Зинаида Сергеевна раскрыла свой телефонный справочник, выписала нужный номер на отдельную бумажку и только после этого крутанула диск.
– Девушка, соедините меня с начальником паспортного режима. Говорит начальник отдела монументальной пропаганды Министерства культуры Терентьева. Виталий Петрович, добрый день. Мы с вами лично знакомы по санаторию ЦК. Помните Новый год в Борвихе? К сожалению, я звоню по делу. У меня есть художники, которые нарушают положение о мастерских. Проживают в помещениях нежилого фонда и еще с иногородними любовницами. Запишите адрес. Я бы очень вас просила пресечь эти нарушения в корне. Вместе пообедать? Я не против. Всегда была неравнодушна к мужчинам в форме. Звоните, приглашайте.
Повесив трубку, Терентьева достала из сумки губную помаду и, подойдя к зеркалу, начертила на щелках своих губ две малиновые полосы.
9
Константин Иванович писал. К зиме световой день уменьшался. Шура позировала у окна в своем индийском платье. Свет золотил ее волосы и резко чертил силуэт. Темлюков бился над новой для себя задачей. Ему хотелось создать контрастную живопись, сохранив плавные и мягкие цветовые переходы. Шура злилась. Ей давно надоело сидеть. Огромный город с магазинами, кинотеатрами, оживленной толкучкой манил девушку. Но она терпела. «Кто я ему? – размышляла Шура. – Покамест у него любовь, все в порядке, а поднадоем – пошлет ко всем чертям. Пора в загс. Пора оформить отношения. Вот тогда он у меня попляшет. Черта с два я стану сидеть как кукла с утра до вечера».
– Ты не устала, дорогая? – машинально спросил Константин Иванович, мешая умбру с оранжевым кадмием.
– Нет, милый. Малюй спокойно, – нежно ответила Шура. – Мне не терпится поглядеть, когда ты закончишь.
Темлюков работал. Все у него ладилось. На таком подъеме художник себя давно не помнил. Он уже отдохнул от Воскресенской фрески. Но заряд, полученный от нее, требовал продолжения. За месяц Темлюков написал с Шуры несколько акварелей, один этюд маслом, два быстрых портрета темперой. Он задумал большую картину – Шура на озере. Он не мог забыть это видение. Шура, словно лесная богиня, и маленькое лесное озерцо. Он обязательно напишет эту картину и назовет «Русская Афродита».
До сегодняшнего дня любовь и работа занимали его без остатка. Но сегодня появилось щемящее беспокойство. Темлюков не мог понять его причины. Один раз он даже прервался и немного помассировал сердце.
Где дочь?! Он почти два месяца ее не видел. После того как Шура появилась в мастерской, Лена ни разу не зашла. Темлюков отложил палитру и побежал к телефону. По голосу девушки он сразу понял, что у нее что-то случилось. По телефону она говорить не хотела, а в мастерскую зайти отказалась. Темлюков скинул халат, бросил Шуре: «Отдохни», – и, накинув полушубок, выскочил на улицу.
В доме на Беговой ничего не изменилось. В подъезде дежурила тетя Женя. Старенькую лифтершу Константин Иванович видел тут с первых дней, когда въехал в этот дом. Тетя Женя, словно вечный восковой персонаж, от времени не менялась. Тот же седой проборчик и куцый пучок волос. Та же доброжелательная, жалобная улыбка.
– Давно вас не видно, Константин Иванович.
А супруга ваша плоха. Лена с ног сбилась…
– Темлюков не стал расспрашивать, быстро захлопнув дверь лифта.
Галя, бледная, с отечным нездоровым лицом, лежала в спальне. Увидев Темлюкова, женщина улыбнулась. У Константина Ивановича снова защемило сердце. Лена через несколько минут под предлогом чая вывела отца на кухню:
– Маме очень плохо.
– Что с ней?
Фреска, любовь, живопись, Шура словно оторвали его от нормальной человеческой жизни. Раньше он раз в неделю обязательно навещал квартиру на Беговой.
Галя, тяжело пережив развод, на бывшего мужа зла не держала. Она умилялась, когда он заходил. С удовольствием кормила его сытным московским обедом и радовалась, что Темлюков по-прежнему близок с дочерью. Лена также раньше много времени проводила в мастерской отца. Но Шуру она видеть не хотела.
– Маме плохо, – тихо повторила дочь. – У нее странная болезнь легких. Врачи говорят, редкая болезнь.
– Туберкулез?! – Темлюков, кроме чахотки и воспаления легких, болезней не знал.
– Нет. Туберкулез сегодня лечится, а эта дрянь почти нет. – Лена налила отцу кофе.
– А что врачи? – Темлюков отхлебнул из чашечки. Лена сварила такой, как он любил.
– Врачи требуют менять климат. Советуют купить домик в Крыму, – невесело улыбнулась Лена.
– Значит, надо купить, – согласился Темлюков.
– Папа, ты с ума сошел! Откуда у нас такие деньги?
Темлюков вспомнил о своем рюкзаке с клыковским гонораром и, допив кофе залпом, вскочил с табуретки.
– Попроси тетю Женю побыть с мамой и собирайся. Мы летим в Крым.
Лена быстро заморгала, не понимая, серьезно говорит отец или шутит. Но Темлюков не шутил. Выскочив на улицу, он поднял руку и, остановив такси, помчался на Масловку. Шура накрыла стол и ждала.
Темлюков схватил с тарелки сосиску, хрустнул огурцом и стал забрасывать в рюкзак рубашку, смену белья и бритвенный набор, на ходу поясняя Шуре, что ей несколько дней предстоит жить одной. Оставив тысячную пачку рублей для расходов, Темлюков чмокнул Шуру в губы и вылетел из мастерской.
Через три часа они с Леной сидели в самолете и пристегивали ремни. До этого Темлюков как маленького ребенка таскал за собой дочь, крепко держа за руку. Девушка следовала за отцом, с удивлением наблюдая, как он в ведомственной больнице нашел нужного врача (его бывшая жена лечилась по прежнему в ведомственной больнице художественного фонда), как заставил этого врача выписать диагноз Гали, затем на такси они покатили во Внуково. Билетов в Симферополь не было, но Темлюков направился к начальнику, и через двадцать минут билеты оказались у него в кармане. Когда самолет поднялся в воздух, Лена спросила;
– Отец, как ты себе все это представляешь?
Я учусь на третьем курсе. В Крыму у нас никого нет.
Кто будет сидеть с мамой?
– Как это нет? – удивился Темлюков. – Выпишем Тоню из Николаева. Пусть живет с Галей. Она медсестра. Вот и применит свои знания.
Лена совсем забыла, что в Николаеве у нее есть одинокая тетя Тоня, двоюродная сестра отца. «Господи! – думала девушка. – Какой он странный. Вроде совсем не от мира сего. Не покормишь, может забыть о еде и с голоду помереть. Живет, будто в своем мире, ничего вокруг не видит, а вот случилось, и перед ней совершенно иной человек. Все продумал, принял решение, не художник, а просто администратор какой-то». Слово менеджер тогда еще в моду не вошло. Лена глянула на сухой профиль Константина Ивановича, на его перепачканные краской руки, отмыть их он так и не успел, и сказала:
– Спасибо, отец.
– За что? – удивился Темлюков.
В симферопольский аэропорт самолет прибыл в семь. До города добрались на маршрутном «рафике».
Константин Иванович для порядка зашел с Леной в гостиницу, но мест, как он и предполагал, там не оказалось. В городе он рассчитывал остановиться у своего давнего друга Вячеслава Васильчикова. Они когда-то вместе кончали Одесское художественное училище, затем их пути разошлись. Васильчиков осел в Крыму, где писал свои марины, а Темлюков поехал доучиваться в Москву и там остался. Чету Васильчиковых – Славу, Светлану и сына Сашу – он не видал лет десять. На симферопольской квартире друга и произошла их последняя встреча. Адреса Темлюков не знал и дом мог найти только глазами. Зрительная память была у него от природы зверская. Темлюков шагал по городу твердым пружинистым шагом. Лена С трудом поспевала за папашей. Дом Темлюков нашел без труда. Внизу у старушек уточнил номер квартиры Васильчиковых, и они поднялись на третий эта":. Никто не открыл. Темлюков позвонил раз пять и уселся на рюкзак под дверью. Лена устроилась на подоконнике.
– Будем ждать, – вымолвил Темлюков.
Словно в ответ на его слова открылась дверь соседской квартиры, и толстый маленький человек, похожий на сдобную булку, выкатился к ним.
– Вячеслава Николаевича до завтра не будет.
С сыном на сазанов уехал. Сашка три дня назад из армии пришел, вот отец решил его побаловать. – Слово «сазанов» человек-булка произнес с ударением на последнем слоге. – А вы кто ему будете?
Узнав, что Темлюков с дочерью москвичи и Друзья Славы, человек-булка рассыпался в восклицаниях, после чего почти силой затащил Темлюкова с дочерью к себе:
– Жена в санатории. У меня гостиная пустая. Там два дивана. Вот и выспитесь, а сейчас помойтесь с дороги – и к столу. У нас сегодня и горячую водичку дали.
– Неудобно беспокоить, – возразил Константин Иванович. Лена тоже было открыла рот, чтобы выразить свои резоны, но человек-булка говорить не дал:
– Слушать ничего не хочу. Для меня гости в радость, а особенно москвичи. Кто раньше в ванную?
Спорить было бесполезно. Темлюков отправился в душ первым, поскольку принимал эту процедуру быстро. Лена нежилась дольше и оказалась в очереди второй.
Странные совпадения часто преследовали Темлюкова по жизни. Вот и сейчас он попал в гости к главному врачу легочного санатория. Мало этого, санаторий находился недалеко от Гурзуфа, любимого места Темлюкова в Крыму. Человека-булку звали Тихоном Федоровичем, и фамилию он имел Слоник. На Украине это была весьма известная фамилия. Один из Слоников капитаном водил китобойную флотилию по морям-океанам, другой сидел высоко в киевских начальниках, а Тихон Федорович управлял санаторием, который имел мировую известность. Доктор Слоник, человек необычайно доброжелательный и совершенно лишенный спеси, принял в деле Темлюкова и Лены самое горячее участие. Он за ужином ознакомился с диагнозом бывшей жены Темлюкова, а уже в семь утра следующего дня они катили на персональной «Волге» директора санатория в Гурзуф. Машина вертела серпантин по шоссе Симферополь – Ялта, обгоняя грузовики и важно плывущие троллейбусы. Темлюков смотрел на море, горы и улыбался.
– Чему ты улыбаешься? – спросила Лена.
– Своей везучести, – ответил Темлюков, – Да, ты вроде волшебника, – согласилась Лена. – Наколдовал нам Тихона Федоровича. Я чувствую, что такой человек маму в беде не оставит.
– Вы про меня? – расплылся Слоник и развернул к ним с первого сиденья свою круглую тушку. – За маму, душенька, не беспокойся. Поставим на учет и пролечим как надо. А в Крым ее надумали везти правильно. Болезнь эта поганая, очень редкая. Думаю, что на всем земном шаре не более тысячи случаев с подобным диагнозом. В Крыму маме будет легче.
– Вы, доктор, думаете, что мама никогда не сможет вернуться в Москву? – спросила Лена. Спросила и замерла, поняв, что из уст этого круглого, улыбчивого человечка сейчас прозвучит приговор.
– К сожалению, думаю, что так… – ответил Тихон Федорович и стал глядеть в окно.
– Эта болезнь.., неизлечимая? – с дрожью в голосе спросила Лена.
Тихон Федорович словно нехотя оторвался от созерцания дорожных пейзажей, и Темлюков увидел на широком добром лице трагически печальные глаза.
Это были глаза человека, так и не сумевшего привыкнуть к чужому горю.
– К сожалению, думаю, что так, – слово в слово повторил свой предыдущий ответ доктор Слоник.
Константин Иванович сжал руку дочери и почувствовал, как дрожат ее пальцы.
Не доезжая санатория, машина доктора остановилась у беленого домика с кирпичными воротами. Водитель посигналил, и из ворот вышла пожилая женщина в резиновых калошах на босу ногу. При виде доктора ее мрачное лицо вмиг изменилось. Женщина заулыбалась и бросилась пожимать Тихону Федоровичу руку.
– Вот покупателя тебе привез, – сказал Слоник, указывая на Темлюкова.
– Что ж, милости просим, смотрите дом, сад, все, что хотите. Федорович плохих людей не привезет.
Домик, утопающий в винограднике, оказался чистеньким и уютным. Из небольшой гостиной двери вели в спаленки и на террасу. Спаленок было две. Никелированная кровать с горкой подушек напомнила Темлюкову родовое гнездо его Шуры. В памяти промелькнул эпизод ночи в Матюхине, и Константин Иванович невольно покраснел.
Женщина просила пятнадцать тысяч. Таких денег у Темлюкова уже не осталось.
– Я вам добавлю, – неожиданно предложил Слоник.
– Спасибо, но в долг взять не моду. Профессия художника подразумевает отсутствие стабильных заработков. Иногда густо, иногда пусто.
– А сколько у вас есть? – поинтересовалась хозяйка.
– Тринадцать тысяч, – ответил Темлюков.
– Берите дом. Раз вас ко мне привел Тихон Федорович, уступлю.
Хозяйка пересчитала деньги, и все присутствующие скрестили руки. Доктор Слоник помог оформить приобретение. Он вместе с Темлюковым и Леной посетил кабинет местного начальства, и через полчаса все формальности были завершены. Авторитет доктора в местном обществе был необычаен. Обедали Темлюковы уже в санатории. Доктор предложил им остаться на ночь, но Лена волновалась за мать и торопила с отъездом. В Симферополь они вернулись на троллейбусе. Дом оформили на дочь, потому что личное присутствие владельца для нотариуса оказалось необходимо.
– Вот ты и домовладелица, – улыбнулся Темлюков. Но Лена оставалась грустной.
Прошлой ночью, перед сном, в гостиной Слоника Константин Иванович пытался поговорить с ней по душам. Когда уже потушили свет, он спросил Лену:
– Почему ты не пришла в мастерскую, узнав про болезнь мамы?
– Не хочу видеть твою сожительницу, – ответила дочь.
– Ты же ее совсем не знаешь, – сказал Темлюков.
Лена долго молчала, потом вздохнула и отрезала:
– И не хочу знать. Прости, папа, я тебя не осуждаю, но мне так легче.
В Симферополь вернулись к вечеру. Васильчиковы на сей раз оказались дома. Супруга Светлана сильно раздобрела, а малец Саша превратился в бравого парня. Темлюков подметил, как бывший солдат заинтересованно поглядывает на его дочь. «Вырос Сашок», – констатировал для себя Темлюков. В пожарном порядке отметив встречу, – до московского рейса оставалось два часа – хозяева и гости на такси поспешили в аэропорт.
Обнимая москвичей на прощание, чета Васильчиковых заверила Константина Ивановича, что Темлюков может не беспокоиться. Они встретят и дочь, и больную мать, когда те приедут селиться в своем гурзуфском доме.
– Довезем, устроим, все будет путем, – повторял повеселевший Васильчиков, тряся руку Темлюкова.
В Москву прилетели ночью. Константин Иванович довез дочку до подъезда и, не отпуская машину, поспешил к себе в мастерскую. Он впервые оставил Шуру одну и, хоть прошло не более двух суток, за нее волновался.
Заметив, что в окнах мансарды темно, Темлюков решил, что Шура спит. Ключа он не взял, поэтому пришлось стучать. Сперва Константин Иванович похлопал о дверь ладошкой. Реакции не последовало.
Тогда он забарабанил кулаком, с каждым разом все громче. Вновь тишина. Ударил несколько раз ногой.
«Не может же девушка так крепко спать, – подумал он. – Небось боится открывать ночью». Темлюков спустился вниз, вышел на улицу и без монеты, двухкопеечной для автомата он в кармане не нашел, набрал свой номер. Долгие, скучные гудки остались без ответа. «Ее там нет», – понял Темлюков. Но куда она могла в чужом городе отправиться? Подлая, неприятная мыслишка, что Шура в его отсутствие успела завести себе роман, гадостно зашевелилась внутри, но оформиться в мозгу Темлюков ей не позволил, раздраженно отогнав подальше. В мансарде Цыпловского горел свет. Мастер по натюрморту с битой птицей не спал. В его окне мелькали тени, и Темлюков решил, что сосед пребывает в компании. Дверь в мастерскую Цыпловского Константин Иванович застал распахнутой. В самой мастерской вместо веселого праздника он обнаружил всех своих коллег-соседей в мрачном и трезвом затишье. Увидев Темлюкова, все бросились к нему и наперебой начали говорить. Через некоторое время он сумел разобрать, что Деткин, возвращаясь вечером к себе, случайно обратил внимание на милицейский «газон», подруливший к подъезду Темлюкова. Деткин хотел пройти мимо, но что-то его остановило.
– Подумал, уж, не обворовали ли твою мастерскую… – сказал он.