И согласно таблоидам твой муж спит с твоей лучшей подругой и половиной очаровательных трусишек Верхнего Ист-Сайда. Плюс вы уже месяц не трахались. Не то чтобы это было кое-что, что я нашел на шестой странице, — я довольно приподнимаю бровь и наклоняюсь вперед, вглядываясь в ее испуганное выражение лица. — Мне продолжать?
Оглушительная тишина разрастается и становится неловкой, болезненно давит мне на виски и череп, выступая в качестве наказания за сомнительную неудачу моей вмешавшейся совести. Глаза Эллисон затуманивают слезы, превращающиеся в бесконечный голубой океан боли. Мне плевать. Мне нет никакого дела.
— Ну, — хрипло говорит она, у нее пересохло во рту и бокал пуст, — поздравляю, придурок. Ты умеешь пользоваться Википедией,— и так же изящно, как грациозная газель, будучи воспитанной, она отодвигает стул, встает, и держа голову высоко поднятой, не спеша выходит из комнаты.
Я возвращаюсь к получению удовольствия от своей еды, а в это время остальные рассеянно смотрят на место, которое недавно занимала Эллисон. Одна ушла, десять осталось. Она не первая, и не последняя.
— Остановите ее, — шепчет тихий голосок. Лоринда. Чопорная домохозяйка, которую больше заботит собственный лоск, чем то, куда ее муж сует свой член.
— Зачем?
— Потому что она нуждается в вас. Мы все нуждаемся, — несколько голов кивают, соглашаясь. — И, возможно, она нуждается больше остальных.
Еще больше кивков. И даже несколько одновременных бормотаний.
Я выдыхаю, сдаваясь, и точно знаю, что собираюсь сделать, хотя это и идет в разрез с принципами, которым я следовал последние шесть лет.
Никогда не вмешивай чувства в отношения с клиентом.
Никогда не дави и никогда не убеждай их; это должен быть их выбор.
И никогда не извиняйся за свои нестандартные методы, какими бы они жестокими или дерзкими не показались.
Дверь в ее номер слегка приоткрыта, но я все равно стучу, от чего она со скрипом открывается еще шире и открывает вид на изящную фигуру Эллисон.
— Что тебе надо? — со злостью говорит она, не отрывая взгляда от чемодана, который яростно набивает одеждой.
Я вхожу внутрь, не дожидаясь приглашения, и закрываю дверь.
— Собираешься куда-то?
— Домой. Это было ошибкой.
— Забавно. Вот уж не думал, что ты трусиха?
— Неужели? — злобно спрашивает она, метнув в меня сердитый взгляд сквозь густые, влажные ресницы. — Это потому что ты все знаешь обо мне? Знаешь все о моей жизни. Рост, вес, номер социального страхования… черт, у тебя на быстром наборе стоит номер моего гинеколога?
— Это нелепо, — ухмыляюсь я и взмахиваю рукой. — Ты прекрасно знаешь, что не существует способа узнать реальный вес женщины.
Эллисон поднимает взгляд от чемодана «Луи Витон» и качает головой, отмахиваясь от меня и моей сдержанной попытки пошутить. Но прежде, чем она отворачивается, я замечаю, что один уголок ее рта приподнимается.
Я подхожу ближе, достаточно близко, чтобы почувствовать аромат «Шанель», нанесенный за ее ушками.
— Миссис Карр, это моя работа делать ваши проблемы моими. Чтобы эффективнее помочь клиентам, очень важно все знать. Здесь нет места маленьким грязным секретам. У нас у всех они есть и поверьте мне, ваши меркнут на фоне большинства других. И хотите верьте, хотите нет, никто в столовой не осуждает вас за вашу жизненную ситуацию. Они все также беспокоятся о тех причинах, по которым они оказались здесь.
И, вместе с вышесказанным, я прошу прощения, если мои откровенные высказывания были слишком впечатляющими для вас. Это было бессердечно с моей стороны. Однако это не причина сдаваться. Не тогда, когда мы едва затронули проблему.
Она нервно смеется и отводит свой взгляд к окну. Море сияющих звезд усеивает почерневшее небо, освещая путь к полной луне. Бледность ночи заполняет комнату, омывая ее светлый овал лица цветом бриллиантов и печали.
— Вы сказали, что он у меня был единственным, — говорит она почти шепотом.
— Простите?
Она поворачивается ко мне, в ее взгляде тревога.
— Вы сказали, что он был единственным у меня в колледже. Мы не были единственными друг у друга. Будто я была верна, а он нет.
Она не сердится, и она не застигнута врасплох, и даже не в замешательстве. Она застряла где-то между усталостью и равнодушием. В непрекращающемся состоянии неопределенности, терзаясь между обидой, которую не выразить словами, и сытостью по горло, чтобы уступать этому и дальше.
Ей нужно справляться с этим. Мне нужно, чтобы она делала это, если я собираюсь помочь ей спасти брак.
— Я знаю об этом, миссис Карр. Так же, как и вы.
Эллисон улыбается улыбкой больше похожей на гримасу. Ее лицо искажается давней обидой и позором.
— Вы думаете, что я глупая? Что я изначально знала, какой он мужчина и все равно вышла за него замуж, и я этого заслуживаю?
— Это не моя работа — думать об этом, миссис Карр.
— Точно,— ухмыляется она. — Ваша работа — лишь указывать нам на то, какие ошибки мы совершаем в спальне. — (Я открываю рот, чтобы возразить, но она поднимает руку, останавливая меня.) — Я поняла это, знаете ли. Все мы подписались на это. Все мы знали, куда и на что идем. Но от этого все не становится менее унизительным.
Я смотрю на нее — по-настоящему смотрю — и у меня начинает кружиться голова от внутреннего смятения. Конечно, она красивая — как и все они, — но Эллисон абсолютно безупречна. У нее на лице присутствует легкий макияж, и нет никаких признаков вмешательства пластических хирургов или инъекций. Крошечные веснушки усеивают ее тонкий нос, создавая ей практически невинное, юное очарование. Тот факт, что она не пытается скрыть эту часть себя, которую общество посчитало бы изъяном, меня интригует. Черт, это придает ей вид задиры. Легкий акт неповиновения, такой невероятный способ сказать «Да пошли вы!» миру, который прославляет самовлюбленный и фальшивый образ жизни.
Пламенный ореол рыжих волос Эллисон спадает волнами ей на плечи. Они густые и тяжелые, но не чрезмерно уложенные и выпрямленные. Они… как она. Простые. Классические. Идеальные.
— Куда ты смотришь? — спрашивает она, ее голос пропитан смесью раздражения и изумления.
— На тебя, — слова вылетают из моего рта, прежде чем ложь сможет задушить правду.
Дерьмо.
— Почему? — меньше раздражения, больше изумления.
— У тебя веснушки.
Один уголок ее рта изгибается, и она скептически приподнимает бровь:
— Да, веснушки. Может, хочешь пересчитать мои родинки? А еще могу найти для тебя парочку шрамов.
— Нет. Я имел в виду, что они мне нравятся. Просто… ты не удалила их лазерной хирургией и не отбелила их. Ты даже не пытаешься их скрыть.
— Послушай, я понимаю, что не идеальна, но ты не должен быть таким приду...
Как только она отворачивается от меня, ее лицо краснеет от гнева, а я хватаю ее за локоть. Наши пристальные взгляды сталкиваются, затем скользят по ее руке, к тому месту, где моя рука охватывает ее нежную, гладкую кожу. Я отскакиваю прежде, чем это действие будет неверно истолковано, так же неуместно, как и мои предательские мысли.
— Мне нравятся они.
Не могу. Остановить. Словесный. Понос.
Меня можно описать по-разному — бестактный, непреклонный, предельно честный, эгоистичный, но, что обо мне сказать нельзя — так это то, что я беспечный. Я знаю свои границы, и никогда не пересекаю их. В бизнесе, в котором линии этих границ могут легко размыться, их пределы отмечаются черным маркером, смоченным в бензине, и затем поджигаются гребаным огнем, для того чтобы никто и близко не подошел, дабы вдохнуть пары искушения.
Все же, я здесь, прикасаюсь, соблазняюсь, испытываю пределы. Молю, чтобы меня опалил ангел с огненным ореолом.
— Приношу свои извинения, миссис Карр, — я выпрямляюсь, мои непослушные руки сжимаются по бокам в кулаки, — уверяю вас...
— Нравятся?
Я встречаюсь с ней взглядом. Ее глаза такие же яркие и большие, как и луна, отбрасывающая легкий отблеск на лицо Эллисон. Так близко, намного ближе, чем считается невинным, и я вижу, что они не совсем голубые, как я первоначально подумал. В радужках обнаруживаются крапинки зеленого и золотого, и я понимаю, что потерялся в этих ясных глубинах, и задаюсь вопросом, какие они скрывают секреты. Какая боль прошлого скрыта за этими длинными, рыжеватыми ресницами.
7
. Посмотрим правде в глаза, дамы... этого не будет. Почему это так, как вы думаете?
Честная игра. Гребаная честная игра.
— Кто-нибудь? Ну же, дамы. Я не смогу вам помочь, пока вы не захотите, чтобы вам помогли. Так что, если у вас нет идеального брака и мужей, которые регулярно доводят вас до оргазма, я должен видеть несколько рук.
В этот раз я был вознагражден одиннадцатью практически одновременными резкими вдохами. Они все еще здесь. Не возражающие обнажить души и грязное белье, стремясь вновь разжечь потухшее пламя между ног.
Дело в том, что женщины — лгуньи.
Ага, я это сказал. Л-Г-У-Н-Ь-И.
Они хотят близости так же сильно, как и мужчины. Но для них близость — больше, чем просто физический акт. Они хотят быть нежно любимыми, еще хотят мужчину, который не останавливается ни перед чем. Они хотят нежности, но страстно желают быть оттрахаными, как двухдолларовые шлюхи. Они хотят мужчину, который будет действовать всю ночь, но у него все еще будут силы, чтобы поцеловать, обнять и поговорить об их чувствах после.
Послушайте, дамы. Мы чертовски устаем! Попробуйте сами поработать в стиле фаллоимитатора, совершая некоторые движения как в «Цирке дю Солей», и увидите, сможете ли вы удержать свои глаза открытыми. Для нас вырубаться после секса — комплимент, свидетельство того, как хорошо это было. И, откровенно говоря, если ваш парень может выпрыгнуть из койки и пойти на работу или пробежать марафон, при этом у него все еще есть силы, оставшиеся после секса. Он только покончил с сексом и с
8
, она стала известна, как Злобная Ведьма Верхнего Ист-Сайда. Когда шоу получило отрицательную реакцию после одной из ее подогретых вином тирад, связанной с обслуживающим персоналом нетрадиционной ориентации и уничижительными оскорблениями, ее не пригласили на следующий сезон. Конечно, она была в ярости и пригрозила подать в суд на телеканал. Не потому, что она нуждалась в деньгах. Для нее было унижением, что отбраковали ее маленькую наращенную задницу.
К счастью для нее, Эллисон сниматься отказалась, тем не менее, Эван был такой же большой шлюхой на камеру, как и его мать. Не меньше, чем ему нравится трахать домохозяек, быть «домохозяйкой», казалось, даже больше соблазняет его.
— Ладно, — говорю я, откашливаясь. — На чем мы остановились? Притяжение, дамы. Это мощная штука. Это то, что ловит мужчин, пленяет их и заставляет их возвращаться снова. И это выходит далеко за рамки физических свойств. Если начистоту, вы должны быть тем, что они хотят. Вы должны предлагать им то, чего они желают. Видите ли, мужчины — незатейливые существа. Нам нужно то, что мы хотим. Если вы не то, чего мы хотим, мы находим что-то или кого-то, что мы желаем.
— Это отвратительно, — слышится ропот в задней части комнаты. Я поднимаю глаза, тут же распознав светлые платиновые волосы и недовольное лицо Лэйси Роуз, жены легендарного рокера Скайлара Роуза, который на сорок лет старше ее. Они встретились и поженились, когда Лэйси было только шестнадцать, что сразу же вызвало медиа-бурю об истинных намерениях малолетней невесты и о склонности музыканта к растлению несовершеннолетних. Это было десять лет назад, а сейчас Лэйси стала женщиной и родила двух детей, а Скайлар рыскает по магазинам сети ‘Forever 21’ и ресторанным дворикам торговых центров, чтобы опылить другой юный цветок.
9
, и я становлюсь дорогостоящим привлекательным мужчиной на следующие шесть недель. Вот почему я веду дела очень профессионально. Мой стиль общения всегда сдержанный и без преамбул. Хотя я стараюсь быть радушным, я никогда не бываю чрезмерно дружелюбным. Таким образом, в то время как я привлекаю их в физическом плане, я веду себя как мудак, чтобы гарантированно отвергнуть заигрывания одиноких домохозяек.