— Айриш! Залезай.
И я решаю, что доктор Штейнер — злой колдун с хрустальным шаром и привязанными к пальцам нитками от марионеток. Каким-то образом, он создал всю эту ситуацию. И точно сейчас сидит в своем кабинете и хихикает.
За машиной Эштона сигналят другие водители.
— Давай уже. — В его голосе появляется намек на раздражение.
— Черт бы вас побрал, — бормочу я и иду к поджидающему автомобилю. Отдавая Эштону костыли, я смотрю только на коричневую кожаную обивку салона. Когда он забирает их, его пальцы касаются моих, и по всей руке словно пробегает разряд тока. Как только я опускаюсь на сидение и пристегиваю ремень безопасности, Эштон уже оказывается на водительском месте, а пульс у меня зашкаливает.
— Как лодыжка? — спрашивает он, вливаясь в поток машин. Его взгляд перемещается на мои ноги. Я решила надеть короткую плиссированную юбку, потому что больной ноге в колготках проще, чем в носках и штанах. Сейчас же, когда перед глазами проносится картинка со мной, сидящей на Эштоне, и задранной до талии юбкой, хочется, чтобы на мне был надет цельный зимний комбинезон.
— Уже лучше. Я даже стала немного опираться на нее при ходьбе. — Я замечаю, что по сравнению с прохладным воздухом снаружи, машина кажется сауной, и снимаю пальто. — Легкое растяжение. Как я и думала.
— Коннор сказал, ты ходила в больницу?
«Ах, да, Коннор».
— А ты что здесь делаешь? — выпаливаю я, а потом делаю вдох. — В смысле, что случилось с Коннором?
Он пожимает плечами.
— Ему какую-то работу надо ко вторнику сделать, так что я сказал, что отвезу тебя. Ты не против?
— О. Нет, разумеется. Спасибо.
Я — большой и толстый лжец. Если бы не Эштон, я бы пропустила еще одну неделю и не встретилась с близнецами. Он хороший. Доказал, что способен на это, когда полмили нес меня под дождем. А теперь он везет меня на Манхэттен.
— Пустяки, Айриш, — бормочет он, следуя за знаками по направлению к трассе.
Я молча играю с застежкой на пальто и раздумываю, что бы обо всем этом сказала Дана. Побеспокоило бы это ее? Они вообще еще вместе? Он так и не подтвердил, но и не отрицал этого. Стоит ли его спросить?
Бросив взгляд на Эштона, я понимаю, что он пялится на мою грудь.
— Смотри за дорогой! — рявкаю я в порыве. Мне становится жарко, и я складываю руки на груди.
С веселой улыбкой он говорит:
— Значит, тебе на меня пялиться можно, а мне даже взглянуть на тебя нельзя?
— Это другое. Я не голая.
— А я тоже голым не был, когда ты чуть носом в тротуар не уткнулась.
Я отворачиваюсь от него и смотрю в окно, покачав головой. «Я даже отсюда Ваш смех слышу, доктор Штейнер».
— Эй. — Ладонь Эштона опускается на мое запястье. — Прости, ладно? Просто…давно тебя не видел.
Насколько только приятен этот простой жест. Я понимаю, как сильно скучала по Эштону. Я киваю и смотрю в его искренние карие глаза.
— Смотри за дорогой, — снова предупреждаю я, но на этот раз мягче и намного менее раздраженно.
В ответ я получаю фирменную кривую ухмылку, которую теперь нахожу менее наглой и более игривой. Эштон легонько сжимает мое запястье и отпускает.
— Спасибо, что пожертвовал субботой ради меня.
— Было бы за что, — бормочет он, проверяя зеркало заднего вида, когда перестраивается в другой ряд. — Я знаю, что для тебя это важно. — И с небольшим сомнением в голосе добавляет: — У меня встреча позже, так что я так и так оказался бы на Манхэттене.
— Встреча?
Между бровей Эштона появляется складка.
— Перед тем, как я тебя забрал, ты выглядела расстроенной. Что случилось?
Избегает ответа на вопрос. Я тяжело вздыхаю.
— Да, ничего такого. Просто странный телефонный разговор. — Я занимаю себя разглаживанием пальто на коленях.
— Кто такой доктор Штейнер?
Мои руки замирают.
— Что?
— Ты сейчас пробормотала «Я даже отсюда Ваш смех слышу, доктор Штейнер». Кто такой доктор Штейнер?
— Я…эээ…он… — «Я сказала это вслух! Даже не осознавая этого, я произношу мысли вслух! Как марионетка! Блин! Господи. Я и это тоже вслух сказала?» Краешком глаза я изучаю выражение лица Эштона. Изогнув бровь, он переводит взгляд с меня на дорогу. «Не могу рассказать. Надо перестать думать. Мысли, остановитесь!»
— Расслабься, Айриш! У тебя глаза сумасшедшие. Ты меня сейчас пугаешь немного.
Нельзя рассказывать. Я так думаю. Заставив себя пару раз глубоко вздохнуть, я пытаюсь успокоиться.
— Судя по твоей реакции, мне кажется, что он — психиатр?
«Кейси была права...ты — не только красавчик».
— Считаешь, что я — красавчик, Айриш?
Я прижимаю ладонь ко рту. Снова это сделала!
Когда хохот стихает, Эштон тяжело вздыхает.
— Значит…ты проходишь сеанс терапии?
Хочу ли я, чтобы Эштон узнал о докторе Штейнере? Как я вообще на его вопрос отвечу? Технически, я не прохожу сеанс терапии, но да, доктор Штейнер — психиатр. Для которого у меня даже клавиша быстрого вызова предусмотрена. В любом случае, если начну объяснять, кто такой доктор Штейнер, и расскажу о последних четырех месяцах, покажусь совершенно ненормальной.
— До Нью-Йорка долго ехать, — предупреждает меня Эштон, постукивая пальцами по рулю.
Я не обязана ничего ему объяснять. Это не его дело. У него есть секреты, как и у меня. Но, может быть, это возможность узнать его. Может быть, рассказ о моих проблемах поможет разговорить его. А учитывая, сколько времени я провела, пытаясь его разгадать, узнать мне нужно…
— Да, он — мой психиатр, — тихо произношу я, уставившись на дорогу. Сейчас я не могу встретиться с ним взглядом. Не хочу увидеть осуждение в его глазах.
— И зачем тебе психиатр?
— Из-за своего неконтролируемого сексуального влечения?
— Айриш… — То, как он произнес мое прозвище, заставляет меня повернуться вовремя и увидеть, как Эштон приподнимается на сидении и слегка тянет джинсы, словно хочет сесть поудобнее. — Расскажи мне.
Может быть, стоит провести чуточку переговоров.
— Только, если ты расскажешь, почему называешь меня «Айриш».
— Я уже сказал, что объясню, как только ты впервые признаешь, что меня хочешь.
Мой рот захлопывается. Нет, с Эштоном нельзя вести переговоры.
— Серьезно, Айриш. Расскажи о своем мозгоправе. — Возникает пауза. — Конечно, если ты не хочешь услышать откровенные подробности о моем неконтролируемом сексуальном влечении и том, как ты можешь мне с ним помочь.
И говорит он это таким серьезным тоном, от которого во рту мгновенно пересыхает, а между бедер теплеет, когда образы первой ночи и прошлой недели сталкиваются в моих мыслях, превращаясь в одну ошеломляюще сексуальную мешанину. Черт бы тебя побрал, Эштон! Он точно знает, как заставить меня поерзать. И наслаждается этим, тихонько посмеиваясь над тем, как мое лицо заливается краской. Внезапно мне становится совсем не стыдно говорить о докторе Штейнере.
— Никому не расскажешь?
— Со мной твои секреты в безопасности. — Из-за того, как напрягается его челюсть, я сразу ему верю.
— Ладно. Еще в июне у моей сестры появилась дикая идея…
Сначала мои объяснения полны напыщенных фраз. Но по мере углубления в произошедшее, по мере того, как привлекательные смешки Эштона становятся более частыми, когда я рассказываю, как провела лето, ныряя с Кейси с моста и покупая продукты в костюме хот-дога…становится легче и рассказывать, и вдаваться в подробности, и смеяться над этим.
Эштон ни разу меня не перебивает. Он не вынуждает меня почувствовать себя глупой или ненормальной. Он просто слушает, улыбается и тихо посмеивается, пока ведет машину. Эштон действительно умеет слушать, а это — подкупающая черта характера. «Одна — минус, осталось четыре».
— Этот чувак и правда кажется психом… — бормочет Эштон, качая головой.
— Знаю. Иногда я задаюсь вопросом, есть ли у него вообще лицензия.
— Тогда зачем ты продолжаешь с ним разговаривать?
— Дешево? — пытаюсь пошутить я. Если честно, то я тысячу раз задавала себе тот же вопрос. И ответ могу придумать только один. — Потому что он чувствует, что это важно, а я должна ему за жизнь сестры. Ты не представляешь, что… — Голос сходит на нет, и я сглатываю вставший поперек горла комок. — Моя сестра попала в ту же аварию, в которой погибли родители. Все было плохо, Эштон. Еще четверо человек погибли. И она едва выкарабкалась. — Я затихаю, изучая свои сплетенные пальцы. Мне все еще сложно говорить об этом. — В каком-то смысле, она погибла в ту ночь. Год пролежала в больнице, прежде чем достаточно окрепла, и ее выпустили… — Не могу сдержаться, чтобы не хмыкнуть насмешливо и не покачать головой, все еще осуждая выписавших ее врачей. Достаточно окрепла… Для чего? Чтобы поднести бутылку в губам и затянуться косяком? Чтобы удовлетворить больше парней, чем мне бы хотелось знать? Чтобы колотить боксерскую грушу? — Долгое время моя сестра была потеряна. Годы. А потом доктор Штейнер… — Я сглатываю, когда на глаза наворачиваются слезы, и пытаюсь их сдержать. Но несколько все равно скатывается по щекам. Я тороплюсь стереть их, но Эштон как-то опережает меня и быстро и легко прикасается большим пальцем к щеке, а потом снова отводит руку и опускает ее себе на бедро. — Доктор Штейнер вернул ее мне.
Повисает очень долгая, но комфортная тишина, и я смотрю на голубое небо над головой и мост, который приведет нас на Манхэттен.
— Ничего себе, мы уже здесь, — рассеянно бормочу я.
— Да, а ты все никак замолкнуть не могла, — сухо произносит Эштон, но подмигивает мне. — Значит, вот с кем ты болтала перед тем, как я тебя забрал?
— Ага.
— И что в этом такого странного? О чем вы говорили?
У меня вырывается тяжелый вздох.
— О тебе. — Я замечаю, что после моего признания одной рукой он крепче сжимает руль, и быстро добавляю: — Я ничего не говорила ему об…этом. — Мой взгляд перемещается на кожаную полоску на его запястье. — Я обещала, что не скажу.
Кадык у него дергается, когда он сглатывает.
— Ну, и зачем тогда вы обо мне разговаривали?
— Мне так стыдно. — Со стоном я смотрю в окно.
— Ты стыдишься этого больше, чем того, что уже рассказала? — Заинтригованный, Эштон наклоняется вперед, а на его лице появляется любопытная улыбка.
— Возможно.
Рассказать ему? Я тяну время, почесывая шею, убирая волосы за уши и потирая лоб, пока Эштон, в конце концов, не хватает меня за руки и не опускает их на консоль между нами.
Откашлявшись, я тут же замечаю, что моя ладонь все еще лежит в его. Когда он видит, куда я смотрю, крепко ее сжимает.
— Отпущу, как только расскажешь.
— А если не расскажу?
— Тогда пожелаю удачи, когда будешь объяснять Коннору, почему мы за руки держимся.
— Держание за руки — наименьшая из моих проблем, — бормочу я, а потом смотрю ему прямо в глаза и признаю: — Мне нужно найти в тебе пять хороших качеств.
Его лицо принимает выражение, словно говорящее «И это все?».
— И почему тебе стыдно?
— Потому что мне придется говорить тебе все, о чем я думаю, — бормочу я, подняв глаза к потолку.
Повисает долгая пауза. Эштон ерзает на сидении. Он немного сползает, больше сгорбившись, и сильнее сгибает одну ногу. А потом на его лице расползается широкая, озорная улыбка.
— Будет весело.
— Нет, не будет, — тут же мотаю головой я, — потому что я не буду этого делать.
— Чего? — Эштон выпрямляется и, широко распахнув глаза, глядит на меня. — Придется!
— Нет… — Я отнимаю у него свою руку и складываю их на груди. — Не буду.
— Ну, тогда как ты узнаешь пять моих лучших качеств?
— Уверена, ты мне сам расскажешь, — хитро отвечаю я.
Он пожимает плечами, словно размышляет.
— Ты права, я мог бы. Посмотрим… — Он проводит языком по зубам, и появившееся предчувствие предупреждает, что я пожалею об этом. — Я заставляю женщин так кричать, когда проскальзываю своим…
— Заткнись! — Он ворчит, когда мой кулак сталкивается с его плечом.
— Правда, Айриш. Давай уже. Будет весело! — Глаза Эштона блестят, а лицо сияет от искреннего предвкушения. Ни разу я не видела его таким счастливым и почти уже готова согласиться на что угодно, в том числе, и на безумства доктора Штейнера.
Пока Эштон не спрашивает:
— Так, я тебе снюсь?
Я тут же прикусываю язык. Сильно.
* * *
— Можешь подъехать ко входу, и я просто выбегу, — говорю я, поняв, что он собирается парковаться.
— О, нет, — хмурится он. — Я иду с тобой.
— Ох, у тебя здесь встреча? — «Эштон болен? Ему нужен врач?»
— Нет. Мне надо убить пару часов. — Пауза. — Подумал, что могу познакомиться с детишками, ради которых ты проделала весь этот путь.
— Не можешь. — У меня такое чувство, что сталкиваются два мира, которые определенно нужно держать по отдельности.
— Стыдишься, если тебя со мной увидят, Айриш?
— Нет, я… — Я оборачиваюсь и вижу в его глазах намек на боль. «Никогда». — Они не всех впускают.
Он паркуется на свободное место.
— Не забивай этим свою милую головку, Айриш. Меня они впустят.
* * *
— Я...эээ…привела кое-кого. Надеюсь… — Я беспомощно гляжу на Гейл. Не знаю, что сказать.
Она переводит взгляд с меня на Эштона и тут же начинает качать головой. По мне волной проходит облегчение. Не думаю, что мои эмоции смогут одновременно выдержать и толпу больных детей, и Эштона.
Но тут он сверкает своей сексуальной кривой ухмылочкой и ямочками на щеках.
— Здравствуйте, я — Эштон. Вообще-то, здесь я от имени своего отца, Дэвида Хенли из «Хенли и Партнеры».
Что бы Гейл не собиралась сказать, оно улетучивается.
— Да ведь это фантастика! Мы так рады пожертвованиям твоего отца. Рада познакомиться. — Посмотрев справа налево, она говорит: — Обычно мы не пускаем посетителей, но на этот раз я закрою глаза.
— Отлично. — «Вовсе нет».
— Близнецы жаждут встречи с тобой, Ливи.
— Я тоже по ним скучала. — Показав на лодыжку, я добавляю: — Извините, что пропустила прошлые выходные.
— Ой, не волнуйся. Рада, что ты в состоянии передвигаться. Веселитесь! — Взмахнув передо мной пачкой папок, она говорит: — А я вернусь к работе! — И уходит в противоположном направлении.
Один раз Гейл оборачивается и, убедившись, что Эштон уже отвернулся и направился к лифту, подмигивает мне и одними губами произносит «Ух ты!».
Лицо у меня бледнеет. Теперь все будут думать, что мы вместе.
Я догоняю Эштона, когда он нажимает кнопку вызова лифта.
— Так, ты знал, что тебя пропустят, если упомянешь имя своего отца?
Обаяние, которое было здесь мгновение назад, исчезает, а его заменяет презрение.
— Хоть на что-то оно сгодится.
— Это…вносить пожертвования больнице любезно с его стороны. — Раз Гейл тут же узнала его имя, он должен быть важным спонсором.
— Экономия налогов. И польза для имени. — Я опускаю глаза и вижу, что он дергает полоску от ремня. Не в силах сдержаться, я сжимаю его руку.
Двери лифта открываются. Эштон входит за мной и нажимает кнопку с номером этажа, который я назвала, а потом бормочет:
— Либо это, либо пришлось бы отвести эту медсестру в подсобку на пару минут и…
— Эштон! — Я с силой хлопаю его по предплечью и морщусь. Гребля одарила все его тело каменной твердостью. — Это определенно удар по твоим хорошим чертам.
— Ой, да ладно тебе. Ты ведь не веришь, что я всерьез говорю? — говорит он, низко хохотнув.
— Учитывая красный носок на твоей двери…
Его лицо принимает страдальческое выражение.
— Той ночью я пытался забыть о тебе. С Коннором, — мягко произносит он. — И с тех пор подобного не случалось.
Верю ли я ему?
— Почему?
С пылким взглядом Эштон поворачивается ко мне и рукой берет за подбородок, поглаживая большим пальцем мою нижнюю губу.
— Думаю, тебе прекрасно известно почему, Айриш.
— Ты все еще с Даной?
Его хриплый голос вернулся, тот, от которого по коже бегают мурашки.
— Что, если я скажу «нет»?
— Я…я не знаю. — Я медлю, прежде чем задать вопрос: — Почему ты сказал, что у нас ничего не получится?
Его губы размыкаются, и я думаю, что, наконец, получу ответ.
— В этой кофте твоя грудь выглядит шикарно.
Не этот ответ.
Он выходит из лифта и придерживает дверь, пока, прихрамывая, пройду я с пылающим лицом. Типичное для Эштона избегание. Я прикусываю язык и игнорирую его, пока мы не подходим ко входу в игровую комнату.
Меня накрывает новая волна тревоги. В груди появляется та же самая скованность, что я чувствую при детях каждый раз, только на этот раз она усиливается.
— Так, ты должен узнать несколько основных правил, прежде чем я подпущу тебя к этим милым детишкам.
— Послушаем.
— Первое, — я загибаю пальцы для убедительности, — никаких разговоров о смерти. Не заводи разговоров о смерти, не намекай на смерть.
Его губы изгибаются, когда он хмурится и кивает:
— Не волнуйся.
— Второе: не учи их плохим словам.
— Кроме тех, которым они уже от тебя научились?
Закатив глаза, я говорю:
— И третье: будь вежливым. И не лги. Они всего лишь дети.
На его лицо будто набегает туча, но он молчит.
Я толкаю дверь и вижу на полу играющих в ЛЕГО близнецов. Первым глаза поднимает Эрик. Он толкает плечом брата, и, поднявшись на ноги, они идут ко мне. Прошло две недели с нашей последней встречи, и я замечаю, что в их движениях появилось больше вялости, а голоса немного потеряли бодрость.