- Ты думаешь, что у меня глаз нет? Так ты глубоко ошибаешься.
- Я не уволюсь. А Мише всё объясню. – Чёрт! С губ моих сорвалось уменьшительное имя Михаила. Надо же так проколоться! Вот я дебил. Змеюка торжествующе улыбнулась. Она словно ждала моей оплошности, чем я её незамедлительно и порадовал.
- Подумай и действуй, иначе пожалеешь.
Главбух ушла, оставив меня подавленным. Зная вспыльчивый и ревностный характер Миши, я представлял примерно его бурю по поводу компрометирующей меня фотки. Пашка! Ну, зачем ты это сделал?
Вечером я застал Мишу в полубредовом состоянии. Таблетки лежали нетронутыми. Вот что за упёртый баран! Справедливости ради, пришлось отметить, что чай он выпил и даже с вареньем.
Не дожидаясь действия таблеток, я обтёр Мишаню водкой, ворочая его в кровати с боку на бок. Мой больной с возмущением твердил, что я зря трачу на него такой ценный продукт. Это «лекарство» применяют только внутренне особой дозировкой и никак не связано с наружным применением.
Через полчаса взопревший Миша с мокрой чёлкой, прилипшей ко лбу, вполне осознанным взглядом смотрел на меня.
- Ты почему таблетки не пил?
- Таблетки – это отрава.
- Дурак, - я сидел и вытирал ему взмокший лоб полотенцем. – Грипп одним чаем не лечится.
- Сам-то как?
- Держусь, - вещал я, исторгая изо рта свежие чесночные пары. Перед тем, как войти к Мише, я нажевался чеснока.
- Чем воняет? – любимый сморщил нос.
- Чесноком. Он убивает микробы.
- Да, я – большой микроб, - согласился Миша. – Но не надо меня убивать. Как там на работе?
- Нормально. Пей чай. Ты есть хочешь?
- Не особо.
- Я тебе супчик куриный сварю. Говорят, что куриный бульон – панацея от всех болезней.
Через час я уже кормил своего Мишаню супом с ложечки как маленького.
- У меня руки вообще-то есть, - ворчал Миша, с явным удовольствием поглощая моё варево.
- Руки тебе ещё пригодятся, будь спокоен.
- Юрка, что бы я без тебя делал? Сдох бы бесславной смертью.
- Обещай мне, что будешь пить таблетки.
Миша кивнул головой, устало закрыл глаза.
- Пиши, что надо сделать в офисе.
Каждый день я отчитывался о проделанной работе и записывал новые указания Михаила, который даже в болезни оставался строгим руководителем. Что меня удержало от этой заразы так и осталось тайной за семью печатями. Я, вечно болеющий и никогда не избегающий повального гриппа, в этот раз стойко продержался. То ли помогли советы моей мамы, то ли ответственность за болеющего Мишу держала меня в тонусе. Кстати, оказалось, что змеи не переносят чеснок. Во всяком случае, главбух не совалась ко мне все две недели, которые ушли на восстановление Миши. Ещё по совету же мамы зубчик чеснока висел на верёвочке у меня на груди, распугивая оборзевших микробов и вампиров. О! Я понял. Наша змеюка была вампиром. Поэтому её не брала никакая зараза.
Миша вышел на работу бледным, осунувшимся, с синяками под глазами. Но здоровым. Слава Богу, никаких осложнений у него не было. Жизнь потекла своим чередом. Наступил февраль. О фотке я как-то благополучно забыл. Вернее, вспоминал, но думал, что вампирша передумала её показывать. Свои угрозы она спрятала до поры до времени.
Эх, надо было мне всё рассказать Мише – и про фотку, и про сплетни, что распускала Светлана по офису, про всё. Но я думал, что злобная кобра не решится на подлость. Угу. Похоже, что девиз этой змеюки был такой – «Сделал гадость – сердцу радость».
Последней каплей для неё стала служебная записка, которую Миша подал в конце марта для оформления мне стипендии на обучение в Германии. Я уже отдал документы на визу, потихоньку собирал вещички. Учёба начиналась с 15 апреля. Вот когда точка кипения ненависти ко мне нашей змеюки зашкалила до неприличия. Но истерики устраивать она не стала. Просто пришла в кабинет Миши, и через некоторое время он меня вызвал к себе, предварительно отпустив довольную донельзя Светлану.
- Это что? – под нос мне сунули злосчастную фотку. Пашка на ней очень красноречиво присосался к моим губам. Автоматически поставленная фотоаппаратом в уголочке дата доказывала факт моей «измены» уже тогда, когда я жил у Михаила.
- Миша, я тебе всё объясню.
Михаил слушать не хотел. Он вообще ничего не слышал. Он был не просто в бешенстве. Мне казалось, что меня готовы убить тут же, на месте.
- Миша…
- Я, кажется, уже говорил, что не переношу бл*дства. – Он чеканил каждое слово холодным тоном, едва сдерживая ярость, вырывающуюся наружу. Пугающе стеклянный взгляд не выражал ничего.
- Миша, пожалуйста…
- Скажи мне, было пари?
- К-какое пари?
- Что ты продержишься у меня год.
Что я мог ответить?
- Было. Но это было до того… - я не успел договорить. Мишина рука схватила меня за горло. Я судорожно вцепился в неё, пытаясь отодрать. Пальцы безжалостно сжимались, перекрывая воздух.
- Далеко пойдешь, сучонок. А я тебе верил.
- Миша… - хрипел я. Было больно. Нет, не шее, на которой отпечатались его пальцы. Боль поселилась в груди, раздирая лёгкие и сердце.
- Вон! Из моего дома, из моей жизни.
Он меня отпустил, я чуть не рухнул. Закашлялся, растирая шею.
- Стипендию ты получишь, заработал. – Его слова резали хуже острого ножа, оставляя незаживающие следы. – Даю тебе час на сборы. Через это время ключи от квартиры чтобы лежали у меня на столе.
Говорил он это монотонным, ничего не выражающим голосом, глядя сквозь меня. Лучше бы он кричал. Тогда бы и я на него наорал. Мы бы подрались, выместив свою злость кулаками и, возможно бы, помирились.
- Чтобы больше я тебя не видел.
Я вышел из кабинета и поехал в дом, который считал своим. Собрал вещи, затем вернулся и в полном молчании аккуратно положил ключи на директорский стол.
- Свободен. – Он даже не повернулся в мою сторону. Стоял и смотрел в окно.
Дома, не отвечая на расспросы мамы, я прошёл в свою комнату и заперся там. Нашёл давнишнюю пачку сигарет и закурил. Вообще, я не курю, баловался когда-то очень непродолжительное время, но как-то не пошло. Пачка так и валялась в глубине ящика стола. После трёх выкуренных сигарет в дверь стала долбаться мама.
- Юра, ты куришь? Что случилось?
- Ничего не случилось.
- Миша где?
Я ответил в рифму и выругался.
- Юра, открой!
Я нехотя открыл дверь.
- Вы поссорились что ли?
Кивнув головой, я застыл. Не хотелось ничего объяснять. Я чувствовал себя в этот момент ненужной вещью, которой попользовались, а затем выкинули за ненадобностью.
- Помиритесь ещё.
- Вряд ли. – Комок встал в горле. От нежных маминых рук захотелось заплакать. Не могу, когда она меня жалеет. Я прижался к ней. Никогда мне ещё не было так херово.
В конце недели мне позвонили с бывшей работы и попросили зайти за банковской картой. Я заставил себя подняться с кровати, которая стала мне в последнее время подругой, и дотащился до офиса. Забрав карту, на которую мне обещали перечислять стипендию, я вышел в коридор и наткнулся на цветущую кобру. Она аж сияла счастливым оскалом. Ну, что ж. Пусть торжествует. Мне здесь делать нечего.
Через день я уже уехал на учёбу. На полтора года.
Михаил
После Мюнхена я сразу же решил забрать Юрку к себе. Зачем тянуть? Я хотел его видеть рядом с собой, ложиться с ним в одну кровать, обнимать его во сне, чувствовать под руками худенькое тело.
С утра я убрался в квартире, уничтожив все следы Петра. Я год не мог выбросить его пену для бритья, снять с крючка его любимое полотенце, убрать из шкафа рубашки. Я не хотел его отпускать. И вдруг легко отпустил. В моей жизни появился Юрка.
С его мамой мы быстро сговорились. Похоже, что она была очень даже не против того, чтобы Юра научился жить самостоятельно.
Это был большой избалованный ребёнок. Омлет ему сделай, носки убери, джакузи за ним помой. Никогда не уберёт за собой, полотенца бросит на пол, воду не вытрет. Вещи часто исчезали со своих мест. Если Юрка и брал что-то, то ни разу не вернул туда, куда положено. Я боролся с ним всеми методами, которые знал, возомнив себя великим Макаренко вкупе с Яном Амосом Каменским.
Трудовая терапия возымела своё действие. Тряпка в руки, ведро в зубы и Юрка ползал, намывая полы. Носки и трусы я заставил его постирать в тазике. Хозяйственным мылом. Он в армии, что ли никогда не служил?
Я сходил в военкомат. Ну, да. Не был. Поступил в институт и учился. Я попросил повременить год. В армию Юрка всегда успеет. Конечно, пришлось дать некую сумму в конвертике. За всё приходится платить.
Как же я перепугался, когда Юрка траванулся непонятно чем! Думал, что парня вывернет наизнанку. Бледно-зелёный, он еле выполз из туалета и рухнул мне на руки. Оказалось, что это не отравление. Вот кто бы мне сказал, что у него эта хроническая фигня?
Юрка был таким беспомощным. Хотелось отдать ему всё внимание и заботу. Тут же захотелось называть его малышом и самоотверженно ухаживать за ним. Уколов боится, вот глупенький! «Ну, подумаешь укол, укололи и пошёл». Давай, родной, подставляй задницу, не вредничай. Он потерял сознание?! Боже! Какой ещё ребёнок. И я несу за него ответственность.
С Юркиной мамой мы долго разговаривали. Придётся учиться готовить. Иначе, я действительно угроблю Юру. Я тут же записал рецепт его любимого омлета. Как только ему станет можно есть нормальную пищу, буду баловать.
А он неугомонный. Ещё болеет, а уже ищет себе занятие. На работу намылился. Какая работа? Он видел себя в зеркало? Бледный как смерть.
Вечером я обалдел от разглядывания штор на окнах и от запахов в кухне, которые щекотали желудок. Свежий хлеб, плов – пальчики оближешь! А сам сидит и кашку ковыряет. Люблю. Вот это чудо люблю всеми фибрами души. Будет тебе завтра омлет. Всё будет, что ни пожелаешь.
Как он там меня назвал? Мышаня? Я расплылся в идиотской улыбке. Никто никогда меня так не называл. Даже Петя. У меня дыхание перехватило от волны нежности, которая вдруг окатила с головы до ног.
Юрка… Юра… Иди же ко мне. Хрен с этой работой. Опоздание – это не криминал. Хочу, чтобы тебе было хорошо. Хочу дать тебе всё, что есть у меня – силу, здоровье. Бери, не стесняйся. Всё только для тебя. И больше не болей. Слышишь? Лучше самому переболеть, чем смотреть на твои мучения. Как же ты похудел за это время! Да, сухарики прибавки в весе не дают. И лёгкий ты сейчас как пушинка. И слабенький ещё.
Юрка! Не спать! На работу пора.
Да, работа. Юрка, умница ты мой. Платить тебе буду столько, сколько ты заслуживаешь. И пусть Светлана хоть лопнет со злости. Ох, и орала она. Стены дрожали. Ничего, от неё не убудет. Не от себя отрывает.
Юрка, что же ты со мной делаешь? Каждое утро мне кажется лучше предыдущего. А сегодня ты хулиганил. Минет прямо в машине. Озорник! Вот это подарочек с утра. И наплевать, что присутствует небрежность в одежде, и волосы растрёпаны. Я счастлив. Нет ничего лучше на свете твоих глаз, губ, ямочки на щеке, хитрого прищура и светлой длинной чёлки. Твои волосы – это уже мой фетиш. Они густые и мягкие, послушно струятся меж пальцев и пахнут неповторимо. Ты идёшь за моей спиной, а я чувствую тебя позвоночником, знаю точно, что ты сейчас улыбаешься и хочешь коснуться меня, заклеймить, показывая всем, что я только твой.
Как же я отпущу тебя в Германию? Но мне хочется, чтобы ты шёл дальше, чтобы у тебя было самое лучшее образование. Хочу гордиться тобой. Хотя уже и сейчас горжусь. У тебя светлая голова, упорство и смекалка. Ты ещё ни разу меня не подвёл. Гюнтер в каждом телефонном разговоре хвалит тебя. А немцы довольно скупы на похвалу.
Для меня существуешь только ты. Меня веселят тщетные попытки Светланы обратить на себя внимание. Ну, а когда она нахрапом попёрла покорять меня своей сексуальностью, я даже испугался вначале. Застыл такой колонной в греческом зале и позволил ей расстегнуть пояс брюк. Я почти ничего не чувствовал. Были противны прикосновения прохладных пальцев.
- Светлана Алексеевна, в чём дело?
Она вспыхнула, понимая, что ответной реакции нет.
- Миша… - глаза наполнились слезами. Господи! Зачем так унижаться? Она опустила голову и молниеносно покинула кабинет.
С этого дня мы почти не разговаривали. Необходимые слова только по работе. Жаль. Ведь она неплохой бухгалтер. Могли бы нормально общаться.
Не могу больше сидеть в кабинете. Хочу видеть Юрку. Выпить кофе – это хороший повод у него посидеть. А ещё можно документы прямо у него подписывать и, не отходя от кассы, проверять то, что он напечатал. На фига этот кабинет вообще? Так хочется, чтобы рабочий день поскорее закончился. Чтобы ехать быстрее домой, кутаться в одеяла в вечерней тишине, смотреть на свечи. Когда я стал романтиком? Юрка, иди же сюда, у меня теплее. Ты такой прохладный, нежный, кожа гладкая в мягких светленьких волосках. Знаешь? Есть хороший способ согреться. Я сейчас тебе его покажу. Вот, уже и руки теплеют, кожа на животе становится розовой, щёки твои загораются тем самым румянцем, от которого у меня крышу сносит. Юрка, если б ты знал, как хочется мне подарить тебе сказку! Кажется, я знаю, что тебе подарить на Новый год. А пока пусть будет вот этот мишка. Он такой же трогательный, как и ты. Я бы тискал тебя вечно, целовал везде, любил бы до умопомрачения. Кажется, что мои мозги расплавились, они думают только об одном. О тебе.
И вот она та сказка, которую я так хотел. Что я видел в детстве? Только читал да видел в кино чужую сказку. А теперь она наша.
Ты великолепно танцуешь. Не ожидал, что так будет подвластно мне твоё тело. Ты слушался меня во всём, полностью доверив себя. Спасибо.
Зачем я решил тебя напоить? Тебе многого и не надо. Ты ускользал от меня, довёл до белого каленья. Я уже кипел, желая поймать тебя и подмять под себя. Я ж тебя хотел с того самого танго. Нет никакого терпежу. Прекрати прыгать, тебе говорю. Хвать! Вот так, не уйдешь теперь. Блин, он ещё и поёт. А голосок такой чистый. Хорошо, пой, насколько тебя хватит.
Ха! Так жарко и тесно. Как давно я этого хотел! Кажется, что целая вечность прошла с нашего танца. Ну, что же, продолжим. Ведь секс – это танец, а танец – это секс. Нет, я не буду тебе помогать. Ты сейчас так возбуждён, я чувствую, как ты подбираешься к вершине. Давай, малыш. Ещё немного. Ты удивлён? Маленький мой, мы созданы друг для друга. Мне с тобой не просто хорошо. Мне с тобой уютно. Жизнь полна. Удивительно до краёв.
Я и, правда, никогда не болел. Поэтому не верил до последнего, что заболел. Состояние – будто пьяный. Даже хуже. В голове гудит, перед глазами всё плывёт, уши заложены, ноги ватные и двигаются еле-еле. Вижу всё как в замедленной съемке. Еле соображаю, что надо сделать, чтобы машина ехала. Тело выполняет двигательные функции на автомате. Что было потом, я ничего не помнил. Удивился Юрке, который по-деловому слушал врача, а затем вталкивал мне таблетки в горло. Я и не подозревал, что у него есть такая сторона натуры. Ухаживал он за мной самоотверженно и держался молодцом. Не согнулся, не сдался. Вёл дела компании. Вытянул. И меня, и всю работу. Быть ему начальником.
А потом… Фотка. Какой-то юнец целовал моего Юрку. Пока я смотрел на фотографию, ярость разлилась по телу. Значит, всё это было обманом. Решил выиграть пари и использовал меня и мои чувства к нему. Мразь. Убью. Задушу собственными руками. Пригрел змеёныша на груди.
Вон! Чтоб не видел и не слышал. С глаз долой, из сердца вон. Ненавижу бл*дство и предательство. Позволил себя окрутить, выставить идиотом. Не могу. Руки чешутся врезать по морде.
- Что это? – Ну, давай же, ври, изворачивайся.
- Миша, я тебе всё объясню.
Что ты мне объяснишь? Эта сволочь тебя целует. Не хочу ничего слышать, ни тихого голоса, ни жалких оправданий.
- Скажи мне, было пари?
Сейчас будет орать, что это неправда.
- Было. Но это было до того… - Какая разница, когда это было? Ты сам подписал себе приговор. Сейчас сожму пальцы покрепче и прощай, Юрий.
Я верил тебе. Верил! Сейчас ты втоптал мою веру в грязь.
Хорошо же ты всё просчитал, даже учёбу в Германии получил. Я буду тебе платить, задницей своей заработал. Может, ещё поработаешь напоследок? Я хочу эту тварь даже сейчас. Ладно, живи.