Пройдя шагов сто, старик остановился и опять выпустил змею.
— Еще гнездо! — сказал переводчик.
Фрике, начинавший приобретать опыт, хотя и был посрамлен, бросился за ужом, прислушиваясь к звуку колокольчика.
Вновь испуганный крик и хлопанье крыльев. Подкравшись, он забыл о своих кровожадных намерениях перед удивительным зрелищем.
Тетерка, ощетинившись, откинулась назад и, выставив вперед когти, отчаянно вертелась, защищая гнездо. Старалась помешать ужу схватить яйца.
Ужа нисколько не смущали ни крики, ни удары когтями и клювом. Он быстро двигался вокруг несчастной, не спуская с нее глаз. Утомленная тетерка ослабевала, взгляд змеиных глаз, холодных и тусклых, гипнотизировал ее. Змея кружилась все ближе, все быстрее. Измученная, истомленная птица вдруг упала навзничь, словно в каталептическом припадке.
Уж проворно вполз в гнездо — то была простая ямка в земле — схватил одно яйцо, разбил зубами, съел с видимым наслаждением желток, потом принялся за другое, третье, не обращая внимания на тихо подошедшего Фрике.
— Приятного аппетита, красавец мой, — сказал парижанин, — а я тем временем овладею нашей курочкой, не истратив ни одной дробинки.
Но он ошибся в расчетах.
Тетерка, избавившись от гипнотизировавшего ее змеиного взгляда, пришла в себя. Увидав, что кто-то осмелился подойти и протягивает к ней руку, чтобы схватить за шею, пришла в ярость и с бешенством наседки, защищающей птенцов, набросилась на врага, жестоко исцарапав ему руки и едва не выклевав глаз.
Тетерка набросилась на врага.
Не имея ни малейшей возможности пустить в дело ружье, так как наседка была слишком близко, не зная, чем и как защититься от ее когтей и клюва, Фрике развернулся и побежал к своим спутникам, прыская со смеху.
Насытившийся уж полз за ним следом на свист хозяина.
— Что случилось? — спросил Андре, не понимавший причины этого странного бегства.
— Ничего не случилось. Бешеная тетерка, вот и все. Вы видели, как большие собаки убегают от наседки с цыплятами?
— Видел.
— Вообразите себе десятифунтовую курицу, прыгающую на лицо, царапающуюся, клюющуюся — словом, разъяренный зверь, да и только. Я чуть глаза не лишился. Ей-богу, тигр не так страшен.
— Что же ты теперь будешь делать?
— Да ничего. Я бы мог вернуться и пристрелить ее, но за необычайное мужество она заслуживает пощады. Пусть живет. Во всяком случае, я очень рад, что познакомился с этим стариком-фокусником, и надолго запомню «легавого ужа». А когда мы будем рассказывать об этом в Европе, нам никто не поверит.
ГЛАВА V
— Должно быть, это и есть будущее жаркое для Будды.
Не обращая внимания на присутствующих, которые, впрочем, ничем не выдавали своего отношения к происходящему, лоцман вытащил рыб из ведерка, обтер их кисеей и разложил на сухой салфетке. Потом вынул из-за пояса небольшой деревянный лакированный ящик, достал оттуда несколько тонких листиков золота и серебра.
Взяв красную рыбку, завернул ее в золотой листок, который тотчас присох к чешуе, выделяющей клейкое вещество, и бросил в реку, произнося таинственные слова. Затем взял белую рыбку, завернул ее в серебряный листок и, сопровождая тем же заклинанием, тоже бросил в воду.
Десять рыб — пять белых и пять красных — по очереди оказались в реке.
Завершив жертвоприношение, лоцман вернулся к рулю с видом человека, которому нечего больше бояться.
— Это все? — спросил Фрике у переводчика.
— Все, — серьезно и важно ответил индус. — Злые духи укрощены. Гаутама подарит нам добрый путь.
— Спасибо на добром слове. Каждый труд должен быть вознагражден, вот ему пять франков на чаек.
Шлюпка пошла в привычном темпе. Мимо проносились берега Иравади. Улетали прочь, хлопая крыльями, водяные птицы, напуганные отрывистым кашлем паровика.
— Странный обычай, — сказал парижанин, лежа на корме рядом с другом, курившим сигару. — Вы знали о нем раньше, месье Андре?
— Приходилось кое-что читать и слышать. Во всяком случае, в нем нет ничего удивительного, если принять во внимание непостоянный характер той реки, по которой мы плывем. Вполне естественно, что люди хотят умилостивить злых духов, которым приписывают беспорядочные разливы Иравади.
— Сейчас она вполне мирная.
— Да, но доверять ей нельзя. Иравади — самая ненадежная река в мире. К тому же теперь март, самое сухое время года в этой стране. А вот в августе после проливных дождей она разливается так, что становится многоводнее Конго, чуть ли не с Ганг.
— Эти разливы, должно быть, наносят немалый урон, — заметил Фрике, — неудивительно, что местные жители всячески стараются огородить себя от этой напасти. И мне ничуть не жаль пятифранковой монеты, которую я дал лоцману за десяток рыбок, кажется, я дешево отделался.
— Урон не столь велик, как может показаться. Разлив бывает регулярно, вода достигает определенной высоты, все затопляемые места известны. Когда вода спадет, жизнь немедленно налаживается, навигация становится даже оживленнее.
— Мне кажется, что навигация и сейчас очень оживленная. Лодки снуют беспрестанно. А я-то ожидал увидеть страну дикую и почти безо всякой торговли.
— О, как ты ошибался. Представь, тридцать пять пароходов ходят ежегодно вверх и вниз по реке, семьдесят тысяч лодок, из которых иные в полтораста тонн, ходят и по реке, и по ее притокам. Внешняя торговля одной английской Бирмы дала за тысяча восемьсот семьдесят восьмой — тысяча восемьсот семьдесят девятый годы пятьсот пятьдесят миллионов франков, по официальным данным.
— И в то же время здесь есть слоны, тигры, носороги… Удивительная страна!
— Это-то в ней и прельщает. Порой утонченность соседствует с дикостью. Между тем туристы посещают ее гораздо реже, чем Индию, это и заставило меня выбрать Бирму для нашей охотничьей экспедиции. Мы поднимаемся вверх по одному из притоков, чтобы побывать в тековом лесу, потом вернемся назад и отправимся в путешествие по главной водной артерии, увидим развалины столиц, покинутых местными монархами.
— Вот тебе раз!.. Значит, здесь столицы меняют, как… сюртуки.
— Положим, реже, — улыбнулся Андре. — Три столицы сменились за семьдесят пять лет.
— Двадцать пять лет не слишком большой срок для столицы.
— Конечно, к тому же я ошибся, не три раза, а пять.
— Не может быть.
— Суди сам. Более четырех веков столицей Бирмы была Ава. По капризу короля, одного из сыновей знаменитого Аломпры, ее оставили и перебрались в Сагаин, нечто вроде бирманского Версаля. Через три года, по велению нового короля, столицу перенесли в Амарапуру, или «город бессмертия», на берегу Иравади, в семнадцати километрах от Авы. В тысяча восемьсот девятнадцатом году двор покинул и эту резиденцию и до тысяча восемьсот тридцать седьмого года пребывал опять в Аве.
— Три столицы!
— В тысяча восемьсот тридцать седьмом году двор без всякой причины расстался с Авой и до тысяча восемьсот пятьдесят седьмого года обретался вновь в Амарапуре.
— Четвертая перемена!.. Воображаю, как доставалось мебели и какие были убытки. Ведь недаром говорят: два переезда — один пожар.
— В тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году, по очередному капризу монарха, Амарапура была оставлена окончательно, и сейчас это груда развалин. В семи километрах к северу возникла новая столица — Мандалай. Ее строительство завершилось лет пятнадцать назад.
— Меня удивляют и страсть монархов к переменам, и слепое повиновение подданных их прихотям.
— Ты забываешь, что здесь монарх владеет абсолютно всем: лесами, полями, реками, даже слонами, не говоря уж о людях. Человек здесь — вещь в руках короля. Стены Мандалая, новой столицы, воздвигнуты на человеческих трупах.
— Боже!
— В этом нет ничего нового. В древней Палестине, например, во главу угла при постройке здания закладывали «живой камень» — отгонять злых духов.
— Ну, хорошо… А как же иностранцы, жившие в Амарапуре? Они, надеюсь, имели право остаться там и не переезжать?
— Так и случилось в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году. Когда король приказал всем жителям переселяться, покидать свои дома, китайцы, которых было очень много и которые только что построили пагоду в своем квартале, отказались исполнить приказ. Их не тронули. В конце концов они все-таки перебрались в новую столицу, простая выгода заставила их это сделать — они остались без покупателей, с товаром на руках. Им еще пришлось унижаться и просить, чтобы их приняли в Мандалай.
— Город-то, по крайней мере, заслуживает внимания?
— Сам увидишь. Надеюсь, мы в нем побываем. Но сначала побродим по западу страны, боюсь, на северо-востоке не будет тековых деревьев.
— Разве в северной Бирме их нет?
— Некоторые авторы утверждают, что тек не растет дальше шестнадцатого градуса северной широты, но это неверно, он встречается много севернее. Мы увидим его непременно и сделаем в тековых лесах много удачных выстрелов, потому что они изобилуют всевозможной дичью. В них водятся и самые свирепые и грозные звери на планете.
— Буду рад продолжить серию метких выстрелов, которую начал Людоедом. Если в тековых лесах есть звери, есть опасность, есть из-за чего поволноваться охотнику — в таком случае едем туда, где растут теки!
ГЛАВА VI
Вверх по притоку Иравади. — Обработанные земли. — Фрике становится отличным стрелком. — Утро на реке. — Восход. — Неожиданная встреча. — Слон? — Нет, всего лишь носорог. — Черные пантеры — супружеская пара. — Двое на одного. — Страдания носорога. — Уникальный двойной выстрел. — Спасенная жертва. — Неблагодарность. — Не делать добра, не нажить врага. — Ярость дикой скотины. — Череп носорога и пуля «Экспресс». — Не слишком крепкая броня. — Для коллекции.
Поднявшись еще немного вверх по течению Иравади, шлюпка вновь вошла в один из бесчисленных притоков, впадающих в реку-богатыршу.
Лоцман превосходно знал не только местную гидрографию, но, как оказалось, и изобилующие дичью подходящие для охоты места.
Друзья, главной целью которых и была охота, решили вполне на него положиться.
Жалеть об этом им не пришлось.
Лодка, замедлив ход, вступала в места все более дикие. Реже показывались поселки, по большей части издалека, обработанные поля исчезли вовсе. Дикая природа вступала в свои права.
Фрике и Андре, хотя и мимоходом, имели возможность полюбоваться, с каким трудолюбием и терпением бирманцы, близкие родственники китайцев, мастеров оросительного дела, смогли обустроить свои плантации.