, словно набухла водою.
— Тебе чего надо тут? — раздался за спиной голос. — А?!
Савушкин испуганно оглянулся. На дороге невесть откуда взявшийся стоял одноглазый мужик.
— Ничего! — соврал Савушкин. — Знахарку ищу…
— Нету ее! — злобно ответил мужик. — Трава у ей плохо растет, дак к агроному уехавши…
— Я подожду… — сказал Савушкин.
— А чего ждать? Познай, когда вернется…
— Подожду все-таки…
— Ну, тогда возле ее хаты и жди! — злобно сказал мужик. — Нечего по деревне блудить… К ней-то чего?
— Я ей и скажу…
— Смотри сам… — мужик медленно тронулся по дороге. — Много еще сказок люди выдумливают. А черт все равно сильнее Бога, хоть и церкви теперь открывают. У нас село было, рядом с детским домом, дак оттуда теперь только одни волки прибегают. Замешкаешься на улице — враз разорвут.
И зачем-то принялся перечислять фамилии соседей, которых зарезали волки.
— Мальцева Анисима с женой Ольгой задрали… Сыромятниковых вместе с малым… Петровых всю семью… Савушкиных…
— Кого? — услышав свою фамилию, переспросил Савушкин.
— Жили тут одни… Фамилие такое было… Всей деревне наказание. Бабка с дочерью, а с ними малец… Дак мальца того с костями волки сглодали. Ты у ихней избы и стоял как раз. Может, ты родственник им будешь?
— Вряд ли… — помотал головой Савушкин. — Вроде у меня в родне никого волки не ели… Не слыхал…
— Дак ведь про такое и не говорят… — неопределенно проговорил одноглазый, и не понять было, то ли поверил он Савушкину, то ли заподозрил что…
Впрочем, уже пришли…
— Здесь я живу… — одноглазый остановился возле хаты, дверь в которую была приперта навозными вилами. — А в соседней хате — знахарка. Только нету ее, к агроному она уехавши.
Он вдруг быстро наклонился и, схватив с земли полено, запустил им в ворона, усевшегося на крыше хаты.
— Кыш! — закричал он. — Кыш, поганая птица!
Полено не долетело до ворона. Загрохотало по дранке, а ворон даже не пошевелился…
— Вот ведь, летать повадился, — заметив недоуменный взгляд Савушкина, пожаловался одноглазый. — Все стекла в хатах повыклевал… А ты чего встал? Заходи в дом, покалякаем…
— Нет-нет… — испуганно запротестовал Савушкин. — Зачем же беспокоить вас? Я уж здесь посижу, на улице…
— Кар! Кар! — одобрительно закричал ворон на крыше, а лицо одноглазого исказилось злобой.
— Ну и сиди! — сказал он. — Коли волков не боишься, чего же не сидеть… Значит, говоришь, не Савушкин тебе фамилия будет?!
— Вам-то какое дело до моей фамилии! — с досадой сказал Савушкин. — Чего привязались!
— А ты на меня не кричи! — миролюбиво ответил мужик. — Мне твое фамилие знать ни к чему. Просто если волки зарежут, так спрашивать будут, кого они еще угробили…
— Вы что, учет ведете?!
— Учет не учет, а для порядка запоминаю…
И не желая далее продолжать разговор, двинулся к дому. Сидящий на крыше ворон внимательно следил за ним. Когда дверь за одноглазым захлопнулась, ворон взлетел. Тяжело махая черными крыльями, пролетел над Савушкиным.
Повинуясь какому-то безотчетному порыву, Савушкин перешагнул через упавшее прясло и, продираясь сквозь заросли бурьяна, подкрался к хате. Прильнул к окну…
Одноглазый мужик сидел, склонившись над миской с темной водой.
— Гроб плывет… Мертвец ревет… Свечи горят… — различил Савушкин еле слышное сквозь треснувшее стекло бормотание.
«Колдун какой-то…» — подумал Савушкин, и в это время мужик поднял голову и глаз его встретился с глазами Савушкина.
Отшатнувшись, Савушкин не удержался на ногах и упал.
«Надо спрятаться!» — вскакивая, успел еще подумать он, а двери хаты уже распахнулись, и на крылечко выскочил огромный пес.
Пес, молча, без лая прыгал на Савушкина, и тот, отбиваясь от него подхваченной с земли палкой, пятился к дороге. Но вот оскаленная морда возникла совсем рядом, и Савушкин, едва успев уклониться от зубов, разглядел, что у пса всего один глаз, да к тому же и не пес это был вообще, а самый настоящий волк…
Отшатнувшись, Савушкин инстинктивно сложил в щепоть пальцы и — никто не учил его этому! — быстро перекрестился. Одноглазый волк страшно завыл и потянулся зубами к шее Савушкина. Савушкин вцепился пальцами в шкуру чудовища, пытаясь отодрать его от себя, и так и рухнули они на землю, обливаясь кровью.
И тут распахнулась дверь в хате напротив. Отлетела, сорвавшись с петель, словно ее вышибли изнутри, и на крыльцо выбежала женщина. Схватив навозные вилы, бросилась к чудовищу.
— Сынок! Сыно-очек! — услышал Савушкин жуткий крик, и все…
Тяжелая смертная темнота сомкнулась над ним.
Еще долго, долго ухали в лесу встревоженные кикиморы, длилась и не кончалась протухшая комарами ночь, и только когда поблекли звезды, когда потянуло ветерком, перевели дыхание лесные чудища. И тут на заросшем косматой травой погосте страшно закричал из-под земли младенец-мертвец — до самого сердца достал его врастающий в тело ноготь…
Этот крик разбудил всю квартиру директора совместного предприятия господина Савушкина.
Когда испуганная жена вбежала в кабинет, она увидела супруга лежащим на мягком ворсистом ковре. Все тело его нелепо изогнулось, словно господин директор боролся с кем-то.
Видимо, почувствовав боль в сердце, муж пытался добраться до телефона, но не успел…
Неотложка приехала, когда он уже умер.
Глотая слезы, вдова смотрела, как одноглазый доктор заполняет за столом Савушкина бумаги, и не очень-то и понимала, зачем он здесь. С приездом врачей вся квартира заполнилась надсадным звоном комаров, и вдова время от времени взмахивала руками, разгоняя комаров.
— Как фамилия вашего супруга? — спросил доктор, поднимая голову.
— Алексей Петрович… — ответила вдова. — Савушкин…
— Савушкин?
— Савушкин…
— Тот самый?
Вдова пожала плечами.
— Наверное… — сказала она.
Одноглазый доктор пытливо смотрел на нее и вдруг подмигнул своим здоровым глазом.
И так страшно стало, когда захлопнулся здоровый глаз, а стеклянный в упор уставился откуда-то из своей стеклянной мертви, что госпожа Савушкина не выдержала, уронила голову на стол и зарыдала навзрыд, зачем-то сжимая рукой лежащие на столе заржавевшие ножницы.
— Ну, что вы… Что вы… — смущенно бормотал доктор, быстро складывая в портфель бумаги. — Вы не беспокойтесь, пожалуйста… Все в порядке. Комары, знаете ли, покойников не едят… До свидания! Извините великодушно! Я ведь не знал, что его Савушкин зовут… До свидания!
Госпожа Савушкина ничего не ответила ему. Она продолжала рыдать, сжимая в руке заржавевшие ножницы…
Впрочем, уже кончалась и эта протухшая комарами ночь…
Вставало солнце…
Треснувшее зеркало
Квартира отцу Николаю сразу не понравилась. Чистота и аккуратность такая, какой не бывает у живых людей.
Даже стопка газет и та сложена ровно-ровно, одна к другой…
И только старинное трюмо в комнате стоит, зеркалом к стене повернуто.
— Что это так?
— Отец у меня умер две недели назад… — сказал хозяин. — Я его похоронил, возвращаюсь с кладбища, а на зеркале пятно жирное. Я вытер его, а оно не вытирается, только еще сильнее на человека похоже стало. Я начал рассматривать его, там все было — и ноги, и руки… И вдруг чувствую — зрение слабнет… Я обратился к врачу, а он ничего не понимает… И пятно это… Страх от него какой-то исходит… Я и отвернул трюмо…
— Можно посмотреть?
— Посмотрите, если не боитесь… А то сосед посмотреть решил, так сразу выскочил, едва не поседел от страха…
— Я посмотрю, — сказал отец Николай и отодвинул трюмо.
Да, на зеркале действительно было пятно.
Отец Николай взял чистый носовой платок, намочил его святой водой и хотел протереть пятно, но только коснулся зеркала — оно треснуло.
И тут закричал за спиной хозяин квартиры.
Отец Николай обернулся, хозяин лежал на диване, схватившись за сердце…
— Что с вами? — спросил отец Николай, но и сам видел, что уже не дышит его собеседник, да и не он лежит на диване, а мертвец с заострившимся лицом…
Выскочил священник на лестничную площадку, позвонил в соседнюю квартиру.
Вышел мужчина с заспанным лицом.
— Так вот и так, — сказал отец Николай. — Что-то странное с соседом вашим случилось.
— С Алексеем Степановичем?
— Да… Он так представлялся…
— А что с ним может случиться, он же еще месяц назад как помер… — зевая, сказал сосед. — В морг увезли…
— Видно, не совсем помер, коли меня сегодня позвал.
— Как это позвал?!
— А так… — Отец Николай рассказал, как пригласили его сюда.
В это время по лестнице спускался сухопарый старик. Услышав разговор, он остановился.
— Посмотреть надо! — поддержал он отца Николая. — Вдруг и в самом деле случилось что…
— Пошли! — неохотно согласился заспанный сосед.
Втроем они и зашли в квартиру.
Треснувшее зеркало трюмо отражало там пустую комнату со стопкой ровно-ровно, одна к другой сложенных газет на журнальном столике.
Покойника в квартире нигде не было.
— Ну что, батюшка? — сказал заспанный сосед и снова зевнул. — Привиделся покойник-то?
И он хотел уже выйти из квартиры, но сухопарый старик загородил ему дорогу.
— Э! Э! Жилец Торопнев, если не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь…
— А я из тридцать седьмой квартиры… Подождите, надо выяснить, что этот, с позволения сказать, товарищ священник в этой квартире делает?
— Если вам надо, вы и выясняйте! — сказал заспанный сосед и, решительно отстранив со своего пути сухопарого старика, вышел.
— Я же объяснял… — сказал отец Николай. — Меня Алексей Степанович пригласил, хозяин этой квартиры.
— Ну, хорошо… Мы сейчас эксперимент проведем. Вот… — старик вытащил из серванта альбом с фотографиями. — Покажите человека, который привел вас сюда?
Отец Николай, пожав плечами, раскрыл альбом на середине и сразу увидел своего просителя.
— Точно он… — удовлетворенно подтвердил старик. — Вот вы и попались, с позволения сказать, товарищ священник. Алексей Степанович уже целый месяц в морге лежит! Что вы на это скажете?
— Нечего мне говорить на это… — сказал отец Николай. — Ничего я и сам не понимаю… Подошел ко мне в церкви человек, пригласил в квартире его молебен отслужить… А что же, если он месяц назад помер, не хоронят его?
— Это вам, батюшка, у наследницы его спросить надо… Когда в морг увезли Алексея Степановича, она прибрала тут все и больше не появлялась. Ну, ладно… Ее телефона я не знаю… Что, в милицию будем звонить?
— Ну, если считаете, что нужно в милицию звонить, звоните…
— Сейчас позвоним… — сказал старик. — Это хорошо, что вы сознательность проявляете… Только у нас тут неувязочка вышла… У меня номерок в поликлинику подходит, так что вам, гражданин священник, у товарища Торопнева посидеть придется, пока милиция не приедет.
— Я в храме подожду! — сказал отец Николай. — В церкви, в Красном переулке, буду, если милиции потребуюсь…
И не слушая возражений сухопарого старика, вышел из квартиры и спустился на улицу…
— Вот такая история со мною была… — завершая свой рассказ, проговорил отец Николай. — Милиции я так и не дождался. То ли старик заявлять не стал, то ли в милиции ему не поверили…
— А что же это вообще-то было? — спросил я.
— Не знаю… — сказал отец Николай. — Я думаю, что Алексей Степанович один в квартире умер. Его в морг увезли, а про то, что отпеть надо и похоронить, позабыли. Вот он и пришел ко мне, чтобы я отпел его…
— А вы?
— Отпел, конечно, раба Божия Алексея… И племянницу разыскал, заставил похоронить дядю… Она неплохой женщиной оказалась, только заполошной немного. Когда дядину квартиру продала, вечное поминание заказала и в монастыре, и у нас… А еще, когда она квартиру продавала, позвала меня, чтобы я на память взял что-нибудь… Я себе это трюмо взял с треснувшим зеркалом…
И он провел меня в соседнюю комнату, где стояло старинное трюмо.
Трещина бежала по всему зеркалу, но само зеркало было удивительно чистым и ясным…
Заяц с оторванным ухом
Кругловы потонули на озере, когда ездили на маяк за черникой.
Осталась восьмилетняя дочка Таня — тихая, спокойная девочка, с которой дружили все дети их большого четырехэтажного дома.
Родни у Кругловых в поселке не было, и Таню, когда похоронили родителей, отправили в детский дом.
Провожать ее вышли все дети.
Они стояли возле подъезда и смотрели, как Таня, сопровождаемая строгими тетями, села в машину. Она не плакала, только крепко прижимала к груди своего серого зайца с оторванным ухом.
1
Это еще летом было, а в октябре, когда уже зарядили бесконечные серые дожди и совсем съежился дневной свет, возвращаясь из школы, дети снова увидели Таню. Замотанная в темный платок, она сидела у дровяных сараев с потемневшими от дождей стенами и прижимала к груди серого зайца с оторванным ухом.
— Ты вернулась? — окружили Таню дети. — Тебя отпустили из детдома?! Навсегда?
Таня что-то отвечала, но толком никто и не слышал ее, потому что все наперебой спешили рассказать Тане, что случилось в доме за эти месяцы.
— Витька Егоров ногу сломал, когда с яблони упал! Мама у Колюшкиных теперь завучем в школе работает! А у тебя, Таня, в квартире, теперь Самохины живут. Самохин капитаном на самоходке ходит!
— Я знаю… — грустно улыбаясь, сказала Таня.
— А ты?! Ты к себе пришла, и они не пустили тебя, да?!
— Нет… — покачала головой Таня. — Я не пришла. Пускай живут…
И хотя и не понятен был ответ, но почему-то никто не стал допытываться, что хочет сказать Таня.
А, может быть, потому и не переспросили, что в этот момент мать Саши и Нади Колюшкиных выглянула из окна и закричала, чтобы шли они скорее обедать.
Следом за Сашей и Надей пошли и другие дети, и только Витька Егоров, который все еще немного прихрамывал после больницы, остановился у двери парадного и оглянулся на Таню.
— Может, ты к нам зайдешь… — неуверенно предложил он. — Погреешься?