2 июня – 37 г. Продолжаю читать «Граф Монте-Кристо»
Далеко д'Артаньяну до Эдмона Дантеса!!!
Сейчас мы с Петухом[23] на яйцах протухом мечтаем о побеге в Ю. Америку. Володяй-негодяй, с которого мы недавно сняли бойкот, сидит тут же и мешает.
Вот они вскочили, Петька и Володька, и начинается драка, столь же обыкновенная между ними, как желтые листья в середине сентября.
После того, как мы помечтали об Южной Америке, мы решили попутешествовать в нашей местности, для этого мы подговорили Женю с Наташей, ибо они приехали, и Елену Дмитриевну[24] с Таней идти гулять. Мы пошли, взяв с собой перочинные ножи, карту и компас.
Я себе по дороге сделал два деревянных кинжала на оборону от разбойников и волков, ибо мы т. е. знаменитые путешественники: ЮРА, ПЕТЯ, ТАНЯ и ВОЛОДЯ, не сомневались, что такие здесь имеются.
22 июня – 37 г
Сегодня меня будила мама и сказала:
– Юра! Вставай, я должна тебе что-то сказать.
Я протер глаза.
Таня привстала с постели.
– Вчера ночью, – начала мама дрогнувшим голосом, – у нас было большое несчастье, папу арестовали, – и чуть не заплакала.
Мы были в отупении…
Я нисколько не сомневаюсь, что папу выпустят, папа самый честный человек…
Сегодня у меня самый ужасный день…
28 июля – 37 г
Прошло больше месяца, прежде чем я снова стал писать.
От папы никаких известий. Мама 7-го и 21-го июля передала деньги.
У нас все по-старому. Рассказ «Диплодок» я еще не кончил, но одна часть уже написана.
Здесь я остановлюсь. Много, много раз я перечитывала этот дневник и каждый раз ощущала необходимость паузы. Перед записью о том, что произошло в самую короткую ночь года, Юра в Серебряном Бору выстругивает два деревянных кинжала «на оборону от разбойников и волков, ибо мы не сомневались, что такие здесь имеются».
Сколько в этой фразе мальчишеского, сколько рокового предчувствия! Волки и Разбойники… Этот ледяной ветер Рока, это неосознанное предчувствие – они будто донеслись из времен Софокла. Недаром Юрий Валентинович бесконечно перечитывал античные трагедии, он знал, что именно ТАК и бывает…
И второе. Спустя страшный, наполненный страданием, месяц мы читаем запись взрослого человека, ищущего опоры в творчестве. Ю. В. всегда, всю свою недолгую несчастливую жизнь будет следовать только этому правилу.
Правда, было исключение. После смерти Нины Нелиной, спасаясь от травли, которую устроили ее родители, он на месяц заперся на даче и пил. Больше – никогда, потому что понял – избавление только в творчестве.
9 июля – 37 г
Уехали Лена[25] и Зоя,[26] вчера они вернулись.
Недавно приезжала Женя и гостила у нас три дня, а затем уехала в город на операцию.
В начале этого месяца Темка[27] прислал мне из лагеря письмо. Через несколько дней я ему ответил. Снова начался марочный сезон. Я часто меняюсь марками с Зайчихой большой. В моей коллекции есть и небольшая реконструкция. Есть у меня маленький блок-нот, и туда я вклеил все французские марки и французские колонии. Недавно у меня пропали 7 ценных марок.
В это время я успел прочесть «10 лет спустя», «Студенты». Сейчас читаю «Туннель» Каллермана.
Бабушка принесла много новых книг: «На глубине километра» Биби, «Навстречу гибели» Чуковского, «Падение Кимас-озера» Фиша.
5 августа – 37 г
Женя уже уехала в Крым, в Симеис. Приедет числа 25-го.
Лето подходит к концу. Скоро начинается школа, а мы совсем не занимаемся, что будет?
К Лене и Зое приехала из Харькова какая-то девочка – Ася. У Ганьки[28] появилась новая ракетка с проволочными струнами. Вы засмеетесь, не поверите? Пожалуйста! Я говорю лишь правду…
Очень много играю в теннис, недавно у нас начался теннисный матч. Пока я на первом месте. Матч еще не окончился.
Вчера к нам приехал дядя Женя – брат папы. Сейчас он уехал, и мама пошла его провожать.
20 августа – 37 г
Сколько было пережито за эти дни – не опишешь. Матч теннисный у нас оборвался, но в теннис играем так же рьяно. Таня стала играть гораздо лучше, мы с ней обыграли Изу[29] и Талу,[30] четыре сета со счетом – 6–2, 6–3, 6–2, 6–4.
Река наша – Москва стала судоходной, по ней ходят большие пароходы, грузовые и пассажирские, между ними шныряют лодки и моторки, рассекая с пеной воду. К берегу привязали пристань, которую привезли из Москвы. Пристань большая, с кассой, буфетом. Недели три тому назад стали ходить первые речные трамваи. В то время, когда они приехали, мы были во дворе, и Ганя пускал свою модель, вдруг он сорвался с места и побежал за ворота, крича:
Пароходы!!! Пароходы!!!
Я бросился за ним, за нами другие ребята. Прибежали к реке и увидели 6 новых катеров, они двигались по направлению к новой пристани. Трамвайчики были набиты народом. Вот они подошли к пристани, и с нее грохнула музыка. Мы бросились туда, народу чорт знает сколько! Все разбрелись по берегу. Вечерело, солнце село (даже под рифму). Мы шныряли между людей. Шумовой оркестр грянул марш, и толпы пошли по направлению теннисной площадки, к ним все время присоединялись все новые толпы.
В это время там играли в теннис и волейбол, игроки возмутились и старались своими голосами покрыть все нарастающий шум; но толпа бесцеремонно вошла на корт. Оркестр разместился, и танцы начались. Мы с Ганькой бегали все время и до упаду хохотали над одним малышом, который под музыку танцевал с серьезным и сосредоточенным лицом.
До сумерек веселились тут мы. А разозленные теннисисты принесли дудочку и всеми силами старались мешать оркестру.
Теперь к нам часто приезжает дядя Женя, позавчера приехали Павел и Аня. Диплодок писать я продолжаю.
18-го мы ходили на авиационный парад. Во-первых мы очень долго стояли у перевоза на тот берег, часа полтора. С нами шли – Ганя, Петя, Ганина мама и их двое знакомых. С трудом переехав на ту сторону, сразу что бросилось нам в глаза – это мертвая кобыла, лежавшая около берега в воде, задрав вверх ноги, от нее шел такой зловонный запах, что хоть нос затыкай!!! Это было начало, предвещающее мало хорошего. К трем часам мы опоздали (как обычно). И поэтому с дороги видели, как поднялись воздушные шары с портретами Сталина, Молотова, Калинина, Ворошилова и остальных членов Политбюро. Мы долго шли по полю, и, наконец, показалась нужная нам деревня, мы вошли в нее, я перебежал через картофельное поле и стал протискиваться в передние ряды. Толпа зрителей стояла на одном берегу реки, а на другом происходил парад. Еще ничего не начиналось, и я стал осматривать народ, окружающий меня. Вдруг я услышал яростные крики:
– Ах домовой, чорт косолапый, куда идешь?! Дармоед! Леший! Не видишь – картошка! Буржуи!!!
Я оглянулся. Сзади меня стояла сгорбленная старуха с морщинистым земляным лицом. Она держала палку и изо всех сил колотила ею мужчину, которого она держала за рукав.
Толпа подзадоривала ее. Вдруг она оставила свою жертву и бросилась на другой конец, крича:
– Куда идешь?! Чортов леший, дармоед, домовой! – и, размахивая палкой, налетела на него. Толпа захохотала:
– Так его! Так!!! Верно! Ха-ха-ха! – вставляла она реплики. Старуха с пеной у уголков рта лупила всех, но, налетев на одного, она поскользнулась и упала, проклиная все на свете. – Началось! Началось! – Вдруг услышал я крики.
Я повернулся и увидел, как один красивый моноплан, взлетев на воздух, стал выделывать всевозможные выкрутасы: бочку, мертвую петлю, штопор и еще много всевозможных трюков, названия которых я не знаю. После этого поднялось еще штук 10 самолетов и стали проделывать то же. Затем несколько истребителей подняли планеры и, набрав солидную высоту, отпустили их. Планеры стали стройно и плавно парить и планировать. Когда они сели, поднялись еще самолеты, затем еще и еще… Это длилось, наверно, с час…
Мы вскоре ушли домой. Парад оставил мало впечатлений, все то же самое: и шары, и бой, и Ленин, Сталин, СССР, звезда из самолетов – ЛЕНИН…
В этой пространной записи отражены два события: воздушный парад и, как вал, – толпа людей, приехавших на первом катере. Они пришли с оркестром на святая святых – теннисный корт – и затеяли танцы. Мальчиков тогда это все очень развеселило. Но через много-много лет Юрий Трифонов напишет рассказ «Игры в сумерках», в котором он осмыслит то давнее событие. Это – удивительный рассказ. В нем и перелом времени, и прощание с детскими иллюзиями, и ощущение грядущей, взрослой, жестокой и несчастливой жизни.
Рассказ можно поворачивать и рассматривать как кристалл и увидеть в нем многое. Короткие записи в других тетрадях – осмысление событий тридцать седьмого года (чистка партии, призыв Сталина к рабочим и крестьянам вступать в ее ряды, что означало конец всяческих привилегий старой гвардии и, как следствие, ее уничтожение) в рассказе оборачивается тайной тоской и неосознанным стремлением «остановить мгновенье».
С поразительной силой передано это наступление сумерек. Не только сумерек того памятного дня, но и сумерек жизни, сумерек сознания. Можно долго говорить об этом блестяще исполненном небольшом тексте, я лишь обратила внимание на его ядро.
3 сентября 37 г
Это последний день на даче. Сейчас будем обедать, а после обеда – в город.
28-го у меня был день рождения, мы его не устраивали. Мне купили 2 пакета марок – «французские колонии», альбом для рисования и толстую тетрадь для моих рассказов. 24-го приезжал Гога[31] и пробыл у нас до 29-го. Он тоже пишет рассказы… Как не хочется ехать в Москву!!!
6 сентября – 37 г
Лес рубят, щепки летят…
24 сентября —37 г
Никак не могу засадить себя за дневник. Учусь в 6 классе «А». Ребята новые и старые. Темки Ярослава нет, отметки не блистательные и даже 2 раза пос. за дисциплину. Недавно троих по геометрии вызвали к доске: меня, Исаеву и Коршунова.[32] Педагог – Мария Борисовна Розенберг, тучная злющая женщина, с пенсне на мясистом носу, спросила:
– Что называется аксиома, Исаева?
Исаева заморгала, затопталась и выдавила.
– Аксиома – это…
– Коршунов, – перебила безжалостная Мария Борисовна, – что называется аксиомой?
– Аксиома это…
– Трифонов, – набросилась математичка на последнюю жертву, – что называется аксиомой?
– Аксиома, – начал я, волнуясь…это… имеет… это, без…
– Садитесь! Вы ничего не знаете! Пос!
Так нам поставили по посредственной отметке. Сижу я на первой парте, раньше я сидел с Левкой Федотовым, но за разговор нас рассадили. В школе у меня два теперь товарища: Лева Тиунов[33] и Лева Федотов,[34] оба Левы грызутся между собой как две собаки. И Тиунов всегда наговаривает мне на Федотова: «У Федотика дрянной характер, ему надо проехаться по физиономии». У Федотова, правда, скверная натура: приведу, к примеру, один случай.
Недавно на перемене Левка Федотов ко мне подходит и говорит:
– Будем узнавать крокодилов!
Надо сказать, что «крокодилами» мы называем тех, которые знают лишь то, что проходят в школе. Словом, – крокодил – это невежда. Крокодилов в нашем классе много, а «осьминогов», то есть которые порядочно знают, – мало. Осьминоги – Лева Ф., Лева Т., Бибка[35] и я. Обратился, значит, ко мне Федотов с вопросом:
– Что это за цветок?
Я посмотрел и ответил:
– А чорт его знает!
– Не знаешь? – притворно удивился Лева.
– Нет.
– Удивительно! Это раффлезия, растет на Суматре и Борнео. Такую вещь каждый осьминог должен знать! – и ушел, посмеиваясь, будто говоря: «Крокодил Вы, значит». Меня это покоробило. «Ладно же», – думаю. Через некоторое время зову его.
– Лева, что такое мормоны?
– А чорт его знает!
– Не знаешь? – спросил я удивленно.
– Нет.
– Удивительно! Это каждый крокодил должен знать!
Тут наш задавала все понял и, скривив губы, презрительно промолвил:
– Все с меня слизываешь, хорошая обезьянка.
За такие проделки мы его не любим. «Диплодока» я кончил вторую тетрадь, но мама забрала его у меня, так как я имею плохие отметки.
Дома дела плохие, от папы никаких известий. С дядей Павлом что-то случилось, а что – нам не говорят. Аня живет у нас. Сегодня днем, после школы, мы ходили в Мавзолей, первый раз. Очень интересно.
У меня много новых марок, вчера я отлично поменялся с Рудневым.
3 октября – 1937 г
У нас несколько дней гостил Гога, мы тут с ним «балагурили», на нашем языке это значит возились. 1-го бабушка уехала в Сочи, и сегодня мы получили от нее письмо. Ундей работает в химической лаборатории, и в первую получку угостил нас пирожными. В школе дела исправляются. У нас в школе каждый день что-нибудь смешное. Недавно на уроке немецкого языка, когда Эсфирь Семеновна была разгневана до предела, загудела труба завода, стоящего рядом со школой.
– Кто гудит! – неистово завопила побагровевшая Эсфирь Семеновна и застучала по столу.
Позавчера вызвали по-русскому Скуфина.
– Скажи мне все, что ты знаешь о наречии.
– Наречие – часть речи, отвечающая на вопросы почему, как… и т. д.
– Как, наречие изменяется или нет?
– Изменяется! – твердый ответ.
Легкий смешок.
– Изменяется?
– Да! – определенно отвечает Скуфин.
– По чему?
– По… по… по лицам!
Смех громче.
– Ну проспрягай мне хотя бы… хотя бы… наречие реже.
– Реже? – с готовностью спросил Скуфин. – Я режу, ты режешь, он режет, мы ре…
Громкий смех покрыл его последние слова.
7 октября – 1937 г
…Сейчас у нас живет Евгений Андреевич, он сильно болен. Аня уехала в Коломну. Я продолжаю писать свой «Диплодок», растянувшийся до колоссальных размеров. От папы ни чего не слышно. В нашем доме очень многих арестовали, и на даче тоже: братьев Измайловых,[36] М. Самсонова.[37] Сегодня получил пос. за дисциплину и отл. за русский. В школе мы носимся на перемене в салки.
29 ноября– 1937 г
Позавчера мы ходили в гости к Жене маленькой. Про нее я говорил выше. После чего пошли в кино, опоздали, но решили пойти по тем же билетам в 6 часов. Фокус не удался! Однако мы прошли. (ЗЖОЫ ФНЖЖУ РСПУЬСКГБУЪТЫ)[38] Смотрели «Наш цирк», «Сказка о рыбаке и рыбке» и «Веселые музыканты».
«Диплодок» свой я кончил и пишу всякие малюсенькие рассказики. Папу перевели в Лефортовскую тюрьму. Нам надо заплатить за дачу 5 800 рублей. Мы решили заплатить во что бы то ни стало. Продаем ковер, продадим облигации, пианино. Мы написали письмо Марии Адольфовне,[39] она не ответила (наверно боится притти). Сейчас нечего читать. Последние интересные книги были «Салават Юлаев» Злобина и «Шпион» Купера. В школе получено замечание за возню. Увидимся нескоро! До свиданья!
25 ноября1937 г
Ну слава тебе – господи!
Кончил… Наконец… Вы знаете?
Нет? Странно! Ну я кончил! Ах да! Я вспомнил вы не знаете. Ну, чорт с вами, знайте, я кончил свой рассказ «Духалли»! И теперь пишу доклад чисто научный, сухой доклад по Франции, а Лева начинает писать по Италии.
В нашем классе есть новый мальчишка Сальковский,[40] толстый-толстый ужасно. Прямо жуть – вот такой он большой по сравнению со всеми нами. Сальковский – от слова Сало.