— От кого вы получили столь приятное приглашение? — Птицыну не легко сохранить на лице выражение полного безразличия. Впрочем, сейчас это уже не так важно. Развязка близка.
— От переводчицы, Натальи Викторовны… Приглашение было действительно приятное… И я не устоял. Она все же увела меня в театр: «Пусть это будет моим капризом. Я ведь не так часто капризничаю. Не правда ли?» И я не смог отказать ей…
ОНИ ПЛЫЛИ РЯДОМ
Все, кажется, становится теперь на свои места, и Птицын вынужден сказать Егорову всю правду. А это не легко. Ученого уже, видимо, терзают тяжелые предчувствия. В лице его столько грусти, печали, душевного волнения. Но иначе нельзя. Он должен все знать о ней. Так требует задуманный чекистами план.
…Они гуляли по набережной — это любимое место их прогулок: здесь, собственно, все и началось. Первое пожатие руки. Первое объяснение в ту безлунную ночь, когда сквозь нависший над рекой туман мерцали одинокие звезды.
А сейчас он смотрит на нее глазами, которым открылся весь ужас свершившегося. Она все щебечет и щебечет о чем–то, а он ее не слышит. Он думает о том, хватит ли у него физических и душевных сил выдержать и не выдать себя, скрыть, как клокочет его сердце — гневом, ненавистью, презрением. Должен, обязан выдержать, не имеешь права выдавать себя — это ничтожно малая расплата за все… За что? В чем твоя вина?
— О чем ты думаешь, Петя? Ты меня не слушаешь…
— Прости, пожалуйста, Наташа, я действительно задумался. Меня все же тревожит этот визит иностранца и необычное его предложение насчет статьи. И потом неожиданный отбой. Как–то неспокойно на душе… Странный джентльмен…
— Петя, вспомни, ты за рюмкой водки не сболтнул чего–нибудь лишнего? — испуганно спросила она.
— Успокойся, Наташенька. Ты ведь знаешь, какой я пьяница… Я, конечно, ответил на некоторые его вопросы…
И Петр Максимович вслух стал вспоминать вопросы, которые ему задавал Карл, и то, что он ответил на них.
— А по–моему, Петя, ты был слишком откровенен с ним…
— Дорогая, ты не волнуйся за меня. Главное–то в нашем открытии совсем не в том, что я ему рассказал. Ведь мы нашли… — И он долго говорил о последних исследованиях института. Однако Наташа вовсе не слушала его, а довольно откровенно позевывала. «Майор как в воду глядел: «Ни одного вопроса она не задаст вам», — вспомнил Петр Максимович. — Прости меня, пожалуйста, Наташенька… Для тебя это, конечно, скучная материя, а для меня — вся жизнь…
…Был жаркий вечер. Они зашли на Поплавок поужинать. Наташа была очень весела, ласкова.
На следующий день сразу после работы Наташа поехала в Химки. Петр Максимович задержался в институте, и они условились встретиться в восемь часов вечера у входа в речной вокзал.
…Она заплыла далеко–далеко, когда рядом с ней неожиданно появился мужчина. Кругом — ни души. Какую–то минуту плыли молча, бок о бок. Достав из–под купальника пластмассовый мешочек, она протянула его мужчине.
— Тут последние данные. Я их записала со слов Егорова.
— Хорошо. Изучим, увидим, решим, что дальше делать. — Инструкцию и вознаграждение получите через тайник номер два.
И они поплыли в разные стороны.
В восемь вечера Петр Максимович ждал ее у подъезда речного вокзала.
За ужином Наташа говорила Петру теплые и ласковые слова, которые его уже не согревали. Но он понимал, что ему надо улыбаться. И он улыбался, рассказывал какие–то забавные истории про своего приятеля Жору, а потом они живо обсуждали премьеру в «Современнике».
В институте жизнь шла своим чередом. Улеглись волнения, страсти, кипевшие в первые дни после того, как пришел зарубежный журнал с заметкой об «Альфе». Ничего не изменилось и в отношениях Наташи и Петра Максимовича — они все такие же веселые, жизнерадостные. И только шеф, профессор Круглов, сильно сдал, осунулся, как–то сник, побледнел, и, кажется, впервые этот крепкий старик почувствовал, что такое боль в сердце…
К «Альфе» Наташа по–прежнему не проявляла никакого интереса. И если случалось, что в кабинете Круглова в ее присутствии кто–то заводил разговор о новом аппарате, переводчица незаметно исчезала из комнаты.
После работы Наташа и Петр Максимович, как правило, уходили вместе. В тот вечер они собирались идти в кино. И вдруг по дороге к метро Наташа вспомнила, что ей надо заглянуть в ближайший универмаг: «Это нам по пути».
Был час пик, народу много, и Егоров предложил не задерживаться в магазине: «Иначе опоздаем в кино». Наташа капризно повела плечами и сказала, что завтра непременно должна отнести своей портнихе пуговицы.
— Ты подожди меня, Петя, на улице… Зачем нам обоим толкаться… — И быстро направилась к лестнице, ведущей на второй этаж.
Был у Егорова в то мгновение порыв — ринуться вслед за ней. После всего того, что ему рассказал Птицын, после того, как началась эта тягостная игра — он должен мило улыбаться этой девушке, ухаживать за ней! — в нем нарастало желание самому выследить переводчицу, самому схватить ее за руку на месте преступления. Но он не имеет права, есть строгий запрет Птицына: «Без нашего разрешения — ни шагу, ни одного самостоятельного действия». И он не пошел вслед за Наташей, хотя и подозревал, что портниха, пуговицы — все это выдумано на ходу.
Наташа не заставила себя долго ждать. Прошло лишь две–три минуты, и она снова рядом с Егоровым. Увы, нужных ей пуговиц в этом универмаге нет и ей придется отправиться в поход по магазинам.
— Что делать, Петенька… Дамское пальто сшить труднее, чем дом построить… Ты не сердись… Портниха страшная злюка. Если я завтра не принесу ей пуговицы — будет скандал…
— Зачем же до скандала дело доводить. Дамская портниха — царица всех цариц. Даже мужчины это знают. Отправляйся в экспедицию за пуговицами, а я позвоню Жоре, он тоже хотел пойти в кино…
И они расстались.
…В тот же вечер Птицын получил сообщения.
…В двенадцать ноль–ноль Атлет прибыл из своей мытищинской квартиры в Москву и в течение нескольких часов колесил по городу, переходя из одной станции метро в другую, путешествуя из Химок в Измайлово и обратно. Видимо, приметил, что кто–то следует за ним по пятам, и пытался оторваться. Последняя его попытка — через проходные дворы, соединяющие Новослободскую и Бутырский вал — не увенчалась успехом.
…В семнадцать тридцать Атлет зашел в универмаг, расположенный близ института Круглова, поднялся на второй этаж, заглянул в телефонную будку и что–то начертил на стене.
…В восемнадцать десять в эту же будку зашла Венера и сделала вид, что звонит по телефону, но даже забыла опустить монету и автомат. Разглядела надпись на стене и тут же вышла на улицу, где ее ждал Егоров. Через несколько минут они разошлись в разные стороны. Венера так же, как и Атлет, целый час путешествовала по разным станциям метро и наконец вышла на Октябрьскую площадь. У остановки троллейбуса ее ждал Атлет. Они переглянулись и подошли к афишной тумбе, возле которой толпился народ. Атлет сунул в карман Венеры какую–то бумажку и мгновенно исчез. Венера прочла записку, немедленно разорвала ее на мелкие кусочки и бросила их в урну. Кусочки записки прилагаются.
…В двадцать один час Венера приехала на Пушкинскую площадь, направилась на улицу Чехова. На остановке троллейбуса № 3, около театра Ленинского комсомола, на столбе она начертила мелом три крестика.
…В двадцать один десять к этому столбу подошел Атлет.
Поздно ночью Птицыну принесли из лаборатории реставрированную записку Атлета.
«Требуем новые данные о работе профессора. В полученной от вас информации оказались неточности. Нужны уточнения. Ждем более точных сведений. Используйте благоприятную ситуацию: после публикации зарубежного журнала секретность темы ослабеет. Действуйте быстрее и тем же оружием».
И Венера продолжала действовать. У контрразведки было достаточно оснований, чтобы арестовать и Венеру, и Атлета. Но чекисты решили подождать, посмотреть, как будут развиваться события.
Птицын следит, не выявятся ли новые действующие лица, в Москве ли хозяин Атлета? Увы, пока их только двое. Атлет и Венера. Однако хозяин должен быть где–то рядом, вряд ли Атлет самостоятельно решает все вопросы, связанные с операцией «Альфа».
…В антракте Наташа с Петей прогуливались по фойе Большого театра. Птицын шел им навстречу. Чуть–чуть впереди его — изысканно одетый, высокий, худощавый человек средних лет… Он был один. Без дамы. И когда Наташа поравнялась с ним, взглянула на него, лицо ее внезапно стало пунцовым, в глазах метнулись искорки испуга. На какую–то долю секунды она растерялась и даже чуть было не поклонилась человеку, шедшему ей навстречу. Только на какую–то долю. Но Птицыну этого было достаточно.
Александр Порфирьевич ушел с последнего действия «Спартака». Он должен встретить смутившего Наташу незнакомца при выходе из театра. На случай всяких осложнений вызваны два оперативных сотрудника.
Незнакомец уехал домой на машине. А на следующее утро Птицын получил исчерпывающую информацию: это был сотрудник посольства.
К вечеру поступило еще одно сообщение.
«…Сегодня в шестнадцать пятнадцать Атлет зашел в кафе «Националь» и занял столик, за которым только что сидел тот самый сотрудник посольства. Под неубранной тарелкой лежала бумажка. Через секунду она оказалась в руках Атлета».
О содержании записки Птицын узнает позже — шеф недоволен поведением Наташи в театре, нет выдержки, не умеет владеть собой, забывает о строгих правилах конспирации.
Прошло еще несколько дней. Были условные телефонные звонки Атлета. Была его мимолетная встреча с Венерой в Мосторге в субботу, в час, когда у прилавка большая толпа народа. А в понедельник на остановке троллейбуса № 10 на площади Восстания появилось приклеенное к стене объявление Семивзоровой: она продает иностранный транзистор фирмы «Текап акьлак ортем».
Странная, никому не известная фирма! Но Атлету она известна. И Птицыну тоже. Он читает сообщение оперативного сотрудника и улыбается.
— Нервы сдают… Немудрящее объявление… Без выдумки…
Пишется «текап акьлак ортом», а читается наоборот — пакет калька метро. Все ясно!
…В девять вечера Наташа вышла из дому с чемоданчиком в руках и направилась к станции метро.
…Она стояла у двери, соединяющей один вагон метропоезда с другим. У ног ее — чемоданчик. Наташа совершает длительное подземное путешествие — от Речного вокзала до Автозаводской. Уже несколько раз сменился состав пассажиров, и никто уже не считает, что чемоданчик, стоящий на полу, принадлежит этой девушке. Наташа вышла из поезда на Автозаводской, а чемоданчик остался в вагоне, у ног Атлета… Так она передала ему кальку с чертежами, формулами, кальку, специально обработанную и подготовленную Егоровым по указаниям Птицына. Еще одна «совершенно точная» информация об «Альфе» уйдет за рубеж.
В одиннадцать вечера Птицын докладывал генералу о ходе операции. Было решено, что рисковать дальше нельзя.
Их арестовали в один день: Наташу в Москве, дома, Атлета — в Сибири. Его взяли в лесу в момент свидания с сибирским ученым — Атлет полетел к нему по срочному заданию своего хозяина, сотрудника посольства.
Константин Петрович, получив от Атлета условную телеграмму «Буду. Выезжаю санаторий», сразу же позвонил Птицыну. Александр Порфирьевич выслушал сообщение сибиряка и мысленно отметил: «Молодцом! Искупает вину…»
На первом же допросе Атлета стало ясно — он того же поля ягодка, что и Серж.
А вот Наташа — она–то как дошла до жизни такой?
КАК ЭТО БЫЛО?
…Это случилось во время практики. Наташе в Интуристе дали одно из наиболее ответственных поручений — работать с иностранным гостем — ученым. Она должна помочь ему познакомиться с нашей страной.
Наташа с волнением приступила к новому для нее делу и быстро освоилась с ним. Ей понравился необычный для нее образ жизни — машины, приемы, театры. И еще одно немаловажное обстоятельство: иностранец был сравнительно молод, обаятелен и, как ей это показалось, несколько более обычного внимателен к ней.
…Нет, она не поедет к Димке в тайгу. К чему, зачем? «С милым рай и в шалаше» — это выдумка неудачливых девиц. Теперь она это уже твердо решила и даже написала Диме: «Не сердись, кактус! Ты должен понять меня».
Однажды в холле гостиницы студентка встретила сотрудницу Интуриста, помогавшую практикантам. «Рада сообщить вам приятное, ваш подшефный весьма доволен своим гидом».
Тогда Натали еще не догадывалась, что у ученого были серьезные для этого основания: его вполне устраивала болтливая, веселая, падкая на комплименты и сувениры девушка. Тогда она еще не понимала, почему так участливо иностранец расспрашивал ее о погибшем отце, о матери, бабушке, дяде. У девушки учащенно билось сердце, когда гость будто невзначай дольше обычного задерживал ее тоненькие пальчики в своей большой руке…
Однажды он познакомил гида со своим другом юности — «мы вместе учились в колледже» — работником посольства. Они втроем несколько раз были в Большом театре, ездили в Загорск смотреть Лавру. И в тот прощальный вечер, когда ученый собирался улетать домой, когда он горячо благодарил свою переводчицу (не словом — сувениром), сотрудник посольства тоже был тут. Ученый дружески похлопывал его по плечу.
— Я прошу тебя, мой друг, не оставлять без внимания мисс Натали. Она заслуживает этого внимания. — Он галантно поцеловал ей ручку. — Вспоминайте меня, когда будете вместе… Я даже разрешаю вам когда–нибудь выпить за мое здоровье… Но ни шагу дальше… — И ученый весело рассмеялся, обнимая своего друга.
И Натали смеялась. Ей было и весело и немного грустно: она привыкла к своему подшефному. А ученый продолжал: «Мисс Натали, я вас тоже прошу не забывать моего друга. Он пишет книгу о русской пауке и, может быть, ему потребуются какие–нибудь справки или официальные справочники или устная консультация. Если это вас не очень обременит — помогите ему. Я заранее благодарю вас».
«Друг» дал о себе знать через неделю после отъезда ученого: позвонил Наташе домой и пригласил ее в ресторан. «Я хотел бы воспользоваться вашим любезным согласием помочь мне консультацией… Вы как–то говорили, что читали о последних открытиях советских пушкинистов. Мне хотелось бы побеседовать с вами на эту тему…»
Они пили кофе по–турецки и французский коньяк. Говорили о русском балете и венском айс–ревю. Ну, конечно, и о пушкинистах.
Они встретились раз, другой, третий. Как всегда, Наташа без умолку щебетала о маме, бабушке, дяде, институте, рассказывала о студенческих вечерах, на которые приезжают ребята из МГУ и МВТУ, о парне из МВТУ, который зачастил к ним на вечера и танцует только, с ней. Так разговор зашел об МВТУ.
— Я хочу рассказать об этом великолепном институте в своей книге. И был бы очень признателен вам, если бы вы смогли узнать для меня некоторые детали обучения на машиностроительном факультете. Вы, кажется, говорили, что ваш поклонник учится на этом факультете? Или я ослышался?..
Даже не очень сметливый человек, услышав такую просьбу иностранного дипломата, должен был насторожиться. Но девушка выполнила и эту просьбу, тем более что поклонник оказался парнем весьма болтливым.
Наташа охотно встречалась с сотрудником посольства. Была у него дома, полагая, что для нее это прекрасная разговорная практика. Дипломат был в меру любезен, внимателен. Разговаривать с ним было приятно, интересно — он много и многих знал. Оказывается, ему хорошо известно и имя ее дядюшки. «Я много слышал о нем! Блестящий ученый, острый ум, смелый экспериментатор». Наташа прервала его и сама стала подробно рассказывать об исследованиях Федора Степановича — все, что запомнилось из бесед с ним. Иностранец рассеянно слушал и незаметно переводил разговор на какую–то другую тему, хотя к исследованиям дядюшки, словно невзначай, они возвращались несколько раз…
И вот наконец…
В тот вечер он встретил ее у себя дома с подчеркнутой галантностью. Когда сели за стол, он достал из кармана коробочку, раскрыл ее, и на красном бархате ослепительно блеснуло золотое кольцо с бриллиантом. «Мисс Натали, я буду с вами откровенен. Вы сообщили мне сведения, очень ценные для нашего правительства. Я хотел бы от его имени поблагодарить вас…»