Аня лежала, прикрыв глаза и прислушиваясь к голосам, доносившимся со второй половины дома. Она пыталась различить голос Сергея, но он не слышался совсем, а слышались только крикливые, какие-то неестественные причитания, потом начались просто крики, похожие на ругань, потом послышалась песня. Песню тянули вразброд, но один женский голос был чистый и высокий, он-то и вел долгую, печальную мелодию. И под этот одинокий голос Аня уснула.
Она проснулась оттого, что Сергей обнял ее и поцеловал в краешек губ.
– У тебя губы антоновкой пахнут, – шепнул он в темноте. Оказывается, пока Аня спала, уже наступил вечер, а может быть, даже ночь. – Яблочным соком. Анюта, любимая моя…
Сергей впервые вслух сказал те слова, которые были написаны на колечке, и сказал так, что Аня почувствовала, как мгновенно улетают остатки ее сна. Правда, она и во сне тоже видела Сергея, но наяву он все равно был лучше – когда целовал ее лицо, и гладил щеки твердыми ладонями, и обнимал ее, прижимая к себе.
Он лежал рядом с нею на топчане, и Ане уже не казалось, что топчан жесткий. Она всегда забывала обо всех приметах внешнего мира, когда Сергей оказывался рядом, – о дожде, о снеге, о солнце… Он был и дождь, и снег, и солнце; все это не могло быть заметно и не могло иметь никакого значения, когда он был рядом.
– Анюта, я тебя люблю, – проговорил он прямо ей в губы. – Ты поверь мне и не бойся.
Она не поняла, чего могла бы бояться, потому что ничего с ним не боялась и верила ему во всем. Но когда он осторожно коснулся рукой подола ее юбки и приподнял этот подол, Аня не то чтобы испугалась, а как-то немножко растерялась. Она не знала, что должна делать, чтобы все получилось так, как он хочет. Но если не делать совсем ничего, то это ведь, наверное, тоже не будет так, как надо?
Аня сама потянулась к подолу своей юбки, движение получилось торопливым и неловким, она поняла это и успела даже расстроиться – но тут же наткнулась на Сергееву ладонь, и все это стало неважно… Он погладил и легко сжал ее руку, неловко цепляющуюся за юбку, и в этом его движении была такая живая успокаивающая сила, которая не нуждалась в том, чтобы Аня ей помогала.
На ней были плотные шерстяные колготки – Аня как-то не сообразила, что стоило бы надеть тоненькие, капроновые, в которых соблазнительно выглядели бы ножки. Она подумала об этом только теперь, когда Сергей медленно, снизу вверх, провел рукой по ее ноге и все ее тело вздрогнуло вслед движению его руки…
А потом она вообще перестала думать.
Когда и юбка была снята, и дурацкие детсадовские колготки лежали на полу, Аня уже знала только одно: что надо делать все так, как хочет Сергей. Не потому надо, что он ее заставляет, а потому что он знает главный секрет, которому подчиняется в жизни все: и ее душа, и ее вздрагивающее под его руками тело – тоже.
– Анюточка, – вдруг проговорил он, задыхаясь, – прости меня, не могу я, не сдержусь больше, прости!
Аня не поняла, о чем он говорит. Чего он больше не может, за что просит у нее прощения? И только когда она почувствовала, что Сергей коленями раздвигает ее ноги, что ей становится неудобно, потом почти больно, потом совсем, очень больно, – только тогда она вспомнила, что его поцелуи, и прикосновения его ладоней – это ведь еще не все, что должно между ними сейчас произойти. «Все» же действительно оказалось больно, как она и знала из книг. Но, главное, это «все» оказалось какое-то… лишнее, совсем ей ненужное. И этого она из книг не знала, а узнала только сейчас.
Аня стеснялась таких своих ощущений, но ничего не могла с собою поделать. Ей хотелось, чтобы Сергей просто целовал ее и гладил, и пусть бы гладил ее всю, клал руки на грудь, на живот, опускал их все ниже и ниже – она совсем его не стеснялась, ей было так хорошо от его прикосновений! – но только не было бы этой боли, которую она едва терпела, незаметно прикусывая губы.
– Я сейчас, Анюточка, потерпи еще немного!.. – уже даже не проговорил, а простонал Сергей, и ей стало до невозможности стыдно оттого, что он догадался, что она просто терпит боль, которую доставляет его такой безжалостный, в самую глубь ее тела, порыв.
И вдруг он задрожал и сжал ее плечи так, что она еле сдержала вскрик. И все время, пока он бился и вздрагивал, уткнувшись лбом ей в плечо, Аня боялась закричать от боли и хотела только одного: чтобы это закончилось поскорее.
Но когда это наконец произошло – когда Сергей замер, отпустил ее плечи, отстранился и лег рядом, – она поняла, что готова терпеть все, что угодно и сколько угодно. Потому что он не просто лег рядом, а сразу стал целовать ее, и целовать так, как никогда не целовал прежде.
Он никогда не целовал ее с такой сильной, такой открытой благодарностью, никогда не говорил таких слов, которые шептал сейчас, и никогда ее голова не лежала на его плече.
Потом они замерли, прижавшись друг к другу и продолжая целоваться. Потом Сергей оторвался от ее губ и сказал:
– Совсем я голову потерял – даже постель забыл постелить!
Голос его звучал виновато.
– А разве здесь есть постель? – спросила Аня и засмеялась: не потому что спросила что-нибудь смешное, а потому что непривычно было слышать его виноватый голос.
– Здесь – не знаю, но мама с собой привезла, – сказал он. – Привстань на минутку, я постелю, а то на такой подушке лежать противно.
– Тебе было противно? – снова засмеялась Аня.
– Я об этом забыл, – улыбнулся Сергей. – Но теперь надо вспомнить.
Постель, которую он расстелил мгновенно – Аня только успела набросить на плечи свою куртку, лежащую на стуле у кровати, – оказалась такая ослепительно белая, что ею, казалось, осветилась вся комната.
– Ну вот, теперь можно ложиться, – сказал Сергей, откидывая край одеяла. – А то совсем я… как пещерный человек.
Он быстро поцеловал Аню в губы, снял с ее плеч куртку и уложил в постель, накрыв одеялом до подбородка. Только теперь она почувствовала, что в комнате вовсе не тепло, и заметила, что здесь даже нет печки.
– А ты? – спросила она. – Ты опять куда-нибудь должен идти?
– Больше никуда. Кончились поминки, даже без драки обошлось, хотя и чудом, по-моему. – Он отвел волосы, упавшие ей на глаза, и задержал руку у нее на лбу. – Я только покурю на крылечке и приду к тебе. Можно?
– Ну зачем ты спрашиваешь? – укоризненно сказала Аня.
– Затем, что… не очень-то тебе все это было, да? – вздохнул Сергей. И вдруг сказал, глядя прямо ей в глаза: – Анюта, выходи за меня замуж.
Аня так растерялась от этих его слов, что чуть не нырнула с головой под одеяло. Она совсем не думала о том, чтобы выйти замуж, это было слово из какой-то взрослой, ей еще только предстоящей жизни! Но вместе с тем она ведь и не представляла, что может наступить такое время, когда она будет без Сергея, а это же, наверное, и значит – выйти за него замуж?
– Я очень этого хотел бы, – сказал он, не дождавшись от нее ответа.
Он стоял у сверкающего белой постелью топчана, держал в руке так и не закуренную сигарету и смотрел на Аню тем взглядом, которого она совсем не понимала. Пятнышко стрелой белело у его виска.
– Ты сейчас как будто скажешь «но», – тихо проговорила она. – Почему, Сережа?
– Потому что я не могу предложить тебе ничего такого, в чем я был бы уверен: лучше для тебя и быть не может, – ответил он. – Я сказал, чтобы ты выходила за меня замуж, потому что очень сильно этого хочу. Но вот я, например, очень сильно хотел, чтобы ты сегодня со мной поехала. И что? Очень тебе здесь нравится? И замуж за меня – тоже… Я же понимаю, что жизнь у меня будет самая обыкновенная. – Он сел на край постели и взял Аню за руку. И сразу же она стала слышать его слова совсем по-другому: она слышала то, что он говорил, и одновременно чувствовала то, чего он сказать не мог. – Я же самый обыкновенный математик. Ну, может быть, немножко лучше, чем другие, – в аспирантуру собираюсь. Но у меня обыкновенный логический ум, и я не представляю, чтобы моя жизнь была шире, или даже не шире, а как-то… ярче, чем это возможно по законам обыкновенной житейской логики. Это непонятно? – спросил он.
– Это понятно, Сережа, – еще тише сказала Аня. – Но я ведь…
– А ты ведь совсем другая. – Он наклонился и поцеловал ее в губы. И поцелуй говорил совсем другое, чем слова. – Мне кажется, у тебя должна быть какая-то необыкновенная, совсем не обыденная жизнь. Как шмель изменчивый и шмель печальный. – Он улыбнулся, но как-то не очень весело. – У тебя всего такого очень много. Помнишь, еще сон мне свой рассказывала, про грифельных птиц? И я боюсь тебя обмануть.
Грифельных птиц она увидела во сне несколько дней назад и, конечно, сразу рассказала про них Сергею. Ей снилось, что она пишет грифелем на старинной доске, а буквы сразу же превращаются в больших птиц и улетают. И ничего особенного вообще-то не было в этом сне, и даже ничего самостоятельного – просто она как раз накануне читала «Грифельную оду» Мандельштама, в которой, как ей показалось, говорилось о чем-то подобном.
– Я тебя люблю, Сережа. – Аня даже зажмурилась: она не представляла, что сможет сказать это, глядя прямо в его внимательные взрослые глаза. – Никаких мне не надо шмелей. И грифельных птиц тоже не надо. Я тебя люблю и поэтому хочу выйти за тебя замуж. Это же логично, правда?
Она хотела немножко развеселить Сергея, передразнив его слова про логику, потому что чувствовала, каким сильным напряжением он охвачен. Ей даже не верилось: неужели это напряжение, от которого стрелой белеет его висок, происходит оттого, что он ждет ее ответа? Неужели он не понимает, что она не может ответить «нет», потому что тогда это будет уже не она, а какой-то другой человек? А она, Аня Веснина, которую он один на свете зовет Анютой и которую целует так, что у нее к губам взлетает сердце, может ответить ему только «да», всегда и на все «да» – и отвечает.
– Правда. – Сергей снова наклонился к ней, но не поцеловал, а прижался лбом к ее плечу.
Потом он поднял голову и, не сказав больше ни слова, вышел из комнаты.
Аня смотрела, как темнеет его силуэт на крыльце. Сергей выкурил сигарету, отбросил окурок, постоял еще минуту, вглядываясь в низко опущенные ветки яблонь, и вернулся в комнату.
– Уже ночь, да? – спросила она. Ей хотелось что-нибудь сказать: может быть, сердце перестало бы биться так быстро. – А где же твоя мама?
– Спит, – ответил Сергей. – На зимней половине, где печка. Мы там убрали немного, и она сразу легла. Уже ведь и правда ночь, три часа.
– А ты весь день за рулем, и поминки еще!.. – расстроилась Аня. – И до сих пор из-за меня не прилег.
– Из-за тебя я как раз прилягу, – возразил Сергей. – А если бы тебя не было, я бы сейчас сидел на крыльце и дымил до утра как паровоз. Подвинься, Анютка. Ох ты, а подушка-то одна, – заметил он. – Эй, ты куда с нее сползаешь? Я без подушки лягу.
– Лучше ты ложись на подушку, а я тебе на плечо, – сказала Аня. – Знаешь, как хорошо у тебя на плече лежать, – добавила она немного смущенным тоном.
– Ну, учитывая, что подушка как камень, может, и хорошо, – улыбнулся он. – Иди ко мне…
Он произнес это так, что Аня подумала, что сейчас все повторится снова – вся эта боль, которую она до сих пор чувствовала у себя между ног и которой до сих пор боялась. Но Сергей просто притянул ее к себе – как раз туда, где ей так хорошо было лежать, к своему плечу, – и, обнимая, стал целовать в висок, в щеку, в краешек губ…
– Мы с тобой завтра весь день гулять будем, – говорил он в промежутках между поцелуями. Ане казалось, что он рассказывает волшебную сказку, и хотелось зажмуриться: такое счастье обещали простые его слова. – Ни секунды больше ни на кого не потрачу, на порог никого не пущу – весь день с тобой буду гулять… Мама говорит, рядом парк красивый. Здесь ведь поместье было, тоже Сретенское называлось, как и деревня. Когда она в войну здесь жила, рядом летный полк стоял, и все взрослые девчонки свидания летчикам в этом парке назначали. Там была аллея Печальных Вздохов и аллея Счастливых Встреч. То ли и правда такие были старые названия, то ли девчонки сами для красоты придумали. Спишь? – спросил он. – Мешаю тебе?
– Ну да – мешаешь! Ты так хорошо говоришь… А что здесь еще было? Расскажи, Сереж, – попросила Аня.
– Еще здесь был большой монастырь. Видела, когда мы подъезжали? Он прямо над рекой стоит. Только это теперь, конечно, не монастырь, а склад какой-то. Но хорошо хоть разрушить не сумели – говорят, кладка крепче стали оказалась. Река называется Красивая Меча.
– У Тургенева такой рассказ есть, – вспомнила Аня. – Про Касьяна с Красивой Мечи.
– Есть. – Сергей провел рукой по ее волосам, убирая их со лба, чтобы не мешали целовать. – Жалко, лесов здесь нету. Зато сады огромные, яблоками до сих пор повсюду пахнет, а летом, говорят, вообще… Что нам с этим домом делать, Анют, – продать, оставить?
– Но я же не знаю, – удивленно проговорила она. – Я же не могу такое решать…
– Но ты же моя жена. – В его плече и даже в губах, которыми он касался ее виска, она снова почувствовала непонятное, но сильное напряжение. – Почему же тебе не решить, что нам делать с домом?
И тут Аня вдруг поняла, что это правда. Что она теперь его жена, что для него это так, а значит, это теперь так перед Богом и людьми. Она однажды прочитала эти слова в какой-то книжке, и они запомнились ей своей весомой, неотменимой простотой.
Взрослая жизнь со всеми ее взрослыми решениями тревожила и пугала, но только до тех пор, пока Аня думала о ней как-то отвлеченно, вообще. А когда она чувствовала, как Сергей придерживает ее голову на своем плече, и понимала, что взрослая жизнь – это не что-то отвлеченное, а это и есть он – плечо под ее головой, и губы на ее виске, и легкое движение, которым он убирает волосы с ее лба, – она уже не чувствовала ни страха, ни тревоги.
– Не надо продавать, – сказала Аня. – Здесь в самом деле яблоками пахнет, а это же все-таки важно, правда?
– Правда. – Он приподнялся, опершись локтем о подушку, заглянул ей в глаза и поцеловал – так крепко, что она забыла дышать. – Завтра пойдем с тобой гулять по аллее Печальных Вздохов.
– Лучше по аллее Счастливых Встреч! – засмеялась она. – Только ты поспи все-таки. А то будешь завтра на всех аллеях зевать и ни о чем хорошем не думать.
– Вряд ли. – Он опять лег и опять положил ее голову себе на плечо. – Мне трудно представить, чтобы я с тобой гулял и о тебе не думал.
– А мне казалось, ты всегда о чем-то своем думаешь, – удивилась Аня. – Ты, Сереж, очень загадочный! – Сергей засмеялся этим ее словам, она смутилась и торопливо проговорила: – Ну, спи, спи.
Но самой ей совсем не хотелось спать. Нервы ее были взведены, сердце билось стремительно, все тело болело непривычной взрослой болью, и она думала о том, как много с нею произошло за этот бесконечный день и как сильно она переменилась.
Ане жалко было снова тревожить Сергея разговорами, он ведь действительно устал за сегодняшний день гораздо больше, чем она. Но ей так хотелось спросить его о том, что волновало ее с первой их встречи!
– Сереж… – Она приподняла голову и снизу заглянула ему в лицо. – Ты уже уснул?
– Нет. – Глаза у него были закрыты, но голос был совсем не сонный. – Ты спроси, что хочешь, Анютка.
– А как ты догадался, что я хочу что-то спросить? – удивилась она.
– Мне так показалось. Ошибся?
– Не ошибся… Сереж, а почему ты обратил на меня внимание? – спросила она, садясь. – Я совсем не для того, чтобы пококетничать, но знаешь, на меня никто никогда не обращал внимания, то есть ни один мужчина, то есть, конечно, мальчишка… В общем, никто. И это очень даже понятно. Вот я, например, читаю в книге описание какой-нибудь женщины. – Она стала говорить быстро, сбивчиво, словно боялась, что не сумеет правильно объяснить. – Даже не обязательно красавицы, а просто такой женщины, на которую невозможно не обратить внимание. Например, Анны Карениной или леди Джозианы у Гюго. И я вижу каждую черту их лиц! Я про них читаю – и вижу. Потому что они выразительные. А вот если бы, например, описать мое лицо, то что бы получилось? Волосы у меня русые и длины обыкновенной, до плеч, я даже не знаю, как их причесать или подстричь, чтобы получилось поинтереснее. Глаза тоже обыкновенные – серые. Ресницы вообще никак не опишешь, потому что они еще обыкновеннее.