Он уже не смеялся, а пристально разглядывал ее, стараясь угадать, что у нее на уме.
— Ты намного смышленее своей тетки, — произнес он медленно, — в этом-то и беда. У тебя лицо и сообразительность маленькой умной обезьянки, тебя нелегко запугать. Но знай, Мэри, я вышибу из тебя твой ум, если ты хоть словом обмолвишься о том, что здесь происходит, и кости я тебе тоже переломаю. А теперь отправляйся наверх, и чтоб духу твоего здесь сегодня не было.
Он оттолкнул ее, подошел к стойке и стал протирать стакан, вертя его в руках и проверяя на свет, блестит ли он. Во взгляде Мэри ему почудилось презрение, это его бесило, он вдруг швырнул стакан об пол, и тот разлетелся вдребезги.
— Разденьте этого идиота догола, — загремел он, — и пусть голым ползет к своей маменьке. Может быть, ноябрьский воздух охладит его раскаленное пятно и отрезвит маленько. Нечего ему больше торчать в «Ямайке».
Жестянщик и его компания взревели от восторга и, повалив беднягу на спину, стали срывать с него одежду, а тот, ничего не понимая, блеял, как овца.
Мэри выбежала из комнаты, хлопнув дверью. По лестнице она поднималась, шатаясь, ей пришлось заткнуть уши, чтобы не слышать этого смеха и гнусного пения, раздававшихся ей вслед. Но и в комнате девушка не могла укрыться от этих звуков, они проникали сквозь щели в полу и долго еще преследовали ее.
Она бросилась ничком на кровать, ее мутило. Во дворе послышался невнятный шум и взрывы смеха, кто-то направил свет фонаря прямо в ее окно. Мэри встала и закрыла ставни, но успела разглядеть очертания обнаженной фигуры человека, передвигавшегося по двору прыжками, взвизгивавшего, прыгающего, как затравленный заяц. За ним валила улюлюкающая толпа, впереди бежал Джоз Мерлин, пощелкивая в воздухе кнутом.
Тогда Мэри решила сделать то, что было приказано. Она быстро разделась, забралась в постель и натянула одеяло на голову, заткнув пальцами уши. Ей хотелось только одного — не слышать диких звуков во дворе; но лицо несчастного дебила, с его багровым пятном на физиономии и выпученными глазами, и здесь ее преследовало: его крики невнятно доносились со двора таверны.
Она лежала в полузабытьи, события дня начали путаться в голове, перед мысленным взором мелькали незнакомые лица. Потом она снова бродила по болотам, и дьявольская гранитная рука Килмара тянулась, чтобы схватить ее. Вдруг она увидела на полу около кровати узкую полоску лунного света, и со двора до нее донесся звук подъезжающих колес. Пьяные голоса смолкли; где-то поодаль на дороге раздался звук копыт. Больше она ничего не могла разобрать, потому что крепко заснула. Вдруг седьмым чувством, все еще во сне, она поняла: что-то происходит. Сон как рукой сняло, и Мэри села в постели, прислушиваясь.
Сначала она ничего не ощущала, кроме ударов своего собственного сердца, но через несколько минут смогла уловить другой звук; на этот раз он шел от самого крыльца под ее окном — в дом затаскивали нечто тяжелое, ящики, вероятно, или тюки, и волокли их по коридору.
Подойдя к окну, она чуть приоткрыла ставни. Во дворе стояли три крытые телеги, запряженные каждая парой лошадей. Еще две телеги были без верха. От загнанных, взмыленных лошадей клубами шел пар.
Возле телег Мэри увидела кое-кого из тех, кто пил вечером в баре. Жестянщик из Лонсестона стоял под самым окном ее спальни, о чем-то шепчась с торговцем лошадьми. Матрос из Пэдстоу уже пришел в чувство и поглаживал голову лошади; третий, который истязал парня с родимым пятном, забрался на открытую телегу и пытался поднять лежавший в ней груз. Но во дворе были и новые лица, Мэри их никогда раньше не видела. Луна в эту ночь светила ярко, люди были видны отчетливо, и это, вероятно, беспокоило собравшихся, ибо один из них, подняв к небу палец, покачал неодобрительно головой, его собеседник тоже пожал плечами, а стоявший рядом человек, по всем признакам походивший на главного, нетерпеливым жестом напомнил им, что нужно спешить, и все трое исчезли в доме. Теперь Мэри могла определить, куда затаскивали тяжелые тюки: в заколоченную комнату в конце коридора.
Она начинала понимать происходящее. В «Ямайку» привозился груз, его складывали в потайной комнате. Так как было видно, что лошади взмылены, она заключила, что они проделали далекий путь, возможно, от побережья, и когда все будет выгружено, они уедут так же незаметно и тихо, как приехали.
Разгрузка шла быстро. Содержимое одной из крытых повозок не занесли в дом, а переложили на открытую телегу, что стояла у корыта с водой. Груз был разный по размеру и форме: и огромные тяжелые тюки, и не очень большие, и длинные свернутые вещи, обвязанные бумагой и соломой. Когда телегу заполнили до краев, кучер, которого Мэри не знала, тут же погнал лошадей назад.
Другие повозки тоже быстро разгрузили, часть тюков переложили на открытую телегу, которая тотчас отъехала, другую часть заносили в дом. Все проделывалось в глубоком молчании. Тс, кто еще недавно пел и орал, теперь, протрезвев, сосредоточенно делали свое дело. Даже лошади, казалось, понимали обстановку и стояли смирно.
Джоз Мерлин вышел из дома в сопровождении жестянщика. Оба были в одних рубашках с засученными рукавами, несмотря на холодную ночь.
— Это все? — хозяин спросил тихо, и погонщик последней повозки кивнул и дал знак к отъезду. Люди начали забираться на телеги, бродяги тоже залезли в надежде проехать милю-другую, чтобы скорее добраться до места. Их не обидели: у каждого в руках был сверток, некоторые несли коробки, перекинутые через плечо на ремне, или узлы под мышкой. Жестянщик из Лонсестона взвалил на своего пони всего пару мешков, устроив их в седле, но сам он в несколько раз расширился в объеме.
Итак, телеги и повозки отбыли из «Ямайки», поскрипывая колесами в странной, словно траурной, процессии. Одни повернули на север, другие на юг, и вскоре их не стало видно и слышно; двор опустел. Остались лишь хозяин, один из бывших гостей и еще какой-то человек, которого Мэри тоже видела впервые.
Все вошли в дом, и на дворе никого не осталось. Судя по звуку шагов, они направлялись в бар. Дверь хлопнула, шаги смолкли.
Мэри отошла от окна, села на кровать. На нее подуло холодом, она накинула шаль.
Теперь ей было уже не до сна — нервы напряжены до предела. Распирало любопытство: она должна до конца понять, что же происходит. Это желание было сильнее страха. Кое-что она уже поняла. То, что она видела сегодня, конечно же, контрабанда и не мелкая. «Ямайка» была идеальным местом для такого дела, и Джоз Мерлин именно с этой целью ее купил. Вся чепуха о тяге к родному дому была рассчитана на дураков и простачков. Таверна была так удобно расположена: место глухое, дорога ведет и на юг, и на север. «Ямайка» стояла на полпути от побережья до реки Тамар и могла служить прекрасным перевалочным пунктом. В таких условиях любой человек даже с не очень большими способностями мог легко справиться с организацией переброски груза с моря на речные суда.
Для успеха дела нужна была широкая агентура, которая бы выясняла обстановку, предупреждала об опасностях, разнюхивала сплетни. Эту работу выполняли бродяги, цыгане, весь тот сброд, который собирался здесь субботними вечерами.
«Но все же, — думала Мэри, — при всей своей энергии и физической силе, внушавшей всем страх, мог ли Джоз Мерлин руководить таким предприятием? Хватило бы у него ума и тонкости? Весь четко сработанный план сегодняшнего заезда — неужели это его рук дело? Возможно ли, что это было целью почти недельной отлучки из дома?»
Может, так оно и есть? Другого ответа Мэри не могла найти. Нехотя она призналась себе, что стала больше уважать его, хотя и больше бояться тоже.
Чувствовалось, что дело находится в крепких руках, под постоянным контролем, агентура тщательно отбирается, несмотря на их вид и манеры, иначе не удалось бы так долго обходить закон. Если бы местные власти заподозрили контрабанду, они в первую очередь взяли бы на подозрение «Ямайку». При условии, что они тоже не были подкуплены. Если бы не тетя Пейшенс, она бы сегодня же улизнула в город и донесла на Джозе Мерлина. Его быстро упрятали бы в тюрьму вместе с этими мерзавцами. Надо положить конец таким визитам. Но бесполезно строить планы, есть еще тетя Пейшенс, ее тоже надо принимать в расчет, а она все еще предана мужу, и это крайне усложняет дело.
Мэри все думала об одном и том же. Ее мучил вопрос: все ли она видела? Что ей, в сущности, было ясно? Что между побережьем и Девоном велась прибыльная контрабанда, а ее дядя, возможно, был руководителем этого бизнеса. Но было ли это все, или оставалось что-то еще, чего она не знала? Она вспомнила ужас в глазах тетушки и ее лихорадочный шепот в тот вечер:
— В «Ямайке» случается такое, Мэри, чего я даже не могу сказать. Очень нехорошие вещи, преступные вещи совершаются здесь. Я даже себе не могу признаться в этом.
И она тогда ушла к себе в комнату с затравленным взглядом выцветших глаз, тяжело волоча ноги.
Контрабанда, конечно, опасное занятие, оно грозило бесчестием и позором, закон страны сурово наказывал за это; но была ли она таким уж тяжелым преступлением? Мэри не могла ответить себе на этот вопрос. Ей нужен чей-то совет, но спросить было не у кого. Она так одинока в этом недобром мире, и надежды на лучшие времена у нее не предвиделось. Будь она мужчиной, спустилась бы вниз и бросила вызов Джозу Мерлину, а заодно и его дружкам. Да, она бы вступила в бой и пролила кровь, если бы до этого дошло. А там — вывела бы из конюшни лошадей, посадила с собой тетю Пейшенс и подалась снова на юг, в любимый Хелфорт, завела бы ферму, а тетушка помогала бы ей по дому.
Мэри заставила себя спуститься на землю. Положение требовало от нее смелости, нужно было смотреть правде в глаза и что-то предпринимать, если она хочет добиться ясности.
Пока же Мэри сидела на кровати в нижнем белье, завернувшись в шаль, неопытная девчонка двадцати трех лет, и у нее не было другого оружия, кроме собственных мозгов, которыми она могла бы сразить этого детину вдвое старше ее и в десять раз сильнее. Если бы он только знал, что она подглядывала за ним ночью, одной рукой свернул бы ей шею.
И тогда Мэри дала себе клятву. Это был только второй такой случай в ее жизни. В первый раз это произошло, когда на нее напал бык в Манакане. Тогда тоже она дала клятву, чтобы подбодрить себя.
— Я никогда не подам вида, что боюсь Джоза или кого-то другого. Чтобы доказать это, я сейчас спущусь вниз, пройду по темному коридору и войду в бар. Если он убьет меня, я сама буду виновата.
Она торопливо оделась, натянула чулки, но туфли не надела и, открыв дверь, вышла в коридор. Там постояла и прислушалась, но слышно было только приглушенное тиканье часов в прихожей.
Мэри прокралась по коридору на лестницу. Она знала, что третья и последняя ступеньки скрипят, и старалась спускаться осторожно, опираясь одной рукой на перила, а другой о стену, чтобы легче ступать. Вот уже и прихожая. Старинные часы одни нарушали тишину, они шипели и дышали, как человек, прямо ей в уши. В прихожей было темно, как в яме. Мэри знала, что здесь никого нет, но сама пустота таила угрозу, а закрытая дверь в необитаемую гостиную наводила на мрачные мысли.
Было душно, и это создавало странный контраст с холодными каменными плитами пола. У нее уже начали замерзать ноги. Она стояла в темноте, собираясь с духом, чтобы пойти дальше, как вдруг увидела узкую полоску света и услышала голоса. Дверь в бар открылась, кто-то вышел, проник в кухню, через несколько минут вернулся обратно, но дверь за собой не закрыл, ибо свет остался, и можно было разобрать голоса.
Мэри испытывала сильный соблазн вернуться в свою спальню и забиться под одеяло, но какая-то сила толкала ее вперед, и эта половина ее «я», помимо воли, влекла ее по коридору, довела почти до двери в бар и заставила притаиться у стены. Руки и лоб покрылись потом, первое время она не слышала ничего, кроме неровных ударов своего сердца. Сквозь приоткрытую дверь ей была видна часть бара. Осколки стакана, разбитого дядей Джозом, все еще валялись на полу, в лужах эля, разлитого вечером чьей-то нетвердой рукой. Люди ей не были видны. Они, должно быть, сидели у стены и молчали; вдруг раздался голос, довольно высокий, слегка дрожавший, видимо, говорил незнакомец:
— Нет, и еще раз нет! — сказал он. — Это мой окончательный ответ. Я не буду в этом участвовать и порву с вами навсегда, я отказываюсь от контракта. Вы хотите заставить меня совершить убийство, мистер Мерлин, другого слова я не могу подобрать. Это обычное убийство.
Голос звенел на очень высокой ноте, словно говорящий не владел собой, но отдался целиком во власть охвативших его чувств. Хозяин что-то ответил тихо, Мэри не могла разобрать, но его речь была прервана громким смехом третьего — уличного торговца. Это был его смех, грубый и оскорбительный.
Он, наверное, что-то сказал, потому что незнакомец опять заговорил, словно защищаясь:
— Вздернете?! Меня уже пытались однажды вздернуть, этим не запугаете. Я думаю не о своей шее, а о своей совести. И о Боге. Я бы принял любое наказание, если бы дело было честным. Но речь идет о гибели невинных людей, а среди них могут быть женщины и дети. Это значит попасть прямо в ад, Джоз Мерлин, и тебе это также хорошо известно.
Скрипнул отодвигаемый стул, кто-то поднялся, кто-то ударил кулаком по столу, выругался, раздался голос Мерлина.
— Потише на поворотах, приятель, ты что-то уж очень разошелся. До тебя не доходит, что ли, что ты увяз с нами по уши, и черт побери твою совесть! Назад пути у тебя нет, слишком поздно: и для тебя, и для нас. Я в тебе с самого начала сомневался, и оказался прав, тысяча чертей! Ну-ка, Харри, закрой там дверь и задвинь засов покрепче.
Началась возня, раздался крик, звук падающего тела, в тот же миг стол повалился на пол, распахнулась дверь во двор. Снова смех старьевщика, гнусный и отвратительный, потом он стал насвистывать одну из своих песенок.
— Может, пощекочем его немного, как Сэма-дурачка, — сказал он, оборвав свист. — Он будет красавчиком, если с него содрать его благородные тряпки. Мне пригодились бы его часы с цепочкой, бродяги вроде меня не очень-то могут позволить себе такую вещь. Погладь его хлыстом, Джоз, мне хочется посмотреть, какого цвета у него кожа.
— Заткнись, Харри, и делай, что тебе говорят, — ответил хозяин. — Встань в дверях и проткни его ножом, если он попытается улизнуть. Послушайте, мистер судебный чиновник, или чем вы там занимаетесь в Труро. Вы сегодня сваляли большого дурака, большо-о-о-го. Но себя дурачить я не позволю. Вы думаете, что сейчас я вас выпущу, подсажу на лошадку и отправлю в Бодмин? А к девяти утра все судебные исполнители соберутся здесь, в таверне «Ямайка», вместе с полком солдат впридачу? Так вы это себе представляете?
До Мэри донеслось тяжелое дыхание незнакомца, его, видно, сильно избили, он с трудом произносил слова.
— Ну, делайте свое грязное дело, что же вы стоите, я не могу остановить вас. Доносить я не собираюсь, но и делать, что вы предлагаете, я не буду ни за что!
Молчание. Затем Джоз заговорил снова:
— Подумай хорошенько. Я уже слышал эти слова от другого, а через пять минут он отправился к праотцам, прямо на небо. Ноги его чуть-чуть не доставали до пола, самую малость. Я сначала спросил его, удобно ли ему, но он не ответил. Тогда я натянул веревочку, чтобы у него заработал язык, он его высунул почти наполовину. Ребята считали, сколько он продержится. Семь и три четверти минуты болтался, пока не испустил дух.
Мэри чувствовала, как отяжелели ее ноги и руки, холодный пот струйкой стекал по лицу и шее, попадал в глаза; к своему ужасу она поняла, что сейчас потеряет сознание. Скорее назад в холл, нельзя упасть здесь под дверью, нужно скрыться, чего бы это ни стоило. Мэри наощупь пробиралась по стене. Колени дрожали, ноги подгибались, голова кружилась, тошнота подступала к горлу.
Голос Джоза долетел до нее издалека, приглушенно:
— Оставь нас вдвоем, Харри. Сегодня хватит, ты сделал свою работу в «Ямайке». Возьми лошадь и убирайся. Отпустишь ее, когда пересечешь Кеймфорт. Я справлюсь сам теперь.
Кое-как Мэри добралась до прихожей, плохо соображая, что она делает, открыла гостиную, перебралась через порог и тут же свалилась на пол без сознания.
Она лежала так какое-то время, потом стала приходить в себя. Приподнялась на локте. До нее долетел стук подков во дворе. Голос выругался, лошадь остановилась. Старьевщик, а это, видимо, был он, вскочил в седло, стук копыт исчез за таверной где-то на дороге. Джоз Мерлин теперь был один со своей жертвой. Мэри прикидывала, сможет ли она добраться до ближайшего жилья и позвать на помощь. Это значило пройти мили три по болотам, по той самой дороге, куда спровадили Сэма-дурачка, может, он и сейчас еще валяется там в какой-нибудь луже.