— Не узнаете? Впрочем, понятно… Прошло, кажется, более двадцати лет… Но у меня память на лица особая… И кое–какая информация о гостях нашего города… И вот эта рассеченная бровь… Здорово он вас тогда…
Сердце куда–то провалилось, в глазах пошли черные круги. На несколько минут он потерял дар речи. В памяти отчетливо всплыла та страшная ночь в гестапо, о которой не ведает никто, даже жена. Сквозь туман времени встало перед ним это лицо. «Шрам на лице»… Теперь он вспомнил смуглого сухощавого хлыща с усиками. Как и тогда, он нагло, с издевкой, в упор смотрел на него из–под косматых бровей. Это при нем появился рубец — хлыщ служил переводчиком в гестапо. Немцы звали его Серж.
— Вот видите, снова встретились. Судьбе угодно было! Рад за вас, дорогуша. Вы тогда в общем–то отделались легкими ушибами… Кажется, стали большим ученым. Я о вас в здешней газете читал. И фотографию вашу видел.
— А вы? Вы что здесь делаете?
— Пока живу — надеюсь! Надеюсь на лучшие времена. Коммерция. Комбинирую. Желание — это отец мысли. Есть желание — хорошо, легко жить, появляются и кое–какие мыслишки на сей счет… Может, заглянем в ресторан, отметим встречу соотечественников? Честно говоря, порой охватывает этакая неуемная грусть… Родина, дом, русская зима… Не перечеркнешь. Ну так как?
— Простите, я занят… И потом, как бы вам поделикатнее сказать… стоит ли?
— Вы не обижайте земляка. Не брезгуйте. И так приятно встретить русского. Иногда хочется вернуться… Но не знаю, как примут? Страшновато… — Серж сразу как–то сник.
Профессор удивленно посмотрел на собеседника.
— Прошу прощения, как говорится, рога трубят… — поднялся с места и, не подавая руки, раскланялся, перехватив колючий взгляд хлыща.
Поздно вечером, вернувшись в гостиницу, профессор по обыкновению спустился в ресторан поужинать. Он только вошел в зал, как тут же был перехвачен Сержем.
— Прошу к нашему столу… Не обижайте… Я обещал одной даме познакомить ее с русским гостем. Она, между прочим, тоже говорит по–русски. Вы не представляете, как тоскливо и горько на чужбине. И как мы рады встрече с каждым человеком из отчего дома… Забудьте и простите нам былое… За нашим столом ваш коллега. Вы уже встречались с ним тут… Ну будьте же русским человеком с русской доброй душой… Прошу вас…
За столом в обществе молодой красивой женщины действительно оказался его коллега — один из ученых, с которым профессора познакомили в здешнем научном институте и который пел исследования примерно в том же направлении, что и он сам. Ученый этот, его звали Карлом, запомнился профессору еще и потому, что в отличие от своих друзей он почти свободно, с небольшим акцентом, говорил по–русски.
Коллега представил даму:
— Дженни… Женя… А мир тесен… Серж говорил, что вы, кажется, когда–то встречались.
Профессор нахмурился и зло буркнул: «К сожалению, да».
Беседа явно не клеилась. Напряженную обстановку разрядила Дженни. Она задорно посмотрела на профессора, сидевшего рядом с ней, ласково взяла его под руку и сказала:
— Какой вы, однако, колючий.
Все трое весело рассмеялись. Профессор улыбнулся.
— Ну что ж, давайте ужинать…
— Вот и отлично. Я с удовольствием выпью с вами, коллега, за процветание науки, которая не знает границ. Нам, ученым, нечего делить. Мы едины в своих устремлениях к свету и прогрессу…
И Карл чокнулся с советским профессором. Он посидел за столом еще минут двадцать и, извинившись: «Дела, дела» — раскланялся.
Они много пили, ели, танцевали. Потом Серж предложил перейти в номер гостя. Предложение было принято с восторгом. Вскоре явился официант. Распоряжения отдавал Серж — профессор был занят Дженни…
Проснулся он поздно, с тяжелой головой, тщетно пытаясь восстановить в памяти детали минувшей «афинской ночи»: куда и когда исчезли коллега, Серж, Дженни. Кажется, его ночью повезли куда–то в гости? Ах да, к этой очаровательной Дженни. Очень мило… И его обслуживала русская горничная… А потом?
Ему стало страшно. Первым делом он бросился к портфелю — там его записная книжка с телефонами, адресами, документы и тетрадь со служебными записями. Слава тебе, господи, все на месте. Он облегченно вздохнул, не дав себе труда проверить, шарил ли кто–нибудь в портфеле.
Б полдень профессор уезжал домой. Он спустился вниз, к администратору гостиницы, чтобы рассчитаться. В холле его ждал Серж.
— Как чувствует себя мой дорогой друг? Вы, кажется, слегка побаловались ночью? Ну, не расстраивайтесь. Можно же позволить себе иногда и шалости. Поверьте, все это останется между нами… Я же понимаю, нужна революционная бдительность. Не так ли?
И он фамильярно похлопал профессора по плечу. Тот удивленно посмотрел на него и направился к администратору — платить за гостиницу. А тут новая, мягко выражаясь, неприятность: счет ресторана. «Афинская ночь» влетела в копеечку; распоряжался Серж, а платить–то надо ему. Увидев сумму счета, он побледнел, у него затряслись руки.
Где взять столько валюты? Все уже подсчитано, все израсходовано, сегодня день отъезда. Он беспомощно оглянулся. Серж стоял рядом и улыбался.
— Что поделаешь? Надо платить денежки…
— Но у меня нет столько денег!
— Это печально… Нужно искать выход…
— Какой же выход? — вопрос застрял у него в горле.
— Возможны варианты, профессор. Но, мне кажется, что холл не лучшее место для обсуждения этих вариантов. Может, зайдем к вам в номер? Давайте сюда счет…
Они, поднялись в номер. Серж говорил тихо, вкрадчиво.
— Вот здесь, — он показал на свой портфель, — магнитофонная запись и фотографии всех пикантных сцен минувшей ночи. Здесь, — он показал на кармашек пиджака, — счет ресторана на ваше имя, счет, который будет оплачен мною. О соответствующей расписке я позабочусь сам. А здесь, — он постучал пальцем по лбу, — сохранены все сведения касательно ваших признаний в гестапо и касательно вашей тетушки, проживающей в Париже. Кстати, по первому моему сигналу она готова нагрянуть к вам в Сибирь в гости… Туристом… В вашей анкете сие, кажется, не предусмотрено.
— Чего вы от меня хотите?
— Сущие пустяки! Поверьте слову русского человека. Мы расстанемся добрыми друзьями. Вот вам значок с видом Эйфелевой башни. Сохраните его, пожалуйста. Человек, который вам предъявит у вас дома такой же значок, будет нуждаться в некоторых ваших услугах… Самых мелких, ничего не значащих. Вы меня поняли, профессор? Не удивляйтесь, если этим человеком буду я… Вы изволили уже слышать от меня — возможны варианты…
РОКОВОЙ ЗНАЧОК
С того дня прошло много времени, и профессор решил, что все благополучно обошлось. Кошмарный сон, и ничего более. Никто его не тревожил.
И вдруг…
— Это случилось недели две назад, в воскресенье, — продолжал свой рассказ профессор. — Я возвращался с охоты. Иду лесной опушкой и на самом повороте к шоссе меня кто–то сзади тихо окликнул. Я обернулся — человек протягивает мне значок с видом Эйфелевой башни и спрашивает: «Это не вы обронили?» Протягивает и улыбается. А я едва на ногах стою. Кровь хлынула к лицу: «Значит, не дадут покоя. Вспомнили». Спрашиваю:
— Кто вы такой? Что вы пристали?
— Вам не надо знать, кто я. Завтра меня уже не будет в этом городе. Слушайте и не возражайте: под любым предлогом вам нужно приехать в Москву. Не дадут командировку, сошлитесь на болезнь близкого человека. Если через две недели не приедете в Москву, пеняйте на себя.
— Я не могу сейчас уехать. Меня не пошлют в Москву…
— Повторяю: возьмите отпуск. Выдумайте подходящий предлог. Когда приедете — дадите знать: на стене будки автомата в вестибюле кино «Ленинград» напишите: «Саша плюс Маша = любовь». Вас найдут. Не вздумайте вилять.
…Птицын слушал профессора и мысленно разносил своего сибирского коллегу: «Как же вы так опростоволосились! Сказано же было вам: год, два смотрите. Кто–нибудь да выйдет на связь… Хорошо, что дело так обернулось».
А профессор продолжал свою исповедь:
— Я решил твердо: не поеду. Будь что будет. Внутренне готовил себя к сегодняшнему нашему разговору. И вдруг вызывают к директору: «Срочно выезжайте в Москву. Звонил Алексей Михайлович, соглашается проконсультировать вас». Я обомлел. На консультацию! Да не в сговоре ли они все против меня? Что ты будешь делать? Надо ехать. А насчет автомата — «Саша плюс Маша» — это черта лысого. Пусть что хотят делают… Да и будут ли что делать… В общем, я условленного сигнала не подал.
Профессор привез на консультацию Круглова проект новой схемы управления сложной установкой, работающей на том же принципе, что и установка «Альфа», известная в узком кругу ученых как «эффект К». В Сибири сооружается огромный корпус, в котором частично будут проводиться эксперименты, призванные в какой–то мере еще раз подтвердить смелые гипотезы профессора Круглова.
…Вчера Константин Петрович вернулся в гостиницу поздно ночью — был в гостях у родных жены. И сегодня собирался ехать в институт попозже, часам к одиннадцати.
В десять раздался телефонный звонок.
— С вами говорит помощник заместителя председателя Госкомитета… Сейчас за вами придет машина. Срочно поезжайте в филиал института. Вы знаете, где он находится? Да, там… Хозяин уже на месте. Профессор тоже выехал туда. Сегодня он начинает новую серию экспериментов. Пожалуйста, поспешите, вас будут ждать.
Константин Петрович через пять минут спустился вниз, полный всяких догадок и недоумений: в чем дело, почему вчера Алексей Михайлович не предупредил его ни о каких экспериментах? Странно… Позвонил в институт. Секретарь ответила, что Алексей Михайлович действительно рано утром уехал. Куца? Неизвестно. В филиал? Возможно, что и в филиал…
У подъезда его ждала «Волга». Он подошел к машине, назвал свою фамилию и сел рядом с водителем. Шофер сидел нахохлившись, с поднятым воротником пальто.
— Добрый день, профессор. Будем знакомы. — И водитель протянул значок с видом Эйфелевой башни.
Профессор вздрогнул, слегка повернулся влево, изумленно посмотрел на водителя. За рулем сидел широкоплечий атлетического сложения человек лет пятидесяти.
— Что вам от меня надо?
— Меня просили передать вам этот сувенир. Извольте… Небольшой фотоальбом.
Связник — профессор мысленно окрестил его кличкой «Атлет» — явно издевался: в альбоме были собраны фотографии, запечатлевшие ученого с Дженни.
— Это что, ловушка? Шантаж? Куда вы везете меня?..
— Слегка проветриться… Обсудить кое–какие проблемы… Я вас долго ждал. Есть о чем поговорить.
— Кто вам сообщил, что я в Москве, что я в гостинице? — крикнул профессор.
— Не кричите! Вопросы задаю я, — зло буркнул Атлет. — Запомните это раз и навсегда и не задавайте больше дурацких вопросов. Это я должен спросить, почему вы не подали условленного сигнала? С огнем играете, профессор… Будем считать инцидент исчерпанным. Рассеянность ученого. Забывчивость или нервы. Да? Согласны? А теперь к делу. Вы в курсе намеченной профессором Кругловым программы экспериментов? — Не ожидая ответа, он в который уже раз с тех пор, как выехали на шоссе, тревожно посмотрел в зеркальце. — Э, наши дела осложняются, профессор… Хвост… Эту машину я приметил еще на проспекте Мира… Сейчас мы ее проверим.
Он замедлил ход. Выехал на обочину. Остановился. Поднял капот. «Хвост» проскочил мимо, свернул с шоссе влево и тоже остановился. Ясно — ждет. Атлет подал знак, чтобы профессор вышел из машины. И, продолжая «копаться» в двигателе, сказал:
— Не поворачивайтесь лицом к «хвосту». Пусть, если хотят, спины фотографируют… А теперь слушайте внимательно. Нам нужны точные данные о последних работах профессора Круглова. Нам известна проблема и еще кое–что. Но это очень непрофессионально. Потому я говорю: нам нужны точные данные. Вы ученый, и вы сможете дать больше, чем мы получили раньше, о работах Круглова. Плюс такие же точные сведения о работах вашего сибирского института, которые, надеюсь, вы не откажетесь сообщить нам. Все это, как вы понимаете, мы сравним, уточним… Через три дня мы встретимся на остановке троллейбуса № 3 на улице Чехова. У Пушкинской площади. В девятнадцать ноль пять… А теперь садитесь в машину. Будем «хвост» сбивать.
— И сбили? — полюбопытствовал Птицын.
— По–моему, да.
— Ну–ну! Но это так, к слову, чисто профессиональное любопытство… Человек вы… как бы это помягче сказать, ну недальновидный, что ли… Однако образумились вовремя, и это делает вам честь. А то мы уж сами собирались вас вызывать. Сейчас уж нечего расстраиваться, губы кусать… Выпейте воды… Могу валокордин предложить. Успокаивает… Возьмите себя в руки. Будьте мужчиной. Нам о серьезных делах говорить. Вот так… Спокойнее. Значит, говорите, что «кое–что» им известно, а просят «точные данные».
Кто же поставляет им это «кое–что?» Птицын задумался. Он сам был в свое время причастен к науке. И хорошо знал цену этого «кое–что». Птицыну, когда он был аспирантом на кафедре радиоэлектроники, профессор частенько говорил: «Путь к открытию тернист и многотруден. Иногда кажется, что уже все знаешь, все тебе ясно, а вот чего–то еще не хватает, самой малости… Унция знаний… А добываешь ее годами». Профессор верил в талант своего аспиранта, пришедшего в науку из заводской лаборатории. «У вас дар исследователя, аналитический ум, — говорил он. — Это очень важно для ученого».
Птицын вспомнил своего учителя и улыбнулся. Что поделаешь! Его «дар исследователя и аналитический ум» были по достоинству оценены людьми, работавшими совсем в другой области…
Итак, что же получается?..
Он достал из папки запись бесед с Петром Максимовичем, вновь и вновь перечитывал строки, уже давно привлекшие его внимание: обстоятельства, при которых Егоров вторично встретил человека, приходившего к нему за спиннингом. Неужели это случайность — из магазина вышла она, близкий друг Петра Максимовича, а через несколько минут вслед за ней он, Атлет… резидент… Если это не случайность, тогда…
— Вот что, Константин Петрович. При встрече с Атлетом скажите ему, что последние данные о работе института Круглова вы можете получить от самого Круглова, вашего доброго знакомого, но что вам при беседах с шефом очень мешает его ближайший помощник Егоров: при нем Круглов менее откровенен, более сдержан…
— Не понимаю… Что же от меня еще требуется? Скажу я ему это… а дальше…
— Спокойствие и выдержка. Атлет должен вам верить. Скажите ему, что в четверг вы задержитесь подольше с Кругловым… Конечно, если вам не помешает Петр Максимович… Желаю успеха.
Птицын проводил сибиряка и, не заходя в свой кабинет, отправился к генералу. Клементьев ждал его…
— Задумали вы хорошо, Александр Порфирьевич. Согласно элементарным законам логики Атлет должен поручить своему человеку в институте в четверг увести Егорова из лаборатории пораньше. Кто окажется этим человеком?
— Завтра узнаем об этом у Егорова…
— Ему известен ваш план?
— Нет. Надо ли посвящать его…
— Посвящать во все детали плана не следует, но как–то подготовить его, пожалуй, надо… Повстречайтесь с ним сегодня и попросите внимательно присматриваться ко всему, что будет происходить в лаборатории в четверг. Ведь по–разному можно заставить Егорова пораньше уйти из института. Мы с вами предполагаем, что это будет поручено кому–то из работников института… Логично… А если Атлет другой способ найдет?
…Разговор Птицына с Егоровым был не из легких.
— Я прошу вас, Петр Максимович, внимательнейшим образом, не пренебрегая деталями, мелочами, зафиксировать все, что увидите и услышите в четверг в институте…
— Именно в четверг?
— Да.
Егоров несколько раздраженно отреагировал на такое поручение.
— Но я же не чекист. Вы должны понять… Есть какая–то грань… Я — ученый и…
— Вы гражданин. Это ваша главная должность на советской земле, Петр Максимович. Прошу не забывать… К тому же во всем этом в какой–то мере вы заинтересованы персонально… Вот так… И над этим подумайте…
Егоров сник и растерянно посмотрел на Птицына.
— Вы меня не так поняли, Александр Порфирьевич. Я хотел подчеркнуть свою неприспособленность. Это ведь все не так просто… Я опасаюсь — сумею ли…
— Сумеете. Я тоже в свое время опасался — сумею ли?
…Егоров в общем–то достаточно добросовестно выполнил задание. В пятницу утром Птицын слушал наиподробнейший доклад обо всем, что слышал и видел в тот день Петр Максимович. Начиная с девяти утра.
— В четыре часа дня я получил приглашение пойти в театр. Но отказался. Мне срочно надо было готовить свой доклад шефу… И я никак не мог уйти пораньше из института.