Свобода.
***
Дьюс люто ненавидел Нью-Йорк. Так всегда было и будет.
Даже больше, чем он ненавидел Нью-Йорк, он ненавидел нью-йоркцев, населявших его. И больше, чем он ненавидел нью-йоркцев, он ненавидел нью-йоркские ночные клубы, заполненные нью-йоркцами.
Двое его парней прибыли с ним по делам. Они хотели сходить на вечеринку и выцепить по киске. И поскольку он тоже не отказался бы подцепить киску для себя, он увязался за ними. Лучше бы остался дожидаться их.
Он стоял у стены в забитом клубе, увешанном по всем стенам красным шелком, с гребаным красным дискоболом, вертящимся под потолком, окруженный от стены до стены пьяными дебилами, вертящими задницами друг перед другом под то, что, как он полагал, должно было называться музыкой. Хотя больше звучало, как телевизионный канал на профилактике, разбавленный дерьмовым битом.
Он был простым человеком. Ему нравилась кантри-музыка, мысль о том, что дома его ждет своя киска, и когда бочонки доверху заполнены пивом. Он не видел необходимости выряжаться для того, чтобы напиться и потрахаться. В итоге все выглядит примерно одинаково — слишком слюнявые поцелуи, шлепки кожи о кожу и мерзкое похмелье. Нахрена приукрашивать все это?
Его парни сделали свой выбор в пользу каких-то блядоватых сучек с танцпола, бросив его около часа назад. Он видел, как Кокс исчез с двумя едва одетыми латиноамериканками, Мик пошел танцевать с женщиной, которая под своей очень короткой юбкой наверняка прятала член. Он чувствовал себя так охуенно тоскливо, что на мгновение даже подумал сделать пару фоток Мика и Кокса с их шлюхами и послать их женам в качестве расплаты за то, что заставили его терпеть это дерьмо.
— Эй, — женский голос был невнятным. Он повернул голову налево.
Иисусе.
Ебаные тощие сучки на каждом углу в этом городе. Ни сисек, ни задницы! Все, как одна, носят тонкие обтягивающие вещички, которые только подчеркивают факт отсутствия сисек и задницы. Конкретно эта сука, высоченная, худая, обесцвеченная блондинка, была настолько блять тощей, что ее грудные кости были видны через кожу. Эта салфетка, которой она прикрылась, видимо, работала платьем, при том настолько прозрачным, что он мог разглядеть полное отсутствие белья под ним.
— Отъебись, — сказал он.
Ее глаза расширились.
— Что?
— Ты оглохла? — спросил он. — Я сказал — отъебись.
Она разинула рот.
— Что? — прошептала она.
Иисусе.
— Сука, у меня нет желания трахать тебя, я не собираюсь покупать тебе выпивку и плести тебе, как ты охуенно горяча в надежде, что ты раздвинешь свои костлявые ноги передо мной. Во-первых, ты не горяча. Может, и будешь когда-нибудь, если начнешь есть, но прямо сейчас — нет. И во-вторых, я не хочу тебя трахать и потому говорю сразу: отъебись.
Она моргнула. Затем она потянулась вперед и положила костлявую руку ему на грудь. И улыбнулась. Он смотрел на нее сверху вниз, раздумывая, стоит сломать ей пальцы или нет.
— Где бы ты ни захотел этого, как бы ты ни захотел этого, — выдохнула она, — прямо здесь, в уборной, за клубом. Там. Где. Ты. Захочешь.
Его брови поехали на лоб. У нее были либо серьезные проблемы с самооценкой, либо проблемы с папочкой родом из детства, либо она просто была ебанутой.
— Ками! — раздался женский визг. — Ками!
Сучка рядом с ним вытянулась и стала оглядываться вокруг.
— Ев? — крикнула она.
Хихикающая масса темно-коричневых волос прорвалась через толпу и рванула прямо к блондинке. Они обе были в жопу пьяные. Вместо объятий они просто повисли друг на друге, падая на него. Раздраженный, он толкнул обеих назад, и коктейль блондинки полетел в сторону. Люди разбежались, как только послышался звон стекла.
Истерически смеясь и держась друг за друга, они обе встали прямо. Он, застыв, наблюдал, как медальон Всадника выскользнул из-под футболки брюнетки. Футболки, имитирующей задачи футболки.
Затем она отбросила волосы с лица, и его кровь застыла, а после — горячо погнала по венам. Действительно охуенно горячо.
В последнюю встречу с Евой Фокс он без двух секунд был готов пристроить свои яйца поглубже в нее, и за это он получил две пули.
— Ками, — прокричала Ева рассеянно, не замечая его присутствия, — где ты была? Я везде искала тебя!
Рассеянность — это было не про него. Он заметил, что эта дрянь была одета в какое-то подобие футболки, хотя выглядело на самом деле как треугольник из блесток, держащийся на ней только за счет запутанно завязанных ниток. Эта херь едва прикрывала ее сиськи. Ее полные, тяжелые, совершенные сиськи. Вся ее спина и живот были обнажены, ее пупок был пирсингован какой-то блестящей хуйней, все, что ниже, было упаковано в обтягивающие черные кожаные штаны. Настолько обтягивающие, что, он был чертовски уверен, ей понадобился лубрикант, чтобы натянуть их на ее ноги и охрененно сочную задницу. На ее ногах — черные чаксы.
В груди у него стянуло.
Она вернула медальон его старика обратно под ее совсем-не-футболку. Слегка качнулась на ногах, ее сиськи подпрыгнули, пока она растягивала и расправляла ее топ, который в общем и топом-то не был.
У него встал. Просто встал. Как будто ему снова было ебаных семнадцать лет.
Все еще смеясь, она осмотрелась по сторонам, наконец-то ловя его взглядом. Ее — созданные, чтобы сосать член — губы приоткрылись, ее глаза, цвета надвигающегося шторма, расширились, и она немного покачнулась вправо.
— Дьюс! — прошептала она.
Ни одной ебаной мысли, что ответить. Поэтому он сказал первое, что мелькнуло в голове.
— Малыш.
Ками посмотрела на них.
— Ты его знаешь?
— Да, — ответила она, не отводя глаз.
Господи Иисусе, эти глаза! Она была чертовски красива.
— Представь нас!
— Дьюс, это моя подруга Ками, Ками — это мой… друг Дьюс. Но… — она повернулась к подруге, — он женат. Дети тоже есть. Так что убери от него руки.
Он смотрел на нее, растерянный. Он был женат?! Дети?! Ах, да. Он, вроде как, был женат. Ага, и дети были. Он любил своих детей, а вот их мать… не особо.
— Жаль, что ничего не выйдет, — промурлыкала Ками, — вся эта фигня в духе «страшный и агрессивный байкер» тебе так идет.
Его губы изогнулись в отвращении. Он только что сказал этой суке, что считает ее непривлекательной, в недвусмысленных выражениях дал понять, что ему от нее ничего не нужно, и она все еще хочет этого. Гребаная шлюха! Ебнутая на всю голову тупая шлюха.
— Он не страшный, — отчитала ее Ева, — он красивый.
Ебать… его.
Никто и никогда не называл его красивым, и он был совершенно уверен, что никогда и не захочет услышать это в свой адрес. Пока Ева Фокс не назвала его красивым. И теперь он хотел услышать, как она скажет это снова. Но в этот раз он хотел, чтобы его яйца были глубоко в ней, когда она повторит свои слова.
— Хочешь потанцевать? — спросила Ева.
Его глаза сфокусировались.
— Что?
— Танцы. Хочешь?
— Нет.
— Нет?
— Это не музыка, и я не танцую.
Ева прикусила губу, и он видел, что она пыталась не смеяться над ним. Обычно, когда люди смеялись над ним или пытались не выдать смех, что случалось нечасто, поскольку он не был забавным парнем, он бил им морды. Смеющаяся над ним Ева заставила его член резко дернуться вперед. Эта сука творила что-то странное с ним. Его ебаный мозг отключался, когда она была рядом, и его яйца раздувались, готовые заново перенаселять мир так долго, как долго он сможет оставаться внутри ее киски.
— Каждый может танцевать, — хихикнула она.
Он покачал головой.
— Я не могу. Я как бревно. Жена говорит, что двигаюсь я неуклюже.
Она поморщилась.
— Твоя жена — тупая пизда!
Он поперхнулся. Похлопал себя по груди, закашлявшись. Сделал долгий глоток пива. Прокашлялся.
— Дорогая, ты и представить себе не можешь, насколько.
Усмехнувшись, она вытянулась рядом с ним, оперлась плечом о стену так, что ее тело было рядом с ним, почти напротив него, и сделала глоток своего коктейля. Ее ярко-розового коктейля с розовым зонтиком и множеством плавающих вишенок, провонявших текилой.
Он прищурился. Сколько времени прошло с того момента, когда он последний раз видел ее, с того момента, как он получил две пули, потому что вел себя как ебаный дебил?
Пяти лет еще не прошло, значит, двадцати одного года ей еще не было.
— Сколько тебе лет, дорогая?
Ее губы искривились.
— Согласно моему удостоверению — двадцать один год.
Он приподнял бровь и улыбнулся.
— А что говорит твое свидетельство о рождении?
Не выдавая ни единой эмоции, она пристально смотрела ему в глаза, и он почувствовал, как тянется к ней.
— Мне восемнадцать, — сказала она тихо, и ее взгляд стал мягче. Он знал этот взгляд. Поимев множество женщин за свою жизнь, он видел эти знаки, он легко узнавал их. Восемнадцатилетняя Ева Фокс отдавала ему свою киску на серебряном блюдечке.
И он охуенно изголодался по ней.
Блять.
— Дьюс? — она придвинулась ближе, прижимаясь сиськами к его руке.
Он смотрел на нее сверху вниз.
— Да?
Не разрывая зрительного контакта, она обхватила его бицепс насколько могла и начала медленно спускаться пальчиками вниз по внутренней стороне его руки. Дойдя до его ладони, она провела свои пальцы между его пальцами. Ее рука замкнулась поверх его руки. Он замкнул это сплетение.
— Давай потанцуем, — прошептала она.
— Хорошо, — прошептал он в ответ, потому что блять не понимал, что в этот момент с ними происходило.
Ее пухлые, недосягаемые для него губы расплылись в улыбке. Возбуждение в его члене было таким, что он почти потерял остатки своей вменяемости. Если бы она не повела его вглубь клуба, он бы швырнул ее к стене и силой пробил свой путь внутрь нее.
Она провела его в самый центр танцпола, забитого телами. Потными, извивающимися телами. Он чувствовал себя не в своей стихии.
Затем Ева начала двигаться, и он забыл, откуда он произошел, и тощих сучек, и дурацкие красные дискоболы… Ева была единственной, кого он видел. Ничего больше не существовало, только Ева и все то, что она с ним творила.
Прижимаясь к нему спиной и задом, она подняла руки за голову и охватила его за шею.
Он сгреб ее, грубее, чем собирался, и глубже вдавил пальцы в кости на ее бедрах. У него вырвался стон, когда задницей она задела его член.
— Просто двигайся со мной! — крикнула она сквозь оглушающую музыку.
Он не двигался, он не мог, он был слишком занят, пытаясь убедить себя, что это не лучшая идея взять ее прямо здесь и сейчас, на танцполе.
Ее задница шлифовала его твердый, как камень, член сквозь джинсы. Ее голова откинута на его грудь, и ее руки…
Она схватила его руки, сплела свои и его пальцы и вела их по своему обнаженному животу, по бедрам, поглаживания перемещались ниже, намного ниже ее живота, потом обратно к ее ебаным сиськам. Когда он не смог больше выносить этого, он проскользнул ладонью вниз в ее штаны и дал ей то, о чем она бессловесно умоляла его.
Она снова откинула голову на его грудь и смотрела на него, с трудом фокусируя свои серые глаза, ее ноздри раздувались от тяжелых глубоких вдохов, ее влажные губы приоткрыты.
Он получил две пули из-за этой суки. Если он закончит эту ночь так, как хочет ее закончить, Проповедник лично закопает его. Он должен был думать об этом. Его дети нуждались в отце, его клуб нуждался в своем Президенте. У него были незаконченные дела, и он пиздец как был уверен в том, что еще не готов распрощаться со всем этим.
Он должен был заботиться обо всем этом дерьме. Но ему было все равно. И поскольку ему было плевать, поскольку он хотел ее до безумия, до ебаной невыносимой нужды, вкус которой был таким явным, чувствуя в своем ебаном желудке ток оголенных проводов, он наклонился к ней и поцеловал ее — грубо и быстро, все еще проталкивая свои пальцы внутрь нее и обратно, проглатывая ее крики, пока тела вокруг прижимались к ним, толкая их в ритме басов, долбящих по его ушам.
***
Хлестал ливень, мы насквозь промокли, аллея пропахла так, будто месяц простояла в старом мусоре, Дьюс пытался добраться до ширинки своих джинсов, и я полностью потеряла голову. В исступлении я заползла на его мощное, напряженное тело, как озабоченная обезьянка в течке, и целовала его до ебаных звезд из глаз, отдаваясь ему так же, как он мне. Каждый поцелуй был обжигающим, заполненным влажными языками, иногда попадающими в цель, иногда промахивающимися. Зубы сталкивались, губы были прокушены, носы мешали. Я терзала его, не заботясь, где был его или мой рот, или какую часть его лица я целовала, облизывала, прикусывала. Его щеки, его лоб, его подбородок, его шея — это все было моей законной добычей. Его руки занимала моя задница, мои руки занимали его волосы, наши рты занимали друг друга, и я понятия не имела, куда подевалась моя одежда. И мне было все равно.
Я хотела этого мужчину внутри меня. Так далеко и глубоко во мне, чтобы он никогда не смог выбраться.
— Дай мне то, в чем я нуждаюсь, малыш, я так мечтал об этой сладкой киске.
О Боже.
Подумать не могла, что можно хотеть его больше, чем я уже хотела. Он только что доказал, что я не права.
— Пожалуйста, пожалуйста, просто блять возьми ее, — я едва могла связать слова, нуждаясь в нем отчаянно больше.
Мы смотрим друг другу в глаза, тяжело дышим, дождь льет стеной между нами, сквозь нас, везде, и он начинает входить в меня.
— Блять, да, — выдыхает он, — ты охуенно влажная. Ты ведь блять хочешь этого, так?
— Да, — всхлипнула я.
— Да, ты хочешь, — прохрипел он и толкнул жестче, — охуенно тугая, детка, ты просто охуительно тугая.
На то была причина. Причина, о которой он догадается секунды через две.
— Давай, Ева, расслабься для меня, откройся, — с растущим нетерпением он крепче схватил мой зад и потянул меня вниз, прорываясь в меня. Я вскрикнула, и он застыл.
Просто застыл живой статуей.
— Ебаное дерьмо! — выругался он. — Блять, Ева! Черт тебя, блять, побери!
О Бог мой, он выходил из меня.
— Нет! Пожалуйста! Я хочу этого! — я вцепилась ногтями в его спину и сжала ноги вокруг его талии. — Я хотела, чтобы это был ты! Я столько мечтала об этом! О нас с тобой! С того момента, как ты поцеловал меня! Даже намного раньше, чем это случилось!
Он обмяк передо мной.
— Блять, — прошептал он.
Он все еще был внутри меня, и я была так наполнена им. Это было такое прекрасное ощущение. И когда я попыталась продолжить, потому что я должна была продолжить, я хотела этого, нуждалась в этом движении, он застонал. Мне нравилось слышать этот стон почти также, как и чувствовать его внутри меня, и я хотела больше, хотела, чтобы он продолжил вместе со мной. Я сказала ему это, сказала все, что чувствовала и все, что хотела почувствовать с ним, меня словно прорвало, все эти чувства и желания были высказаны, потому что я жаждала, чтобы он знал, знал, как много значит для меня, что это он был тем, кого я ждала, ему я хотела отдаться. Что только его я когда-либо хотела пустить в себя, и только его я хочу теперь, когда это случилось.
Его глаза встретились с моими. Синие, как Арктика, красивые.
— Пожалуйста, — умоляла я, — Дьюс, пожалуйста.
— Я в ебаном браке, Ева. Двое детей. Блять. Это должен был быть не я.
Что?! Здесь и сейчас он был во мне, потому что я так захотела, потому что он был единственным мужчиной, которого я когда-либо собиралась подпустить к себе так близко, и он смел сказать мне, что это не он должен был быть?! После того, как я умоляла его?
— Да пошел ты нахер! — рявкнула я. — Мне насрать на твою жену, как и тебе, или ты не трахал бы меня пальцами там, в клубе, и ты уж точно не увел бы меня оттуда с ясным намерением поиметь меня! Ты не можешь говорить мне, что это не ты должен стоять тут! Не тебе принимать это решение, только мне! Я так решила и сделала это! И я не заберу свои слова назад!
Вспышка гнева мелькнула в его взгляде.
— Я нихрена тебе не могу дать! — прошипел он. — Все, что я могу предложить — это мой ебаный член, и этого недостаточно! Только не для тебя! Даже блять близко недостаточно, ты заслуживаешь лучшего! Лучшего, чем ебаный засранный переулок, и определенно лучшего, чем я!