Вера в сказке про любовь - Евгения Чепенко 22 стр.


— О чем опять мечтаешь? — ворвался в мои субъективные размышления голос Пересвета.

Я с улыбкой пожала плечами:

— Не знаю. Про дорогу думала. ЗСД проехали.

— Давно, — подтвердил мой спутник и тоже улыбнулся, но как-то немного смущенно. Может, ошибаюсь, но хотел он что-то еще добавить, только передумал. Потом, мгновение спустя, вновь решился и вновь передумал. Я с двояким чувством страха и любопытства следила за этой борьбой. В конце концов, победила отвага.

— Не очень хотела говорить, что с нами едешь.

Вообще, полагаю, в задумке это был вопрос, но прозвучало скорее утвердительно, чем вопросительно. Я как можно незаметнее глубоко вздохнула, сердце от волнения перешло на учащенный ритм. А теперь, дамы и господа, трюк не для слабонервных. Шагаем по лезвию над пропастью.

— Я думала, ты, наверное, не захочешь, чтоб я говорила.

Кажется, короткая фраза, простая, немного нелепая. Верно?

Неверно. За пару секунд я в уме перебрала больше двадцати иных вариантов ответов, пока не пришла к этому смягченному нападению. Оправдание не примет, в правдивом объяснении заподозрит ложь, на более жесткое нападение точно обидится. Нужно было так составить, чтоб и усредняло все пункты, и коротко было. Все нюансы, все оттенки учесть.

Прошла или сорвалась — ждать долго не придется.

Свет озадаченно нахмурился, потом волосы на затылке своем потрепал, обогнал вереницу дальнобойщиков и лишь после этого заговорил:

— С чего ты решила, что не захочу?

Прошла. Вот они: досада на мою глупость, легкая злость на всю ситуацию в целом, раздражение от необходимости обсуждать нашу нестыковку.

— Не знаю, — я беспомощно пожала плечами.

Конечно, знаю. Такие мужчины, как ты, хороший мальчик, — ветер. Разве можно поймать ветер? Любая попытка обернется заведомой неудачей. Только его и видели. Так могла ли я совершить такую ошибку, представляя тебя матери совсем в ином качестве, нежели пасынок? Нет. Ветер приходит сам и остается сам.

Жаль, правду сказать пока не могу.

Свет свирепо посопел, побарабанил пальцами по рулю и тихо пробубнил:

— Нет, я хотел.

Я удержалась от улыбки. Честно говоря, еще бы и поцеловала с удовольствием, не только улыбнулась, уж больно он очаровательно беспомощно выглядел со своей новообразовавшейся обидой. Женщина, которой он доверился, считала его хуже, чем он есть на самом деле, — печаль-беда. Он серьезно к ней, а она, видите ли, подозревала, что не совсем.

Я в очередной раз оглянулась на Тёма, отмечая для себя его поведение. Парень почти час провел в молчании за созерцанием вида за окном. На обычных детей его возраста мало похоже, но для Тёма, видимо, все шло в рамках нормы. Эти самые рамки мне и хотелось себе заметить.

Что папа, что сын… Ох, чувствую, достанется опрометчивой Вере по первое число. Мало мне в жизни адреналина-то было, надо побольше!

Первую остановку мы сделали в древней Кореле, ныне Приозерске. Для начала поели, а потом за город взялись. Они, мои спутники, здесь были не в первый раз и даже не во второй, а потому у Веры было целых два гида. Тот, что постарше, увлеченно жестикулировал и уводил в дебри отечественной истории с периодической привязкой описываемых событий к конкретной местности. Младший тоже жестикулировал и тоже уводил, но молча, за руку. В общем, под влиянием обоих Вера выглядела для окружающих эксцентричной тетей: поддерживая мудреную дискуссию о вариациях происхождения первого русского князя, она лезла на гусеницу танка. Тёмыч не тот мужчина, которому можно отказать, его папа тем более.

«В 879 году „умре Рюрикъ въ Кореле въ воине, тамо положен бысть в городе Кореле“».

Следующий отрезок нашего маршрута, Приозерск — Лахденпохья, оставил в моей памяти неизгладимое впечатление. «У нас кладут асфальт местами и немного, чтоб всякий оккупант на подступах застрял», — так когда-то в незабвенное страшное время пел Сергей Трофимов. Что ж… Здесь асфальт не клали в принципе и никогда. Вот такая вот веселая штука: в теории, то есть на карте, трасса есть, в реале она есть, но местами как в строительном карьере. Не удивлюсь если автолюбители сами и деревья тут вырубали, ну или просто сшибали. Русские водители, они такие, они это могут… По нетрезвому новую трассу проложить.

Я — подросток девяностых. Помню старый тарахтящий пустой Орск с маленькой стеклянной банкой майонеза на средней полке, мешок гречки в углу на завтрак, обед и ужин, и критичное отсутствие в семье средств к существованию. Говорят, есть такое еврейское проклятие: чтоб вам жить в интересное время. Не знаю, правда есть такое или лжет молва, но, тем не менее, к нашим родителям подходит как нельзя лучше. Как это поколение умудрялось выживать на руинах старой экономики, без отсутствия новой? Я помню трупы на стройках, на чердаке. Помню, как меня не выпускали на улицу после восьми. Помню людей посреди белого дня ножами проткнутых. Да как наши родители вообще это умудрялись?! И кормить, и беречь. Только в голодной разрушенной стране могла стать популярной песня о колбасе. Это теперь я могу зайти в гипермаркет и купить киви. А тогда, кто из нас, юнцов девяностых, пробовал киви? Наши родители доставали апельсины. Боже, пусть младшее поколение никогда не узнает значение этого «доставали». Пусть это слово существует в своем истинном значении.

К хорошему быстро привыкаешь, а когда вдруг попадаешь туда, где этого хорошего нет, давно забытое всплывает. И вот столкнулась я с непередаваемым аттракционом в виде отсутствия асфальтового покрытия на якобы трассе и перед глазами воспоминания промелькнули. Надо к отцу съездить, мало ли помощь требуется, и маме заранее рассказывать, чтоб не пугалась больше, куда я еду и с кем.

Поздним вечером мы добрались до Сортавалы. Точнее сказать почти добрались, потому как в сам город мы не въезжали, а свернули на неосвещенную проселочную дорогу. Единственное, что я знала о выбранном моими спутниками новом направлении — там озеро.

— Свет, — позвала я.

— А? — он при этом сосредоточенно хмурился, и лицо у него от этого добрее не становилось.

— Вы меня топить везете?

— Ага.

И никаких эмоций, как не отрывался от дороги, так и продолжал.

— Ну, ладно, — взгрустнулось мне об утерянном шутливом диалоге.

Честно говоря, я действительно немного нервничала. То есть меня предупредили, что будет гостиница. А что за гостиница, какая — нет. Вот и сиди, Вера, гадай. Все-таки, когда жизнь свою контролируешь сама, сюрпризы тяжело идут.

Потом был шлагбаум и хмурый лысый охранник, потом домик администрации и, наконец, наш домик, точнее очаровательный двухэтажный деревянный коттедж со встроенной сауной.

— Это гостиница? — уточнила я, стоя в дверях и глядя, как Тём по хозяйски разбирается с пультом от телика.

Свет смерил меня счастливым мальчишеским взглядом, разулся и понес мою сумку наверх. Вот такой вот сюрприз.

— На! — Тём протянул мне пульт. — Включи.

В его исполнении это слышалось, как «фкути».

— Что включить? — тут же погрузилась я в проблемы ребенка.

Вместо ответа Артём повторил свое «фкути», я снова переспросила и снова услышала просьбу, только более нервно высказанную. Я буквально секунду помедлила, соображая, что делать, но этой секунды хватило, чтобы Тём разочаровался в моих интеллектуальных способностях напрочь. Малой сердито засопел (копия папа), выдернул у меня из рук пульт и пошел обратно к шайтан-ящику. Видимо, разобраться самому проще, чем объяснить что-то взрослому.

Я озадаченно посмотрела на затылок с густой шевелюрой.

— Мультики.

— Что? — растерянно взглянула я на Света. Он, оказывается, уже спустился и наблюдал за нами.

— Ему мультики нужны.

— А…

К сожалению, это все, что сумела произнести.

— Только короткие. Он длинные не смотрит и не вникает.

Мультиков не нашлось. Тём выбрал телеканал «Моя планета», где на экране на текущий момент верблюды расхаживали, и на том притих.

— Пойду добывать пропитание.

Оставив сына со мной, Свет ускакал реализовывать обозначенную задумку. Я в свою очередь уже теряться не стала, немного послушала равномерный голос диктора, разулась и приблизилась осторожно к дивану, где расположился мой временный подопечный. Надо уже какой-то подход к нему искать, иначе я буду не я.

И вот что занятно. Подсела я к Тёму, к боку его прижалась и смотрю то на верблюдов, то на него. А он меня вроде привычно игнорирует. Вроде, да не вроде! Я не разумом, я совершенно абсурдным шестым чувством поняла, что он меня ощущает. Не говорит, головы не поворачивает, но всем существом знает: Вера рядом. И странно это так, и как себя вести тоже неясно. Но делать все равно что-то необходимо, потому что давеча на лекции оговорено было не раз: чем раньше начинаешь работать с дитем, тем лучше.

Очевидное утверждение, до невероятного очевидное, но, как это не парадоксально, пока это утверждение не сформулируют тебе вслух, применительно к нужной ситуации, ты не осознаешь его до конца. Как слепой котенок, тычешься носом в миску с молоком. Вроде еда под носом, а съесть не можешь. Так и здесь. Работать с Тёмом много и давно надо, а как — неясно, с чего начать — тоже.

Сколько раз в детстве мы слышим одно и то же слово, прежде чем повторить его, сколько раз повторяем затем это слово прежде, чем применить верно, и сколько раз еще применяем его прежде, чем выговорить верно? Вернитесь в то время, о котором давно позабыли. Сколько раз нам перекладывали ручку в пальцах взрослые, прежде, чем мы научились ее держать? Сколько раз мы одевали шапку задом наперед или криво прежде, чем одеть ее верно и ровно? И так в любом теперь уже мелком бытовом привычном элементарном действии. Мы не помним этого времени, ведь тогда нас везде и во всем вел один важный главный инстинкт — умение подражать. И не просто подражать, а делать это слепо, не задумываясь о цели и причинах действий объекта подражания. Я мелкая по примеру отца газеты с умным видом читала. Долго читала, вверх ногами, потому что читать-то не умела. У каждого из наших родителей есть такой рассказ о нас. И вот ключевые вопросы: зачем я это делала? Что руководило моими действиями в тот момент? Мы, маленькие человечки, постигали этот мир именно так. Повторяя снова и снова любые замеченные у старших действия или слова. А теперь представим, что нет в нас этого важного основополагающего инстинкта. Хотя тут, пожалуй лучше начать с речи. Представим, что нет в нас понимания обращенной речи. Неважно почему, важно только, что наш мозг, вдруг, работает и развивается иначе…

Повторять звуки, которые издают взрослые, шипя, щелкая, рыча и свистя? Зачем? Зачем они вообще издают эти ненужные бессмысленные на наше новое измененное восприятие звуки?

Нет понимания обращенной речи и незачем ее повторять.

Нет речи — нет контакта с родителями.

Нет контакта с внешним окружением — начинается погружение в себя и отставание в развитии.

Что она там щелкает и шипит так громко? Разве она не видит, как потрясающе завораживающе переливается тягучая жидкость из флакона, если ее сливать в раковину? Разве она не понимает, как упоительно снова и снова погружать пальцы в мягкое мыло, разминая, разламывая его на части? Зачем смотреть на такого же, как она, только чужого и шипеть и рычать, как она, если этот чужой совершенно не интересный и не завораживающий?

Речь, такая привычная для нас, такая обыденная и такая непонятная для большинства из них. Но ведь помимо речи в головах этих детей происходит еще масса уникальностей. К уникальностям я отношу и неспособность попугайничать, и, например, неспособность сосредоточиться, удержать внимание. И не забудем тех, кто не могут остановиться, кого обычно величают гиперактивными. Это пока то, в чем я успела разобраться, и во что попыталась вникнуть. Где-то, конечно же, упустила и упростила, не врач и не психолог все-таки, а только библиотекарь. Зато библиотекарь, которая не раз ставила себя на место других, абсолютно вживаясь в чужую оболочку, в том числе на место своих учеников, которая в любом самом маломальском поступке человека находит первопричину. Хочешь понять кого-то, будь этим кем-то.

Словно услышав мои мысли, парень повернул голову и принялся пристально, без эмоций, последовательно меня рассматривать. Маленький инопланетянин с большими задумчивыми глазами.

— Дай телефон, — сказал инопланетянин нахмурившись.

— На, — в том же тоне ответила я, протягивая свой аппарат.

На этом все. Больше ко мне интерес не проявили, к телевизору тоже. Я за прошедшие недели успела новых сказок скачать, на что он сразу внимание обратил. Мне вот эта его внимательность мгновенная лучше всякой благодарности была. Для него старалась, и он сразу заметил. Угодила.

— Невредимые? — завалился с улицы встревоженный Свет.

— Сильно невредимые, — улыбнулась я его беспокойству. — Тебе помочь?

— Не-а! На ужин пюре с котлетами. Пойдет?

— А пить?

— Тёму — чай, тебе — вино.

Гений! «Детям — мороженое, бабе — цветы, и смотри, не перепутай!»

— Я тоже чай хочу.

— Можешь чай, но потом вино. Иначе трезвая будешь.

Хотела уточнить, в каком он это смысле, но и так понятно в каком. Потом хотела пошутить, но подходящей и смешной реплики не придумалось. А поскольку я рот за эти попытки открывала и закрывала раза четыре, решила не выпендриваться и быть собой. Если не знаешь, что говорить, говори правду.

— Я одна спаиваться не буду.

— Конечно, не будешь, — подтвердил Свет. — Я рядом посижу, понаблюдаю.

Я рассмеялась и покачала головой. Мы это уже проходили. Снова он обличает в форму шутки свое желание меня. Что-то схожее в такси делал. Если добавить сюда нервозность в первое официальное свидание, странности на свадьбе Карочки и очевидное желание удержать мою временами скромную персону, то выписывается замечательная картина. Кто-то чуточку побаивается быть открытым. Для этого кого-то в принципе непривычно быть открытым. Впрочем, я эту особенность уже подмечала. Что ж… Будем искать подходы и к старшему мужчине:

— А потом?

— А потом в душ.

— И баиньки?

Свет шутливо нахмурился:

— Как-то ты перескочила сразу на концовку…

Завершать диалог на этой многообещающей его реплике я не стала. Тём, погруженный в сказки, нас не слушал. Так что мы вдвоем накрывали на стол и продолжали свое шутливое интеллектуальное противостояние, в народе прозываемое флиртом.

О влюбленных людях слышишь разное. То говорят, вы друг друга стоите. То вспоминают приговор, противоположности притягиваются. На мой взгляд, дело вовсе не в общих интересах или дополнении друг друга кусочками пазла. Все много сложнее, прозаичнее и при этом удивительнее. Спроси меня кто в шестнадцать лет, знаю ли я, что такое любовь, взращенная на книгах Остин, Бронте и Санд я ответила бы без колебаний: «да, знаю». В шестнадцать, вообще, о жизни много знаешь. С возрастом же планомерно начинаешь понимать, что жизнь куда сложнее, чем казалась в юности, и ты, к своему глубокому разочарованию, ничерта о ней не ведаешь и, скорее всего, не проведаешь, как ни старайся. Чем больше ты ее изучаешь, тем больше своих граней она тебе открывает, и запутаться в этих гранях слишком легко. Словно у Гессе: «Но сам мир, все сущее вокруг нас и в нас самих, никогда не бывает односторонним. Никогда человек или деяние не бывает исключительно Сансарой или исключительно Нирваной, никогда человек не бывает ни совершенным святым, ни совершенным грешником».

Любовь сюда входит.

Поначалу нас ведет инстинкт, банальный инстинкт размножения. Те же млекопитающие. Внешность, запах, здоровье. Мы выбираем физически лучших, и это логично, отклонения — угроза нездорового слабого потомства. Дальше в игру вступает интеллект. Знания и опыт, накопленный в прошлом, правят бал. И он, интеллект, в подавляющем большинстве случаев оказывается сильнее. Тот, кто нам не понравился на первый взгляд, вдруг при общении оказывается привлекательным, а тот, кого мы выделили в первую очередь, разочаровывает до отвращения.

Назад Дальше