Сигсби вскинул глаза. У балконной двери стояла девушка и, судя по жестам, просила впустить ее в гостиную.
5
Однако дверь он открыл не сразу. Существуют, несомненно, женатые мужчины более низменного сорта, которые только порадовались бы встрече с хорошенькой девушкой, подающей знаки через окно. Но Сигсби был не из них. По натуре и воспитанию он был человеком осмотрительным; а потому какое-то время просто стоял и таращился на Фанни. Только когда взгляд ее стал совсем уж властным и практически загипнотизировал его, он заставил себя отодвинуть щеколду.
— Давно пора! — досадливо бросила Фанни, бесшумно проникая в комнату.
— Что вам нужно?
— С вами потолковать. Что это такое я слыхала, будто вы просите людей совершить преступление?
Совесть Сигсби металась сейчас в такой лихорадке, что слова гостьи оглушили его, будто взрыв динамита. Его бурному воображению тотчас представилось, что девушка, столь близко знакомая с его личными делами, агент секретной службы, а те, как известно, из кожи вон лезут, чтобы омрачить жизнь преступникам-любителям.
— Не понимаю, — хрипло выговорил он.
— Ну прямо! — нетерпеливо бросила Фанни. Девушкой она была деловой и терпеть не могла всяческой канители. — Мне Фредерик Муллет все рассказал. Вам требуется сделать для вас работенку, а он отказался. Что ж, вот вам заместитель. Это я. Если дельце по моей части, я готова!
Уоддингтон все еще опасливо таращился на незнакомку. Теперь он решил, что она расставляет ловушку, чтобы выудить у него признание, а потому не издавал ни звука, только трудно и хрипло дышал.
Однако Фанни, девушка ранимая, истолковала его молчание неправильно. Ей показалось, что он не верит в способности женщин.
— Если это может проделать Фредди, могу и я! — сказала она, и Уоддингтону показалось, что она как-то качнулась, словно марево перед глазами. — Вот, смотрите!
Фанни подняла тонкими пальчиками часы и цепочку.
— Что это? — выдохнул Сигсби.
— А на что похоже?
Уоддингтон прекрасно видел, на что, и ошалело ощупал свой жилет.
— А я не заметил, как вы их вытащили!
— Никто никогда не замечает, как я вытаскиваю! — горделиво ответила Фанни, и то была истинная правда. — А теперь, когда вы видели мою работу, вы мне поверите. Что сумеет Фредди, сумею и я!
Прохладная, целительная волна облегчения накатила на измученную душу Сигсби X. Уоддингтона. Он понял, что ошибался в посетительнице. Вовсе не детективом она оказалась, а блестящим специалистом, до того ловко вытаскивающим всякую всячину из чужих карманов, что никто и не замечает. Как раз такая девушка ему и требовалась.
— Конечно, сможете! Конечно! Не сомневаюсь, что сможете! — жарко воскликнул он.
— Так что за работа?
— Я хочу, чтобы вы стащили для меня жемчужное ожерелье.
— А где оно?
— В сейфе, в банке.
На живом личике Фанни отразились разочарование и досада.
— Эх, что толку и обсуждать? Я по сейфам не работаю. Я девушка тонкая, благовоспитанная и в жизни не держала в руках оксиацетиленовой паяльной трубки.
— Нет, вы не поняли! — заторопился Уоддингтон. — Когда я говорю, что ожерелье в банке, я имею в виду —
Но вот наконец три недели миновали, и в любую минуту Хамилтон мог услышать, что Юлали вернулась в мегаполис. Весь день напролет он расхаживал со счастливой улыбкой на лице, и сердце у него колотилось и пело от избытка чувств, когда он вышел встретить Гарроуэя, который только что появился в его квартире.
— А, Гарроуэй! — воскликнул Хамилтон. — Ну, как дела? Что привело вас ко мне?
— Как я понял, сэр, — ответил полисмен, — вы просили принести вам мои стихи, когда я их закончу.
— Ах да, конечно, конечно! Запамятовал. С памятью у меня что-то последнее время. Итак, вы написали первые свои стихи, а? Про любовь, молодость и весну, наверное…
Их перебил телефонный звонок.
— Простите. — Хотя аппарат разочаровывал его последние дни раз за разом, Хамилтон все-таки возбужденно подскочил и сорвал трубку.
— Алло?
— Алло-о?
На этот раз разочарования не последовало. Голосок был тот самый, так часто звучащий в его мечтаниях.
— Мистер Бимиш? То есть — Джимми?
Хамилтон глубоко вздохнул и до того обрадовался, что в первый раз с тех пор, как он достиг совершеннолетия, сделал вдох через рот.
— Наконец-то! — закричал он.
— Что вы сказали?
— «Наконец-то!» С тех пор, как вы уехали, каждая минута тянулась для меня, будто час.
— И для меня тоже.
— Вы серьезно? — страстно выдохнул Хамилтон.
— Да. В Ист Гилиэде минуты всегда так тянутся.
— А, да-да, — несколько обескураженно пробормотал Бимиш. — А когда вы вернулись?
— Четверть часа назад. Хамилтон воспарил снова.
— И сразу позвонили мне?
— Да. Хотела узнать телефон миссис Уоддингтон в Хэмстеде.
— И это
Улицы!
Мрачные, безжалостные, мерзкие улицы!
Мили и мили мучительных улиц
На Восток, на Запад, на Север,
А уж тем более на Юг!
Печальные, унылые, безрадостные
Улицы!
Хамилтон Бимиш вздернул брови.
Я меряю эти скорбные улицы,
Невыносимо страдая.
— Почему? — поинтересовался Хамилтон.
— Это, сэр, входит в мои обязанности. Каждый патрульный прикреплен к определенному району города.
— Нет, я имел в виду — почему вы страдаете?
— Потому что, сэр, сердце истекает кровью.
— Кровью? Это сердце?
— Да, сэр. Я смотрю на всю мерзость, и сердце — ну, истекает.
— Ладно, продолжайте. Мне это кажется весьма странным. Но — продолжайте.
Я вижу, как мимо снуют серые люди,
Кося и виляя взглядом,
Глаза их блестят смертоносной злобой,
Они — прокаженные улиц…
Хамилтон как будто порывался что-то сказать, но сдержался.
Мужчины, которые были мужчинами,
Женщины, бывшие когда-то женщинами,
Дети, сморщенные обезьянки,
И псы, которые скалятся, кусают,
рычат, ненавидят.
Улицы!
Мерзкие, зловонные улицы!
Я шагаю по этим бесстыдным улицам
И смерти взыщу!
Офицер Гарроуэй замолчал и открыл глаза, а Хамилтон, подойдя к нему, энергично похлопал его по плечу.
— Так, понятно! — сказал он. — У вас нелады с печенью. Скажите, случаются у вас боли под ложечкой и в спине?
— Нет, сэр.
— Высокая температура?
— Нет, сэр.
— Значит, гепатита еще нет. Вероятно, легкая атония пищевого тракта. Мой дорогой, вам самому должно быть ясно, что эти стихи совершенно неправильны. Что за абсурд? Разве вы не замечаете, патрулируя улицы, сколько приятных и красивых лиц? На улицах Нью-Йорка полно милейших людей. Я вижу их всюду. Беда в том, что вы смотрите на них желчным взглядом.