И он указал на пустые бутылки.
— А я пить хочу, — сказала она. — Кориолан!
И она позвонила в колокольчик.
Негр явился, протирая глаза кулаками.
— Принеси нам две бутылки Катаба.
Негр вышел.
— Постой, — приказала Аннабель. — Я и есть хочу. На этом обеде больше разговаривали. Вы любите омлет с вареньем, лейтенант?
— Люблю ли я омлет с вареньем? Ну, конечно!
— Слышишь, Кориолан, ты сделаешь нам омлет.
— Омлет с вареньем, госпожа!
— Да. Ну что же, ты не понимаешь? Или спать хочешь?
— Не то, госпожа. Но что же нужно для омлета с вареньем?
— Ты не знаешь, что нужно?
— Я знаю. Но я и Роза, мы сложили это в большой ящик и заколотили его гвоздями.
— Ну расколоти.
— Расколотить?
Негр посмотрел на нее испуганными глазами; потом взглянул на отца д’Экзиля.
— Делай то, что приказывает госпожа твоя, — просто сказал иезуит.
Кориолан поклонился и, прежде чем выйти, поставил на стол две бутылки Катаба. Патер откупорил одну из них и наполнил три стакана.
— Нет ли у вас еще сигары? — спросил он лейтенанта.
— Сейчас принесу из комнаты, — с готовностью отозвался Рэтледж.
Он вышел. В передней слышался жалобный визг гвоздей, которые вытаскивал из их гнезд Кориолан.
Аннабель, поднеся стакан к глазам, любовалась шипением маленьких желтых пузырьков.
К ней подошел отец д’Экзиль.
— Завтра рано утром надо будет снова заколотить этот ящик, — сказал он.
— Почему?
— Разве вы не уезжаете завтра вечером?
— Может быть.
— Теперь моя очередь спросить: почему?
— Офицер этот у меня. И мне вообще довольно трудно.
— Я думал, — сказал отец д’Экзиль, — что вы сегодня вечером попросите губернатора, чтобы его переселили куда-нибудь.
— Я не подумала об этом.. Впрочем, это было бы неудобно в момент, когда меня со всех сторон благодарили за гостеприимство, которое я оказываю офицерам федеральной армии. Вы не согласны со мною?
Отец д’Экзиль иронически улыбнулся и ничего не ответил.
— Впрочем, — быстро прибавила она, — я узнала, что отъезд повозок, который я могла бы использовать, отложен. На два-три дня, может быть. Но, — прибавила она, с горечью глядя на него, — вам, как видно, не терпится; вы хотите, чтобы я поскорее уехала?
Он вздрогнул. Но сейчас же овладел собою, и, пристально глядя на нее своим спокойным взглядом, ответил:
— Да.
Она опустила голову.
В то же мгновение вошел Рэтледж.
— Вот сигары. Я помешал вам? — прибавил он, внезапно почувствовав себя неловко.
— Нам помешать! — весело воскликнул иезуит. — Вы смеетесь. Посмотрим ваши сигары. Превосходные, дорогой мой, превосходные!
— Не правда ли? — радостно спросил Рэтледж.
Явился Кориолан с серебряным блюдом, на котором, румяная и золотистая, лежала великолепная яичница с вареньем. Отец Филипп налил себе стакан Катабы и осушил его одним духом. Потом он встал.
Аннабель устремила на него вопросительный взгляд.
Он вынул часы и протянул ей.
— Простите меня. Без пяти минут двенадцать А завтра утром я служу обедню. Этого не следует забывать. Через пять минут мне будет запрещен этот великолепный омлет. Я предпочитаю удалиться от соблазна.
И он покинул их.
Новая комната его выходила на юг. Он раскрыл окно. В лунном свете, черный и белый, лежал перед ним город Соленого озера. С гор дул свежий ветерок, приносивший шум воды и запах цветов.
Долго вдыхал его отец д’Экзиль. Проведя рукой по своему лысому лбу, он заметил, что лоб у него влажный от пота.
Нервно захлопнул он окно. Комната была полна мрака. Ощупью добрался он до своей постели и, стараясь, чтобы не заскрипела ни одна доска, долгие часы пролежал без сна.
Глава третья
Следующий день, воскресенье, был очень трудным днем для отца д’Экзиля.
Он заснул поздно, очень поздно, когда в его комнате уже забродили бледные отблески утренней зари. Когда он внезапно проснулся, было уже семь часов. Черные полосы жалюзи чередовались с золотистыми полосами. Толчком раскрыл он ставни. Очаровательное, свежее утро порхало в саду. Пауки выткали в аллеях свои покрытые росою восьмиугольники. Взад и вперед, как медные полированные шарики, летали огромные слепни. Листва под голубым небом была прекрасного зеленого цвета, более сверкающего, чем обыкновенно.
Иезуит вышел на веранду. По воскресеньям, он немного торжественнее, служил там обедню в присутствии Аннабель и ее слуг. Когда он пришел туда, в облачении, оба негра были там: Кориолан, готовый помогать ему, и Роза, стоя на коленях. Но голубой бархатный аналой их госпожи был пуст.
— Разве он не был уложен? — спросил иезуит, указывая на аналой.
— Был, отец мой. Но он был в одном из ящиков, которые госпожа приказала вчера открыть.
Отец д’Экзиль ничего не сказал. В разных двух комнатах виллы на столовых часах пробило восемь. Ах, эти часы! Они тоже вернулись на свои места.
Обыкновенно он не спешил с молитвами, пока шелест юбок не известит его о прибытии Аннабель, которая всегда опаздывала. На этот раз он сейчас же начал служить обедню.
И только после первого Dominus vobiscum он заметил, что она пришла. Повернувшись, он разглядел склоненный на поручень лоб и весь ее мягкий силуэт, окутанный облаком утренней кисеи. В момент благословения она была еще на месте. А когда, после последних молитв, он вышел из алтаря, ее уже не было.
Отец д’Эзкиль почувствовал облегчение. Невыносимо тяжело было бы ему говорить с нею.
Он наскоро позавтракал один; затем позвал Кориолана.
— Я выхожу, — сказал он, — и вернусь в половине двенадцатого.
— А если меня спросят, где господин аббат?
— В американском лагере. Я хочу узнать есть ли там солдаты-католики и не нуждаются ли они во мне.
Он пересек город. Город Соленого Озера был еще пустынен, однако менее, чем накануне. На улицах попадалось мало прохожих, но во многих домах были уже открыты ставни. Должно быть, много мормонов ночью вернулись в свои жилища, доверяя данному Брайаму слову, что солдаты федеральной армии не войдут в город.
Данное слово сдержали. Внутри священной ограды отец Филипп встретил двух офицеров, но не видел ни одного солдата. Офицеры шли к губернатору Каммингу. Они первые поклонились отцу д’Экзилю.
— Американский лагерь по ту сторону Иордана, господа? — спросил их иезуит.
— Да, сейчас же по ту сторону.
Двигаясь все время по направлению к юго-западу, отец д’Экзиль достиг скоро реки. Она протекала между высокими кущами серебристо зеленого вербовника. На западном берегу кишмя кишели солдаты, купаясь или стирая свое белье.
На мосту возле поста, часовой задержал патера.
— Кого вы ищите?
— Капитана Ван-Влита, офицера, состоящего в распоряжении главнокомандующего.
Его пропустили, но не дали провожатого, так что он стал блуждать по лагерю.
У ряда повозок он остановился. Унтер-офицер проверял запряжку мулов, а по осям стучал молотком.
— Повозки эти уезжают сегодня вечером?
— Да, как вы сказали, — ответил сержант.
Отец д’Экзиль пошел дальше; сердце его горело от обиды. Значит, Аннабель солгала ему. Сегодня вечером уходит из Соленого озера американский конвой! Без нее. Почему?
Солдатские палатки стояли спиною к Иордану, образуя дугу. Перед ними, дугою меньшего диаметра, были расположены офицерские палатки. К ним и направился отец д’Экзиль.
Одна из палаток размерами и устройством выделялась среди других. Он подошел к ней. Его опять остановили.
— Вам кого?
— Капитана Ван-Влита.
— Он у генерала Джонстона.
— Будьте добры, скажите ему, что с ним хочет говорить отец д’Экзиль.
Часовой колебался. Тут вмешался молодой лейтенант, сделал иезуиту знак подождать и вошел в палатку. Почти тотчас же он вернулся.
— Пожалуйте за мною.
Генерал Джонстон был там только с капитаном Ван-Влитом. Будущий главнокомандующий великой армией Потомака пошел навстречу отцу д’Экзилю. По этому приему отец д’Экзиль понял, что накануне на банкете Аннабель говорила о нем.
— Садитесь, пожалуйста, — поспешно сказал генерал. — Вчера вечером восхитительная миссис Ли не скупилась на похвалы вам. Впрочем, они были излишни. Каждый добрый американец знает, какую роль вы сыграли при обнаружении убийц капитана Геннисона.
Не было более гнусного воспоминания для отца д’Экзиля. Он молчал, склонив голову.
— Миссис Ли скоро покинет нас, — сказал генерал. — Мы все сожалеем об этом. Но мы все отлично понимаем, что она предпочитает восточные штаты этой отвратительной стране.
— Сегодня вечером уезжает конвой? — спросил иезуит.
— Да, это так. А другой конвой уйдет ровно через неделю, в следующее воскресенье. Она может воспользоваться тем или другим, как захочет, несмотря, повторяю, на огорчение, которое доставит нам ее отъезд.
Отец Филипп набрался духу.
— Уехать сегодня вечером было бы ей неудобно. У нее поместили одного из ваших офицеров.
— У нее поместили офицера! — И голос генерала задрожал от ярости. — Что за глупость! Но я тут ни при чем, совершенно ни при чем, умоляю вас, передайте ей это. Но почему же она вчера вечером ничего не сказала мне?
— Она, может быть, не посмела, — пробормотал патер.
— Что же, она желает, чтобы его поселили в другом месте?
И карандаш генерала опустился на лист белой бумаги, готовый написать приказ.
Ресницы иезуита задрожали. В памяти всплыл его спор накануне с Рэтледжем о том, что такое истина.
— Желает она этого? — повторил генерал Джонстон.
Отец д’Экзиль не решился ответить «да». И весь остаток своей жизни он раскаивался в этом.
— Не думаю, — сказал он, наконец. — Я думаю, что она хочет довершить свое дело и обеспечит квартиру этому офицеру до момента ухода армии из Салт-Лэйка.
— Чудная женщина! — воскликнул генерал. — Передайте ей — вы передадите лучше, чем я, — что вся великая армия, которой я командую, безгранично благодарна ей, а через армию и правительство Союза. Вы ей скажете...
Вдруг генерал заметил грустные глаза отца д’Экзиля. Восторг его упал.
— Но вы-то, — сказал он. — Вы пришли сюда. Может быть, вам угодно что-нибудь? Вам стоит только сказать.
— Как долго рассчитываете вы оставаться в городе Соленого Озера, генерал?
— Как долго? Очень недолго. Неделю, может быть. Мы разыскиваем подходящую позицию, чтобы установить здесь постоянный военный пост.
Он повторил:
— Вы желаете чего-нибудь?
— Я, генерал, католический священник, — сказал отец д’Экзиль. — Я желал бы знать, имеются ли у меня тут единоверцы.
— Да, имеются, — сказал Джонстон. — Капитан Ван-Влит?
Офицер справился в своих списках.
— В экспедиционном корпусе одиннадцать французов, — сказал он. — Один кавалерист 2-го драгунского полка, два канонира в 7-й артиллерийской батарее, три пехотинца 5-го и 10-го полков и пять обозных.
— Можно отвести меня к ним? — спросил иезуит.
— Как это сделать, капитан Ван-Влит?
— У нас есть шансы застать их всех вместе, — отозвался капитан. — Они собираются, чтобы пить, играть в карты и, особенно, чтобы спорить. Потому что, предупреждаю вас, это умные головы.
— Ведите меня к ним, — улыбаясь, сказал иезуит.
И он вышел, пожав протянутую генералом руку.
В палатке, полотнища которой были приподняты для вентиляции, восемь французов развлекались игрой в карты. Четверо играли и четверо смотрели.
— Смотри-ка, — сказал один из игроков, — попик!
Но, заметив капитана Ван-Влита, он замолчал. Все выжидающе смотрели.
В нескольких коротких сухих словах представил им офицер иезуита.
— Оставьте меня, пожалуйста, с ними, — тихо попросил отец д’Экзиль.
Ван-Влит поклонился и ушел.
— Я тоже француз, — сказал, обращаясь к игрокам, отец д’Экзиль.
Они, посоветовавшись взглядами, посмотрели на него, ничего не отвечая. Наконец тот, который сказал «попик», разразился хохотом.
— Ты — француз? Ну, что ж из этого? Нам начхать!
Он был одет, как все остальные; на голове у него была вылинявшая шапочка, голубая кисточка которой болталась на спине.
— Ты — француз, ну и что же? Неужели ты не понимаешь, что те, кто здесь, чихать хотели на Францию?
Другие с трусливым одобрением рассмеялись.
— Прежде всего, где ты был 25 июня 1848 года?
— Здесь, — ответил иезуит.
— А! Ты был здесь. Хорошо! А я был на площади Бастилии; я намочил свой платок в крови твоего товарища Аффра. Я стрелял вместе с Коссидьером и Луи Бланом.
— Коссидьер и Луи Блан бежали, — сказал иезуит.
— Бежали! Что ты говоришь?
— Я говорю, что они бежали в то время, когда ссылали в Алжир несчастных, которых они толкнули на бунт, — спокойно сказал патер.
— A! — сдерживая ярость, сказал другой. — А 2 декабря, где ты был?
— Тоже здесь, — сказал отец д’Экзиль.
— Здесь. Хорошо. А я был на баррикадах вместе с Виктором Гюго.
— Виктор Гюго никогда не был на баррикадах, — улыбаясь, сказал отец д’Экзиль.
— Никогда не был на баррикадах! Виктор Гюго! Толкуй!
— Монсеньор Аффр был там, он-то был, — сказал патер. Он схватил поднятую руку своего собеседника и заставил его снова сесть среди товарищей перед разбросанными картами.
У того на губах выступила пена.
— Ханжа! Лицемер! Грязный ханжа!
— Я ухожу, — грустно и высокомерно произнес отец д’Экзиль. — Если я кому-нибудь из вас понадоблюсь, то ему стоит только позвать меня. Пусть он обратится к капитану Ван-Влиту. Я приду.
И он медленно удалился, преследуемый ругательствами зуава-революционера.
Перешагнув через границу лагеря, он спустился по течению Иордана и остановился в пустынном месте, где, как он знал, никто не увидит его. Там он прислонился лбом к стволу дерева и с минуту неподвижно простоял так.
Скоро он отодвинулся от дерева. Его утешило журчание воды и, в особенности, интенсивная жизнь животных близ него и вокруг него. Ах, милые звери, вам еще не отвели на золотой доске мира достойного вас места. В проточной воде прыгала, в поисках потерпевшей крушение саранчи, форель. Плавали зеленые и голубые щуки. На прибрежную траву выскакивали из старых, гнилых пней мускусные крысы с дрожащими черными кроличьими усами. Они усаживались вертикально на задних лапках. Они и патер смотрели друг на друга. «О брат величайшего из святых, — как бы говорили они, — нам нечего бояться тебя, не правда ли? Ты немного выиграешь, если раздавишь одну из нас ударом каблука, и у тебя на подошве будет волочиться бедная черная шкурка, пропитанная кровью. Мы идем к тебе. Мы грызем только старые, никому не нужные вещи. Мы кусаем только тогда, когда нас пугают. Ах! если бы люди могли то же самое сказать о себе!» Из стеблей душистого чернобыльника прокрадывались куропатки, оставляя в траве сейчас же выпрямлявшуюся борозду. Изумрудные стрекозы слегка касались древовидного ладанника, и как раз над головою отца д’Экзиля ворковали две очаровательные горлинки, которые походили на пленниц в сетях среди тоненьких веточек ивы.
С бесконечными предосторожностями, чтобы не распугать этот маленький любимый им мирок, опустился отец Филипп на камень. Вода и животные пели. Отдавшись на несколько минут течению своих мыслей, он доверил окружавшей его природе то, что его мучило.
Он отпускал свою мысль плыть по воле журчащего ручья; потом минутами, как рыбак, коротким движением притягивающий к себя слишком далеко отплывшую пробку, возвращал ее к себе обратно.
О чем думал он? Кому какое дело! Зачем обнажать священную тайну души, разбирать ее, анализировать ее, устанавливать отдельно каждую пружинку, как мы делаем, когда подробно исследуем, согласно инструкции, каждую из деталей ружья образца 1886 года, измененного в 1893 году! Не лучше ли стараться непосредственно изучить действие неразобранного ружья, не вдаваясь в роскошь анализа.
Перед отцом д’Экзилем тихий, спокойный зеленый протекал Иордан. Глядя на его чистые, прозрачные воды, нельзя было без содрогания представить себе отвратительную пропасть рассола — Соленое озеро, куда, меньше, чем за три лье отсюда, вливались эти воды.