Маленькая пугливая женщина в черном тотчас же вынырнула на пороге двери.
— Миссис Пратт номер третий, — представил ее епископ. — Сделайте мне удовольствие, дорогая Ноэми, проводите господина пастора в приготовленную для него комнату. Через час мы будем есть, брат мой. Ведь решено, что вы завтракаете с нами?
— Благодарю вас, — сказал Гуинетт.
Дом не был роскошно отделан, но велик, хорошо проветриваем и содержался поразительно чисто. Комната пастора выходила на луга, покато спускавшиеся к Иордану. Под окнами спокойно паслись красивые коровы.
Миссис Пратт номер третий показала ему шкаф, полный надушенных полевыми травами белых простынь, салфеток; показала рукомойник и чернильницу на столике на одной ножке. Потом она осторожно открыла маленький, скрытый в стене, шкаф. Там на фаянсовом подносе виднелась бутылка, прикрытая стаканом.
— Виски, — шепнула она.
И заперла шкафчик.
«Какая дура! — подумал Гуинетт. — Я сам все это нашел бы... А! вот мой чемодан».
Миссис Пратт помогла ему вынуть оттуда его скромный багаж: несколько книг, немного белья и черный парадный сюртук. Потом она покинула его.
Оставшись один, Гуинетт более подробно исследовал местность. Приятен был вид огромной кровати посреди комнаты. Она, как и окно, была затянута ситцевыми в красных цветочках занавесками. Запах свежего, высушенного на солнце сена проникал в комнату.
На стене висел портрет Иосифа Смита в форме генерала милиции в Науву. На этажерке лежало несколько нравоучительных книг, английский перевод песен Беранже, затем «Путешествие в Икарию» Кабе.
Выпив полстакана виски, пастор быстро привел себя в порядок, пригладил роскошные черные кудри, о которых он, казалось, особенно заботился. Затем придвинул к столику у окна большое кресло и сел, держа перед собою на столе раскрытым «Прощание Адольфа Моно».
Скоро в дверь постучали. Это снова была миссис Пратт номер три.
Он последовал за ней в первый этаж, в столовую.
На пороге он остановился и отвесил поклон.
— Приблизьтесь, брат мой, — закричал ему Ригдон Пратт, уже сидевший в кресле, в виде кафедры, у конца огромного стола. — Вот ваше место, против меня, вон там. Позвольте представить вам мою маленькую семью. Наш гость, досточтимый Джемини Гуинетт.
И он начал называть, указывая одного за другим, всех сидевших за столом.
— Миссис Пратт номер второй, Гертруда; миссис Пратт номер третий, Ноэми, которую вы уже знаете; миссис Пратт номер пятый, Миранда. Очень прошу простить миссис Пратт номер четвертый и миссис Пратт номер шестой, они в детской присматривают за малютками: к столу у нас допускаются дети, только начиная с восьми лет. Очень сожалею также, что не могу представить вам миссис Пратт номер первый — Господь в прошлом году призвал ее к себе. Она смотрит на нас с высоты. А вот моя дочь, мое старшее дитя, Сара Пратт. На нее возложена обязанность следить, чтобы у вас было все, что нужно. Сара, дочь моя, поздоровайся.
Сара поклонилась, не подымая глаз.
— Не представляю вам остальных, — сказал Ригдон Пратт. — Вы видите, их четырнадцать, начиная с Абимелека, которому семнадцать лет и которого мы скоро женим на одной из дочерей Брайама Юнга, до Сусанны, которой недавно минуло восемь лет. Четырнадцать, не считая, конечно, Сары. Но Сара — дама. Она занимает здесь место своей покойной матери. Уже дама. Да, ну же улыбнись, Сара!
Сара не шевельнулась. Она даже подчеркнула свой угрюмый вид.
«Ну, — подумал пастор, не перестававший украдкой разглядывать ее, — девица эта живет, по-видимому, своей головою и, вероятно, как хочет, вертит этой старой скотиной, Ригдоном Праттом».
Патриарх продолжал свое перечисление.
— Не хватает шестерых маленьких, которым еще нет восьми лет от роду, как я имел уже честь доложить вам. Потом нет еще десятерых старших, которые уже вылетели из гнезда. Один из них лейтенант в федеральной армии. Другой в Париже, секретарем у господина Эдгара Кине, бывшего народного представителя. Остальные пристроились в окрестностях Соленого Озера.
Миссис Пратт номер два поставила на стол огромное блюдо, на котором было рагу из бобов с ветчиной.
— Первое блюдо, — сказал Ригдон Пратт. — Второе блюдо — форель из озера Ута. И все. Ах! Это потому, видите ли, что вы здесь у бедных крестьян. Вам нельзя будет капризничать.
— Я не привык капризничать, — сухо ответил пастор.
— И вина, конечно, нет, — прибавил епископ. — Ни вина, ни алкоголя. Как прекрасно сказал Джозеф Смит: «Крепкие напитки и ликеры не для брюха...» Миранда, — сказал он, обращаясь к миссис Пратт номер пятый, — следите, пожалуйста, за Урием. Он только что уронил кусочек рагу на свои воскресные штанишки. Должен также с сожалением констатировать, что у Вооза нет салфетки. И подумать, — сказал он, подымая руки к небу, — что нам в вину ставят многоженство. Я беру вас в свидетели, брат мой: вот у меня пять жен, а все ли у меня идет как следует?
— Вопрос не в том, — сказал Гуинетт.
— Да, — продолжал епископ, — подумать только, что всюду: в Вашингтоне, в Сан-Луи, в Индианаполисе — всюду нас обвиняют, что мы ведем роскошную и развратную жизнь, жизнь фарисеев и саддукеев. А вот вы, брат мой, можете констатировать: бедные, очень бедные люди. И еще сегодня — воскресенье. А вот завтра к завтраку, предупреждаю вас, будет только одно блюдо. По крайней мере, если вы захотите...
— Повторяю вам, не беспокойтесь обо мне, — сказал, выведенный из терпения, Гуинетт. — Вы мне напомнили, впрочем, что завтра я не буду иметь чести присутствовать у вас за завтраком. Я получил приглашение.
— А! — сказал мормон. — Вы, без сомнения, приглашены к его превосходительству губернатору Каммингу?
— Нет, — ответил Гуинетт. — Я приглашен к миссис Ли. Вы, может быть, знаете ее?
Так как в разговоре он не терял из виду Сары, он уловил еле заметное дрожание век молодой девушки.
«Эге, — подумал он, — кажется, я нашел средство привлечь ее внимание».
Он повторил.
— Вы знаете миссис Ли?
— Ну, понятно, — сказал Ригдон Пратт. — Все в Соленом Озере знают миссис Ли, владелицу самой красивой виллы. О, хорошо, что вы будете завтракать у миссис Ли, тогда я за вас не беспокоюсь. Она богата, очень богата.
— А! — сказал пастор.
— Она в большой дружбе с губернатором Каммингом и с генералом Джонстоном. Не далее как вчера, она обедала с ними.
— А! — сказал все более и более заинтересованный Гуинетт.
— Она богата, чрезвычайно богата. Мы, мы бедные люди, в поте лица добывающие хлеб свой. Она...
— Она? — спросил Гуинетт.
Ему показалось, что он замечает блеск зависти во взгляде мормона. Он круто повернул разговор в другую сторону.
— Вы, — сказал он своим прекрасным голосом, которому умел придавать такую убедительность, — вы во всяком случае честные люди. Благодаря знакомству с вами, я уже изменил наскоро составленное мнение о многих вещах: мне просто не терпится, хочется прославить ваши достоинства, и я это сделаю, как только представится случай.
В особенности не терпелось ему остаться поскорее одному в своей комнате; он хотел толком разобраться в некоторых мыслях.
«К черту солдат и воскресное богослужение! — сказал он самому себе. — У меня есть получше чем заняться. Пусть эти дурни сами читают Библию! Если они в ней что-нибудь поймут, тем лучше для них».
Все послеобеденное время он не двигался с места. Часов в шесть к нему постучали.
Вошла Сара Пратт. Он этому не удивился сверх меры. Тем не менее он инстинктивным жестом хотел спрятать стоявший на столе рядом с «Прощанием Адольфо Моно» стакан с виски.
Она презрительно улыбнулась.
— Если она стоит там, так это для того, чтобы ее выпили, — сказала Сара, указывая на стоявшую под столом бутылку.
«О! — подумал пастор, — с ней надо играть в открытую». Тем не менее он считал, что должен сказать какой-нибудь комплимент. Он искал.
— Не нужно ли вам чего-нибудь? — спросила молодая девушка. — Мы обедаем в восемь часов. Мне поручили предупредить вас об этом.
Ему показалось, что он нашел, наконец, нужную фразу.
— Благодарю вас, мисс Сара. Но какое на вас очаровательное платье! Позвольте мне поздравить вас с этим. Оно замечательно идет к вам.
— Вы находите? — сухо сказала молодая девушка.
На Саре Пратт было черное очень простенькое платьице с кружевом у рукавов и у выреза на шее.
— Нахожу, — сказал Гуинетт.
— Платье это носила уже миссис Ли, ваша завтрашняя хозяйка, — сказала она. — Миссис Ли часто дает мне свои старые платья. Мой отец сказал вам: мы бедные люди.
— Хорошо! — пробормотал сконфуженный Гуинетт. — К черту любезности!
И непосредственно, в качестве ловкого тактика, он решил превратить свое поражение в успех.
— Простите меня, — сказал он своим прекрасным, глубоким голосом.
И взял ее за руку.
Она не отняла ее. Казалось, она была где-то далеко. Он придумал вернуть ее на землю почтительным поцелуем в белую руку.
Она взглянула с насмешливым изумлением, но не оттолкнула его.
— Итак, миссис Ли не уезжает на этих днях? — спросила она.
— Не знаю, — пробормотал он. — Да что мне за дело до миссис Ли!
Продолжение этого рассказа покажет, что, говоря таким образом, он был неискренен только наполовину.
— Вы ошибаетесь, — сказала Сара, — и вы поймете это, как только увидите ее. Она совсем по-другому хороша, чем я, знаете ли. Я не говорю об ее состоянии, — вещь, которая тоже может увлечь много возвышенных душ.
Гуинетт прикусил губу.
— До свидания, — сказала она.
И направилась к двери.
Внезапное смятение овладело духом Гуинетта. Его волнение перед этой худенькой девушкой росло, росло и вдруг стало беспредельным. Не была ли она его сестрой? Не была ли она повторением его самого? Все неприятности, которые он перенес в качестве бедного студента, его религиозные огорчения, его сомнения, его плохо сдерживаемая ненависть, его разочарования, его, наконец, мрачное самолюбие — все это, чувствовал он, толпилось и под этим маленьким девичьим лбом, чисто-начисто отполированным, под этими блестящими прядями, под этими опущенными ресницами, под этим узким корсажем, где, вероятно, ускоренно билось неистовое сердце.
— Сара! — позвал он. — Сара!
Она остановилась и высокомерно взглянула на него.
— Сара! Мисс Сара! Простите меня. Ах! Что вы здесь делаете?
— Где? — спросила она.
— Здесь. В этой стране?
— Я не понимаю, — холодно сказала она.
— В этой стране, сестра моя. Фу, какое отвращение! Евангелие все сделало, чтобы окончательно и определенно установить достоинство женщины. А что здесь сделали из этого? Я оплакиваю вас, сестра моя, оплакиваю вашу судьбу.
Она засмеялась сухим смешком.
— Кажется, я поняла вас, — сказала она. — Но не беспокойтесь так обо мне. Я буду свободной, пока буду желать этого. Даже выйдя замуж за мормона, я останусь свободной. Умная женщина всегда будет впереди несчастных, составляющих гарем ее супруга. Она сумеет превратить их в образцовых и дешево стоящих служанок. Что касается остального — и она презрительно улыбнулась, — лучше согласовать право и действительность без всякого лицемерия. Но есть подробности, о которых не след говорить молодой девушке.
Она подошла к книжному шкафчику.
— Я не хочу учить вас катехизису, — высокомерно сказала она. — Но ведь вы начали. Мне противно, когда человек, может быть, умный, повторяет глупости.
Она взяла брошюру с полки и протянула ее ему. Он машинально прочел заглавие.
— «Defence of Polygamy by a Lady of Utah»[2], — сказала Сара Пратт. — Прекрасно, защита многоженства. Та, кто написала это, не дура и не сумасшедшая. Это моя кузина, Белинда Пратт, умнейшая особа. В ее брошюре вы найдете массу побудительных причин, по которым разумная женщина может желать установления многоженства.
— Прочту, даю вам слово, — сказал Гуинетт. — Мы должны все читать.
— Сойдем, — сказала она. — Нас будут ждать.
На пороге они оба одновременно остановились.
— Сара, — шепнул Гуинетт.
Она держала руку на щеколде. Она была бледна и взглянула на него горестно-вопросительным взглядом.
— Сестра моя Сара — ведь вы позволите, чтобы я называл вас Сарою, — не правда ли?
Он дрожал. Он разом платил выкуп за все поддельные волнения.
— Что вы? — спросила она.
— Разрешите вы мне поцеловать вас? — умоляюще спросил он.
Она совершенно просто подставила ему свой лоб.
Глава четвертая
Отец д’Экзиль проснулся в понедельник утром в очень веселом расположении духа. Часов в девять он, с улыбкой на устах, видел, как уехали кататься верхом Аннабель и Рэтледж. Около одиннадцати часов он слышал, как они вернулись. Около полудня он стал обнаруживать некоторые признаки нетерпения.
«Еще, пожалуй, это животное надует меня!» — ворчал он.
Но несколько страниц «Слов Верующего», которые он прочел, чтобы подавить свою нервность и попасть на случай в тон, только усилили его беспокойство.
В четверть первого беспокойство его исчезло.
Кориолан вошел в его комнату.
— Внизу ожидает господина аббата господин священник в сюртуке.
— А! — сказал патер, — вот очаровательный человек, и притом человек слова! Куда ты дел его?
— Я провел их в столовую.
— Сейчас иду туда.
Как люди, заранее собирающиеся на поезд, опаздывают, так опоздал и он. Прошло добрых две минуты, пока он придумывал фразу, которою иезуит может сердечно приветствовать методистского пастора.
Наконец он спустился вниз. С утра он не выходил сегодня, и на ногах у него были еще его старые мягкие фетровые туфли.
«Эге-ге!» — пробормотал он, придя в столовую и остановившись на пороге двери, противоположной той, через которую ввели туда преподобного.
Тот стоял к нему спиною. Он был весь в черном и стоял у буфета. Отец д’Экзиль видел, как он брал в руки одно за другим то кофейник, то серебряный судок, то компотник из позолоченного серебра, как он взвешивал их в руке, разглядывал, поворачивал, словно для того чтобы увидеть штемпель.
— Здравствуйте, дорогой господин Гуинетт, — сказал иезуит.
Тот не вздрогнул. Степенно поставил он на буфет компотник, последнее, что он разглядывал.
— Здравствуйте, господин аббат.
— Вы, кажется, очень интересуетесь ювелирными изделиями, — любезно сказал отец д’Экзиль.
— Мой дед, — ответил пастор, — имя которого я ношу, был ювелиром в Балтиморе. Я очень мало смыслю в золоте и серебре. Достаточно, однако, чтобы знать, что это вещи очень высокой ценности. Какая жалость, господин аббат, какая жалость!
Он снова взял компотник в руки.
— В этой вот излишней посудине серебра столько, что на него могла бы два года существовать честная семья. Нет! Богатые или очень виновны, или очень легкомысленны.
— О! — весело сказал отец д’Экзиль, — подумаем и о тех, кто делает эту излишнюю посуду. Наверное, на скромный барыш вашего дедушки, вырученный им от продажи нескольких ком-потников в этом роде, вы получили образование, другой предмет роскоши, которым и пользуетесь во славу Господа нашего.
— Мой дед, сударь, умер бедняком, — сухо ответил Гуинетт.
Он снисходительно поклонился: в комнату вошла Аннабель. Иезуит представил их друг другу.
— Пойдем, посидим под верандой, хотите? — спросила молодая женщина.
Все вышли, она впереди. Пастор окинул ее быстрым взглядом, удивившим отца д’Экзиля. Он улыбнулся. Взгляд Гуинетта выражал восхищение, и иезуит почувствовал себя как бы польщенным этим.
На террасе курил Рэтледж. Он должен был ожидать появления преподобного, и тем не менее покраснел и со смущением пожал покровительственно протянутую ему руку.
— Получили ли вы письмо от миссис Рэтледж, вашей матушки? — осведомился пастор.
— Вчера я получил письмо, — уклончиво ответил молодой человек.
— И от мисс Маргарет, вашей сестрицы?
— И от нее получил письмо, — сказал Рэтледж.