Собственная никчемность – вот чего бы хотелось избежать.
Мерседес – она во всем виновата! Быть такой, как она. Быть ею. Быть почти мифом, – эта болезнь заразна, этот вирус неистребим, он уже поразил весь мой организм, он добрался до самых дальних его уголков, он подчинил себе деление клеток и ток крови по венам; он и сейчас жмет на сердечный клапан, лениво догрызает глазные яблоки, дует в свирель позвоночника:
Мерседес, Мерседес, Мерседес.
Я не спрашиваю у не-Шона разрешения закурить (а что бы это изменило?), я просто закуриваю. И, сделав первую затяжку, округляю рот и выдыхаю дым. Смело, как учила меня полусумасшедшая Ширли. Кольцо идеальной формы, ну надо же!.. Настоящее произведение искусства.
Подумайте о том, что когда-либо поразило вас в самое сердце, – но я думала вовсе не о Ширли, и не о бармене из «Саппое Rose», и не о Фрэнки, и не о его марокканской миссии, и не об Алексе, и не о Том, чья нелюбовь когда-то заставила меня бежать куда глаза глядят, – я думала о Мерседес.
Мерседес.
Вот он, ответ. Мерседес поразила меня в самое сердце – такая же идеальная, как и кольцо, выпущенное в ее честь.
– …Что ж, он понимал, на что идет. – Не-Шон внимательно следит за кольцом, медленно растворяющимся под потолочными балками.
– Вы хорошо его знали?
– Достаточно, чтобы любить его и верить ему. Хотя я и никогда не знал его настоящей фамилии.
Мысль о том, что фамилия «Пеллетье» может не быть настоящей, никогда не приходила мне в голову, слава богу – хоть в имени мы с барменом сошлись.
– Я знала его как Франсуа Пеллетье. А что он говорил обо мне?
В комнате, несмотря на открытое окно, слишком мало воздуха, он пропитан дымом – сигарным, а теперь еще и сигаретным; наверное поэтому мысли мои путаются, я слишком попала под влияние Мерседес, я жажду новых откровений о ней, а следовательно, и о себе, ведь с некоторых пор я и есть Мерседес. Даже то, что Фрэнки мог не знать о существовании Мерседес, нисколько меня не смущает. Даже то, что Мерседес могла оказаться врагом Фрэнки, а следовательно – и его друга не-Шона, нисколько меня не смущает. Достаточно того, что Мерседес имела представление о «Саппое Rose» (спички, найденные мной в сумочке, – тому подтверждение), мысли мои путаются, медленно погружаясь в реку иной реальности.
– …Он боялся за вас много больше, чем за себя.
– Неужели?
– Говорил, что вы слишком горячи, слишком порывисты, слишком неопытны.
Эти характеристики были бы оскорбительны для Мерседес, я чувствую себя уязвленной и уже жалею, что вообще затеяла разговор о девушке, которая работала с Франсуа на последнем задании. Она не может быть Мерседес, между ними нет ничего общего.
– Я и сам так подумал, когда увидел вас в баре сегодня.
– Почему?
– Вы не слишком точно придерживались инструкции.
– Разве?
– Поначалу мне даже показалось, что вы совсем не тот человек, которого я жду…
Никаких новых откровений о Мерседес я не услышу. Напарник (наперсница) Фрэнки полностью зависела от него, была на подхвате и даже получила определенные инструкции на случай, если с боссом случится самое худшее.
К Мерседес это не относится, Мерседес сама была боссом и сама, если понадобится, могла бы сочинить инструкции. Ситуация дельфиньего фаната и его подручной зеркально повторяет мою ситуацию со Слободаном, прими я его предложение о работе вместе…
Иная реальность, вот черт, я возомнила о себе невесть что, упиваюсь своей новой ролью, вместо того чтобы прислушиваться к словам не-Шона и поддерживать разговор с ним.
– Смерть Франсуа. Она кого угодно выбьет из колеи.
– Да. – Бармен внимательно смотрит на меня. – Это верно.
– Но кажется, я все сделала правильно?
– Монета. Монета убедила меня окончательно. Хотя поначалу его идея с монетой показалась мне пижонской, да и вообще… я всегда думал, что Франсуа склонен к театральным жестам.
– Вовсе нет.
– Теперь я и сам знаю, что нет. Эту монету не спутаешь ни с какой другой, беглого взгляда достаточно. А я внимательно ее изучил – в тот последний раз, когда Франсуа был здесь. Он сидел как раз на вашем месте.
В эту секунду я должна бы испытать священный трепет, но не испытываю ровным счетом ничего. Я сосредоточена на одном: не сболтнуть лишнего, но и сказать именно то, что позволит другу Фрэнки безболезненно выйти на главную цель разговора.
А в том, что этот разговор преследует какую-то цель, у меня нет сомнений.
– Вы повели себя странно, – говорит не-Шон.
– Вы тоже повели себя странно.
– Меня можно понять. Несмотря ни на что, я надеялся увидеть здесь Франсуа. Надеялся до последнего.
– Я бы тоже хотела, чтобы все сложилось по-другому. Но Франсуа мертв.
Я не щажу чувств безутешного друга. Горячие, порывистые и неопытные молодые женщины по определению лишены сентиментальности. И бармен, проживший долгую бурную жизнь, помноженную на жизни многочисленных посетителей «Cannoe Rose», не может не знать этого.
– Как он погиб?
– Ему перерезали горло. – В своей беспощадности я незаметно дохожу до апофеоза. – Все оказалось много опаснее и много страшнее, чем он предполагал. Чем… Чем мы предполагали.
– Не думаю, что он недооценивал опасность. У Франсуа был нюх на опасность. Ион всегда мог адекватно оценить ситуацию.
– Эсто эн ламьерда, – вырывается из меня совершенно непроизвольно; телефонный разговор, невольно подслушанный в «Ла Скала», как раз и свидетельствовал о полной адекватности Фрэнки: «Я в полном дерьме». Глаза бармена на секунду стекленеют – кажется, сама того не ожидая, я попала в цель.
– Он знал это выражение, – выпускаю я еще одну стрелу.
– Но никогда его не употреблял. Не было повода.
– Не в последний раз.
Сходство бармена с Шоном Коннери никуда не делось, оно тотально и почти убийственно, а настоящий Шон уж точно не испанец. И я не вижу никаких причин, чтобы его двойник вдруг оказался испанцем. Но выражение «estoy en la mierda» ему знакомо.
Несомненно.
Как несомненно то, что друзья оперируют общими словечками, имеющими для них сакральный смысл, и хорошо понимают интонации друг друга и вообще говорят на одном языке. На одном. Языке. Что я подумала тогда о языке, на который Фрэнки перешел в своем телефонном разговоре? Он – восточноевропейский, или южноевропейский, сербский, чешский, хорватский, на большее у меня не хватило фантазии.
– Незадолго до того, как… это случилось… он разговаривал по телефону.
– Вы действительно тот самый человек, который был рядом с Франсуа в Марокко, – неожиданно произносит бармен.
– Разве вы сомневались в этом?
– Нет. Я ведь тоже получил инструкции. А Франсуа разговаривал со мной.
Не то, чтобы я была так уж сильно удивлена внезапным откровением не-Шона, скорее – не ожидала его. К тому же оно не меняет картины, постепенно складывающейся в моей голове, а просто вносит в нее еще один, не очень существенный штрих.
– Я так и не смогла определить язык…
– Хорватский. Мы разговаривали на хорватском. Мать Франсуа родилась в Сплите, а я по молодости довольно долго жил в Дубровнике…
Сплит, Сплит. Совсем недавно я слышала название этого города, он был упомянут вскользь; для того чтобы установить цепочку ассоциаций, много времени не понадобится. Я займусь этим, как только закончу (покончу) с не-Шоном. Он, в отличие от меня, слишком расслабился, слишком увяз в бесплодной географической ностальгии, вряд ли в инструкции, полученной им, значилась графа «воспоминания о Хорватии».
Нужно быть снисходительной к не-Шону.
В результате того, что произошло с Фрэнки, он потерял друга, и навсегда, а я – лишь свободу, и то на время.
– Жаль, что я не успела узнать его так же близко, как вы.
– Достаточно того, что вы просто знали его. Что были рядом с ним…
– Но не успела его спасти.
– Слишком порывиста, слишком горяча… – Не-Шон смотрит на меня так, как будто видит впервые. И этот его новый взгляд полон одобрения, уважения и еще чего-то, чего я явно не заслуживаю. – Франсуа был прав.
– Кроме недостатков у меня есть еще и достоинства.
– Я уверен в этом. Вы остались живы, и уже одно это можно отнести к достоинствам. Но он не сказал мне, что вы – русская.
Ого!.. Совет, данный Ширли и (много раньше) бесхитростным Ясином, по прежнему актуален: будь осторожна, Сашa! Ярко-синие полыньи глаз не-Шона в любой момент могут подернуться льдом, и, если ты провалишься под него – тебе не выплыть.
– А о вас он вообще не сказал мне ничего.
Сильный ход, теперь очередь за барменом.
– Да, это абсолютно в духе Франсуа. Склонность к подобной конспирации. – Не-Шон соглашается со мной подозрительно быстро. – Хотя в том, чем он занимается… Чем он занимался… Подобная конспирация вполне оправдана.
– Я тоже так думаю.
Вот так, ни больше, ни меньше, а ведь я до сих пор не имею никакого понятия о том, чем именно занимался Фрэнки. И трогательный намек на историю с матерью из Сплита мало что прояснил – но она, вне всяких сомнений, много человечнее, чем истории самого Фрэнки о сухих строительных смесях и металлических сейфах. И проигрывает лишь истории о нелюбви к запаху сырой рыбы.
– Книга, я полагаю, вам больше не нужна?
– Книга?
– О китах и дельфинах, – терпеливо поясняет бармен. – Это ведь его книга?
– Да.
Риск слишком велик, эта книга никогда не принадлежала Фрэнки, его книга – вещественное доказательство в деле, которым занимается сейчас марокканская полиция, и неизвестно, были ли в ней пометки, оставленные Франсуа Пеллетье, были ли в ней страницы, заложенные им. И неизвестно, знает ли об этих возможных пометках и закладках не-Шон. Но я не могу сказать бармену «нет».
Потому и говорю – «да».
– Я могу ее взять? На память? У меня не слишком много вещей, которые напоминали бы о Франсуа. Честно говоря, у меня их вообще нет.
– Я понимаю.
Теперь остается только достать книгу из рюкзака и вручить ее не-Шону. Что я и делаю, может быть, не так изящно, как хотелось бы. Ведь я – не Мерседес, это у нее все получилось бы без сучка и задоринки, у нее, да еще у Алекса Гринблата, ее компаньона. У Мерседес не дрогнула бы и прядь на виске, не пошевельнулась бы и ресница – мои же руки довольно ощутимо подрагивают. Книга выскальзывает из них самым предательским образом. Будь каморка не-Шона чуть побольше и не так заставлена вещами – китов и дельфинов ждало бы унизительное падение на пол. Но суженное, спертое пространство спасает их, а ребро конторки подхватывает под плавники. Теперь книга лежит обложкой к не-Шону, а блокнотный листок (о котором я и думать позабыла) скользит между страницами.
Подобно дельфину, выпрыгивающему из воды.
О записке не-Шон не сказал мне ни слова, к памяти о Франсуа она не относится. А значит, всецело принадлежит мне одной.
Я уже готова взять ее в руки, я и беру ее, и только теперь замечаю, что бармен смотрит совсем не на книгу, еще мгновение назад бывшую предметом его вожделений. Он смотрит на меня, готовую положить чертов блокнотный листок обратно к себе в рюкзак. И его ярко-синие глаза затягивает льдом. Лед некрепок, через секунду он может растаять, а может стать толще – все будет зависеть от меня.
Будь осторожна, Сашa!
Хороший совет. Сашa Вяземски, ответственной за кондиционеры и ресэпшен в мелкотравчатом отеле «Sous Le del de Paris», он бы нисколько не помог. Но той Сашa больше нет, есть другая – с вирусом Мерседес в крови. И этот вирус делает меня совершенно особенной, раз за разом оттачивая интуицию, вооружая логикой, до сих пор доступной лишь вожакам птичьих стай, пчелиным маткам и Спасителям мира. Я вижу то, чего никогда не видела раньше: таким зрением обладают лишь кошки, стрекозы и летучие мыши, реагирующие на ультразвук. При желании я могла бы просканировать содержимое медного сундука не-Шона и внутренности его антикварного бюро и сосчитать количество пружин в его диване. При желании я могла бы составить анатомический атлас самого бармена и придать товарный вид обрывкам мыслей в его голове и в голове любого другого человека, кроме разве что Мерседес.
Верховной богини.
Она отлучилась, и мне пришлось заменить ее, отличный повод, чтобы попробовать собственные силы, которых хоть отбавляй, – да-да, я всесильна!..
Вот оно, открытие последних секунд: я всесильна, лед в глазах не-Шона больше не страшит меня, как не страшат ловушки, которые он готовит. Я справлюсь и с не-Шоном, и со льдом в его глазах, но хотелось бы сделать это как можно элегантнее, что мешает нам начать игру? давай отбросим все и начнем.
Я чувствую легкое покалывание в пальцах, раньше оно предшествовало желанию без остатка раствориться в мужчине – теперь я собираюсь сделать нечто совсем противоположное: вступить с ним в схватку. И одержать победу. Обрывки мыслей в голове не-Шона не так сложно связать в узлы: достаточно вспомнить, что он говорил мне о Франсуа. И не только о нем.
С ним случилось несчастье, ведь так? Случилось самое худшее. Иначе вас не было бы здесь.
Дайте-ка сюда вашу монету. Почему вы не показали ее сразу?
Вы не слишком точно придерживались инструкции. Поначалу мне даже показалось, что вы совсем не тот человек, которого я жду…
Монета. Монета убедила меня окончательно.
Вы повели себя странно.
С точки зрения не-Шона, я повела себя странно, потому что не слишком точно придерживалась инструкции. Четкости, детально продуманного плана – вот чего мне не хватало. Но его и не могло быть, ведь план был придуман и продуман не мной, а Фрэнки – на случай, если с ним произойдет непоправимое. И предназначен для девушки, которая работала с ним. Не для меня. Я начала с дурацких общих фраз, или это не-Шон начал, а я подхватила? Сказала, что ищу друга, и для верности потрясла спичечной картонкой. Да-да, все именно так и было, но сама картонка не впечатлила бармена. Я оставалась самой обычной посетительницей до того момента, как?., как… Как упомянула имя Фрэнки. Или это не-Шон упомянул? Да, тогда была его подача, он и произнес – «Франсуа». Парень, увлеченный дельфинами. И уже после этого я связала Франсуа и Фрэнки в один узел, как сейчас пытаюсь связать гипотетические обрывки мыслей в голове не-Шона. Но и это не стало переломным моментом. Я могла оказаться простой знакомой симпатяги-брюнета. Той, которой легко нашпиговать мозги сказками про диджейство на Ибице, тема достаточно занимательная в ряду других тем. Ее можно чередовать с пересказом фильмов, мало соответствующим их действительному содержанию. Ее можно чередовать с флиртом, быстрыми поцелуями, медленными поцелуями, поцелуями изучающими – ведь были же у Фрэнки просто девушки, а не только девушка, которая работала с ним на последнем задании.
Наверняка.
И потому я могла оказаться простой знакомой Фрэнки, ведь я не слишком точно придерживалась инструкции. Не-Шон позволил себе заволноваться, когда я предположила, что Франсуа и Фрэнки – одно лицо (ведь я не слишком точно придерживалась инструкции), и насторожился, когда я отправилась к доске в поисках записки от Франсуа. Почему бы просто знакомой не попытаться найти послание от человека, внезапно исчезнувшего из ее жизни? Вполне логично, но… бармен выразил недовольство по этому поводу. Слишком очевидное, чтобы понять: он не позволит тронуть листок случайному человеку. И он не позволил бы, если бы я… если бы я не предъявила монету!
Монета. Монета убедила меня окончательно.
Она убедила не-Шона в том, что я не просто знакомая. И не случайно сняла листок. С изображением дельфина, выпрыгивающего из воды. Дельфин с блокнотного листка – он повторяет рисунок дельфина на обложке книги, с которой не расставался Фрэнки. И листок, и монета – параграфы инструкции, одно без другого недействительно, так или почти так… Да нет же, именно так! Тому, кто должен был прийти вместо Франсуа Пеллетье, достаточно было снять записку с доски и показать бармену монету. Все остальное – лирические отступления, недостаточно четкое следование инструкции, по выражению не-Шона.
Вполне, впрочем, объяснимое.