- Ты хотела бы тоже иметь телекомпанию?
- Не отказалась бы.
- А что у нее с глазами, я не понял?
- Неудачно пластическую операцию сделали, хоть и в Англии. Глаза еле открываются. А тебе, между прочим, волосы надо привести в порядок. К счастью, ты не лысый, но седина у тебя, извини, не благородная. Может, покрасишься?
- Ради тебя - что угодно.
- Перестань. Хватит отлынивать, пусть Аня тобой займется.
- Улыбнись мне, радость моя, на нас смотрят!
Несмотря на ее явно недоброжелательный тон, настроение у меня было превосходное. Я наслаждался возможностью быть рядом с ней, прикосновениями ее руки, я вдруг почувствовал, что окружающие монстры симпатичны мне, я им прощал все, ибо они явно ценили Ирину, явно любовались ею, явно завидовали мне. Был момент, когда я вдруг поверил, что мы все тут действительно избранные: талантливые, знаменитые, богатые, легкие, веселые, искрометные, красивые... Я усугубил свое блаженное состояние изрядным количеством крепких напитков, в изобилии стоявших на столе. И, улучив момент, довольно-таки нагло обнял Ирину за плечи и поцеловал в шею.
- Что вы делаете? - прошипела она, продолжая улыбаться.
- Мы на "ты"!
- Прекрати!
- Нам надо составить контракт. Что это такое вообще? Меня уговорили изображать твоего жениха, тебя уговорили изображать мою невесту, но это все на словах. Надо заключить контракты с ними и друг с другом! Чтобы я точно знал: обнять, например, имею право, а поцеловать не имею права. А если все-таки не удержался - штраф. За поцелуй в шею столько-то, за поцелуй в щеку столько-то, ну, а...
- Прекратите! Вы напились, что ли?
- Отнюдь! Я пьян от счастья!
Ирина сочла за самое благоразумное дождаться первого же момента, когда будет прилично уйти. И не преминула этим моментом воспользоваться.
- Все, успокойся! - сказала она на улице.
- Да успокоился уже, - сказал я с горечью. - Знаешь, не нравится мне эта чепуха. Будь здорова.
И пошел, махнув ей на прощанье рукой. Она тут же догнала меня.
- Ты куда?
- На метро. Где здесь ближайшее метро?
- Постой!
Улыбаясь окружающим и глазеющим (милые бранятся - только тешатся!), Ирина взяла меня под руку.
- Ты с ума сошел? Отсюда никто не уезжает на метро. Где твоя машина?
- Опять двадцать пять: нет у меня машины! У Валеры есть машина, не путай. Помнишь Валеру? Такой симпатичный молодой человек. Кажется, у вас были какие-то отношения?
- Господи, морока! Садись в мою машину!
И она усадила меня в машину, которую как раз ей подали. В машине она сняла не только улыбку, показалось, она сняла лицо.
Стала злой, раздраженной и даже, трудно поверить, некрасивой.
У ближайшей станции метро остановилась. Огляделась, словно проверяя, нет ли слежки. И сказала:
- Выходите. Вы правы, это страшная чепуха. Я постараюсь сделать все, чтобы мы больше никогда не увиделись.
26
Старания ее не увенчались успехом. Не потому, конечно, что Кичину настолько уж понравился сюжет о любви молодой знаменитой женщины к пожилому, безвестному, но якобы гениальному писателю. Причина была в Беклеяеве, который действительно затеял поход во власть или на власть, что одно и то же. Беклеяеву нужно было насолить, требовалось вывести его из равновесия.
Ко мне явилась пиар-менеджер и имиджмейкер Аня, девочка лет двадцати пяти, высокая, с большими руками и ногами, белесыми волосами, бровями и ресницами, прозрачно голубоглазая и веснушчатая.
- Анна Ликина, - протянула она мне свою могучую руку.
- Ликина? - переспросил я, чувствуя мощное пожатие жестких пальцев.
- Ну. А что?
- Писательница есть такая.
- Может быть. Не читала.
- Но вы же должны заниматься всеми моими делами, в том числе и литературными, я правильно понимаю?
- Ну. А при чем тут писательница какая-то?
- Она - это я. То есть я - это она. Почитали бы.
- А. Это успеется.
- Вы однофамилица, это замечательно, я ведь был уверен, что выдумал эту фамилию, что фамилия искусственная.
- Ничего не искусственная. Это мамина вообще-то. Так, - оглядела она меня, - чего будем с имиджем-то придумывать?
- А так, как есть, я не гожусь?
- Годитесь. Но все-таки можно харизмы добавить. Почему, думаете, тот же политолог П. все время в черных очках?
- Харизмы добавляет?
- А то. Или: актер Б. все время в черной шляпе. Можно, конечно, и без этого. Но лучше, когда фенечка какая-нибудь. Фишка. Простая, но эффектная.
Сама Аня была одета без затей и без фишек. Джинсы до того затертые, что казались грязными, впрочем, возможно, они такими и были. Застиранная футболка с какой-то надписью, буквы наполовину стерлись и слиняли. Из босоножек высовываются большие ногти с облупившимся лаком.
И мы поехали на ее небольшом, юрком джипе искать для меня фенечки или фишки.
Прибыли в фирменный магазин, где Аня повела меня смотреть рубашки, брюки (точнее сказать: штаны) и блузы; такую одежду я видел однажды в костюмерной театра, куда попал давным-давно по журналистским делам, и, помнится, простодушно удивлялся: то, что из зала виделось красивым, элегантным, крепко и искусно сшитым, вблизи оказалось засаленной рванью, мешковиной без подкладки, с грубыми швами, с висящими и торчащими отовсюду нитками.
- Сейчас будем мерить, - сказала Аня, выбрав несколько тряпок.
- Вы уверены, что мне пойдет?
- Это всем идет. Это - ..., - Аня назвала имя всемирно известного портного, то бишь кутюрье.
- Вообще-то это уже носили, вам не кажется?
- Бросьте. Идите меряйте!
В кабинке я напялил мятые штаны цвета кофе с молоком (да еще и в каких-то пятнах, будто на них пролили кофе без молока) и такого же колера блузу с костяными пуговицами. Еще бы драную соломенную шляпу, думал я, рассматривая себя в зеркале, и - готовое пугало.
- Как вы там? - нетерпеливо спросила Аня.
- Сами смотрите.
Аня отдернула занавеску и критически оглядела меня. Я ждал, что она расхохочется или хотя бы наконец улыбнется. Но она деловито сказала:
- Я так и думала. Очень идет. Сразу лет на десять моложе, между прочим.
- Да?
Я осмотрел себя еще раз и склонен был с нею согласиться. Слегка нелепо, но есть какая-то в этом свобода и великолепная небрежность.
- Вы не думайте, - сказала Аня, - это повседневная одежда. Нормальную, на выход, мы в другом месте будем смотреть.
- Я надеюсь.
Войдя во вкус, я решил прихватить еще несколько вещей. Аня с помощью продавщиц подносила, я примеривал.
Две продавщицы, молоденькие девушки, о чем-то переговаривались, поглядывая на меня. Наверное, решают, кто мне эта девица, дочь или любовница, думал я. И ошибся. Приблизившись ко мне, пока Аня что-то сосредоточенно рассматривала, одна из девушек, смущаясь, сказала:
- Извините, мы вот тут поспорили, вы Асимов или Анисимов? Извините.
- Мы в газетах фотографию видели, - объяснила вторая. - Но у нас газет этих нет сейчас, вот мы и поспорили.
- А на что? - поинтересовался я.
- Да так, просто на интерес.
- Что ж, вы обе выиграли. Я Анисимов и Асимов одновременно.
- Ой, - сказала одна из девушек, - а вы, правда, муж Виленской?
- Пока нет.
- А правда, что ей на самом деле сорок два года? - спросила вторая.
- Вранье. Двадцать семь.
- Вот так! Я же говорила! - торжествующе воскликнула первая. - А, извините, у вас с собой книг ваших нету? Мы не в подарок просим, мы бы купили. Мы тут заходили в книжный, говорят: скоро будут.
- Да, скоро будут. Придется потерпеть. Специально потом зайду и подарю по книжке. С автографом.
- Спасибо! - хором воскликнули счастливые девушки.
Подошла Аня и, недоброжелательно посмотрев на девушек, сказала:
- Все, больше тут делать нечего, едем дальше.
Мы потратили весь день на покупки. Но фишка или фенечка все не находились. Аня и шейный платок мне повязывала, и что-то вроде амулета с камешками навешивала, и пестрые галстуки нацепляла - все не то.
- Ладно, - сказала она. - Это мы еще подумаем, а пока едем голову в порядок приводить.
- Вы уверены, что надо?
- Конечно. Ирина сказала: обязательно.
- Ну, если Ирина сказала...
Она привезла меня в куафюрное заведение, где над моею головой стали виться сразу две мастерицы.
- В какой цвет? - спросили они Аню, сидящую в сторонке с журналом.
- Меня бы тоже спросить, - подал я голос.
Аня кивком согласилась: клиент сам решит.
Я решил, что мне нужен прежний мой цвет - светло-русый, почти пепельный. Девушки пообещали и выкрасили меня в соломенный цвет с паскудным цыплячьим оттенком.
- Нормально! - оценила Аня.
- Какого черта! - не согласился я. - Я же сказал: светло-русый с пепельным оттенком. Вот такой! - ткнул я в большой картонный лист, на котором, как листья в гербарии, были прикреплены прядки волос самых разных цветов и оттенков.
- Такого по вашему волосу трудно добиться. У вас волос неоднородный, оправдывалась одна из девушек.
А я вспомнил, как Нина всегда не любила вот это вот: "волос" в устах парикмахерш, да и в других устах. Она жаловалась, что, когда говорят не "волосы", а "волос", она почему-то представляет себе большую и абсолютно лысую голову, из темени которой вьется толстый, жирный и черный единственный волос.
- А вы добивайтесь! У вас цены вон какие - за что? - сердился я.
Девушки переглянулись и стали добиваться.
В результате я получился того цвета, который когда-то называли "шантрет". Не шатен, а именно "шантрет", нечто игривое, лихое, ловеласистое.
- Вы нарочно? - поинтересовался я.
- Мы предупреждали! - оправдывались девушки.
- Красьте еще раз!
- Нельзя, вы что! Волос же не железный, приезжайте через пару дней.
- Волосы, а не волос! - сказал я.
В машине Аня начала меня утешать, говорить, что все замечательно. Но не выдержала и, глянув на меня, вдруг по-девчоночьи прыснула, крутанув при этом рулем и проехав в миллиметре от обгоняемого автобуса.
- Что?! - раздраженно спросил я.
- Извините. Нет, все нормально, правда!
И тут я увидел вывеску: "Парикмахерская". Не "Салон красоты", как везде, а просто и без затей - "Парикмахерская", как в мое время. Я велел Ане остановиться.
- Вы куда? Тут с вами знаете что сделают?
- Знаю. Подождите меня.
Парикмахерская оказалась родной до теплой и сладкой боли. Никакой тебе записи, живая очередь, как всегда это и было, сидят несколько пенсионеров, пенсионерш и заблудший подросток с наушниками на лысой голове (что он стричь собрался, интересно?), вдоль стены узкого коридора - стулья, скрепленные по четыре, на металлических ножках, с дерматиновыми сиденьями, которые были порваны еще десять лет назад, в дырах виден ветхий желтый поролон. Из двери высовывается парихмахерша (так хочется ее назвать) и кричит в пространство: "Кто следующий?", а в зале орудуют пять или шесть блондинок в синих фартучках, одинаковыми приемами подстригая и мужчин, и женщин, поет радио, блондинки перекрикивают его, обсуждая семейные дела и прочее свое, интимное, ворочая головы клиентов, будто болванки, а уборщица шурует по ногам щеткой, сметая волосы... хорошо!
Там я остригся наголо. Парикмахерша уточнила:
- Совсем?
- Совсем.
- Что же, брить, что ли?
Я подумал:
- Нет, брить не надо. Но очень коротко. Чтобы не ущипнуть.
- Это можно.
Аня, когда я сел в машину, дико посмотрела на меня.
Она смеялась не меньше пяти минут.
Я подождал, а потом свойски толкнул ее в плечо:
- Ну, ну, хватит... Поехали.
- Нет... Нет... Извините... Нет, даже классно... Мне нравится... Но жить с такой прической нельзя! - досмеивалась Аня. И, выскочив у какого-то магазинчика, принесла мне бейсболку. Я напялил ее и посмотрел в зеркало. Вид странный, но какой-то... лихой. Мне понравилось.
- Слушайте, - сказала Аня, задумчиво глядя на меня. - Так оно это самое и есть!
- Что?
- Фишка. Фенечка. Опознавательный знак. Харизматический аксессуар!
- Бейсболка?
- Ну! Серьезный писатель - и все время в бейсболке. Это прикол, это интересно!
- Что интересного, не понимаю! И почему всегда в ней?
- Ну, вы тоже какой-то! Не ваша это забота! Это пусть другие думают: в чем дело, почему П. все время в черных очках, Б. в шляпе, а вы в бейсболке! Пусть всякие смыслы ищут. Кто хочет, найдет. Вот вам и добавка харизме: тайный смысл бейсболки, понимаете? Нет харизмы без таинственности, разъяснила она мне. - Вон Г. отпустил бороду и косичкой ее заплел. Все его фанаты с ума сходят: отчего, почему? Тоже бороды в узелок завязывать начинают. Сотню значений в этой бородке козлиной отыскивают. А их нету на самом деле. Зато шум какой.
Я усмехнулся. Я начинал иронически уважать дурацкую кепку с длинным козырьком, которая, усевшись случайно на мою голову, вдруг тут же начала что-то означать, причем помимо воли обладателя этой самой головы.
27
Мне надо было работать, но не хотелось. Пописывалось, вернее, кое-что для себя.
Тут позвонил Валера и сообщил, что оказался в моем районе. Если я не против, заедет.
И заехал.
Ни с того, ни с сего начал рассказывать о своих делах. Сроду не рассказывал - и вдруг. Ему предложили, в частности, поработать на одну австралийскую фирму. Фирма серьезная, проект интересный. И вообще, не поехать ли в Австралию? Говорят, райские места.
- А невеста? - спросил я.
- Тоже поедет, куда она денется. А не поедет - не надо.
- Раздумал жениться?
- Рановато еще. И дура оказалась. Слушай, а вот это вот все, в газетах этот трендеж про тебя с ней, ну, и все остальное, это зачем?
- Я же объяснял: они в это играют. Им, видишь ли, мало играть в газеты, в телевидение, в политику, им еще хочется играть в живых людей.
- И ты согласился?
- Почему нет? Это совпадает с моими интересами.
Валера смотрел на меня в раздумье. Я-то привык, что не знаю и не понимаю его. А он, быть может, впервые всерьез подумал о том, что не знает и не понимает своего родителя. Он и всегда не понимал, но раньше ему этого не надо было. А вот теперь понадобилось... Раздумье его кончилось вопросом:
- Может, у тебя в ней главный интерес?
- А что тут невероятного? Конечно, не очень хорошо: ты у нее был, а я твой отец...
- Считай, что меня не было. То есть у тебя серьезно?
- Кажется.
- Не повезло. А она?
- Пока знаю, что не противен ей.
- Ясно... Нет, нормальное дело, - рассуждал Валера. - Что ты, не человек? Со всяким может случиться. Тем более, она девушка симпатичная. Не великого ума, конечно. Извини.
- Да нет, ты прав.
- Ясно... То есть, получается, я тебе мешаю?
- О чем ты говоришь! Наоборот, я устранюсь - по первому твоему слову!
Валере, наверно, очень хотелось сказать это слово. Но он сказал:
- Ладно. Передай ей, что я звонить не буду, и вообще... Благодарен за науку. Ну, и что уезжаю. Или не говори. Мне все равно.
Далее адаптировано: многословные рассуждения А.Н. Анисимова об идиотизме положения, в которое он попал, перебирание вариантов, как из этого положения выбраться.
А Валера никуда не уехал.
28
Я придумал жениться. Пусть взбесятся всесильный Кичин, Женечка Лапиков, пусть сильно огорчатся таблоиды, приготовившиеся ковать деньги на нашей с Ириной истории и на уничижении Беклеяева, пусть разозлится Ирина: я ведь сокрушу ее надежды на собственную передачу, на "Были о небывалом", надо, кстати, спросить, что это значит. Жениться срочно и, в сущности, все равно, на ком, лишь бы действительно не оказаться пародией на собственную пародию, вырваться из этого сюжета - ну, и заодно избавиться от дурацкой любви, которая с каждым днем мучила меня все больше. Обидно, конечно: сколько ждал, представлял все в розовом свете, а пришло - и вот, оно, оказывается, как: постоянно внутри что-то живет (будто даже отдельное от тебя!), как инфекция, как зараза, как солитер какой-нибудь, живет, ест тебя, грызет - и при этом ты прекрасно понимаешь, что жажду утолить нечем, та, кого ты любишь, тебя не полюбит никогда и ни за что. В отличие от всех влюбленных, я себя не обманывал.