Вознесенный над толпою Жильбер видел эту чудовищную картину во всех подробностях.
Он один из всех освобожденных узников сохранил силы во всей полноте. Пять дней заключения были для Жильбера всего лишь черным, но недолгим периодом в его жизни. Мрак, царящий в казематах Бастилии, не успел ни лишить, ни ослабить его зрения.
Обычно сражающиеся бывают более беспощадны, только пока длится битва. И, как правило, люди, вышедшие из-под огня, где они рисковали жизнью, милосердны к неприятелям.
Но в великих народных мятежах, которых столько было во Франции начиная с Жакерии[133] и вплоть до наших дней, толпа, что из страха держится вдали от боя, хотя его шум ярит ее, толпа, одновременно жестокая и трусливая, жаждет после победы хоть как-то приобщиться к сражению, в котором она не осмелилась принять участия.
Толпа участвует в мщении.
Как только комендант был выведен из Бастилии, начался его крестный путь.
Эли, взявший на себя ответственность за жизнь г-на Делоне, возглавлял процессию; защитой ему служил мундир, а также восхищение народа, видевшего, как он первым бросился в огонь. Он нес на конце шпаги капитуляцию, которую г-н Делоне передал народу из бойницы и которую принял Майар.
За ним шел казначей крепости и нес в руках ключи от нее, потом Майар со знаменем, потом какой-то молодой человек, демонстрировавший всем наколотый на штык тюремный устав Бастилии, гнусный документ, из-за которого пролито столько слез.
Затем шел комендант, которого сзади прикрывали Юлен и еще три человека, но они совершенно терялись среди людей, грозящих кулаками, машущих саблями, потрясающих пиками.
Неподалеку от этой группы и почти параллельно ей по широкой артерии Сент-Антуанской улицы, соединяющей бульвары с рекой, двигалась вторая, сопровождаемая такими же громкими и такими же ужасными угрозами; в ней вели г-на де Лома, которого мы уже однажды видели, когда он попытался воспротивиться воле коменданта, но в конце концов подчинился решению Делоне продолжать оборону крепости.
Господин де Лом был добрый, храбрый и во всех отношениях превосходный человек. Придя в Бастилию, он добился некоторого смягчения ее режима. Но народ этого не знал. Видя блистательный мундир, народ принимал его за коменданта. Между тем сам комендант благодаря серому кафтану без всяких украшений, с которого он сорвал ленту ордена Святого Людовика, укрывался под его сомнительной защитой, и просветить толпу могли только те, кто знал Делоне в лицо.
Перед выходом из Бастилии Юлен призвал к себе самых надежных и верных друзей, самых отважных солдат народа, отличившихся в сражении, и несколько человек откликнулись на его призыв и попытались исполнить его благородное решение – защитить коменданта. Беспристрастная история сохранила память о троих; их звали Арне, Шолла и де Лепин.
Четыре человека, предводительствуемые, как мы уже упоминали, Юленом и Майаром, старались уберечь жизнь того, чьей смерти требовали сто тысяч глоток.
Их окружали также несколько гренадеров французской гвардии, чьи мундиры, обретшие за последние три дня огромную популярность, народ просто боготворил.
На г-на Делоне не сыпались удары, так как его великодушные защитники парировали их, но он не был защищен от проклятий и угроз.
На углу улицы Жуй из пяти гренадеров, присоединившихся к процессии при выходе из Бастилии, не осталось ни одного. То ли их отвлекло по пути восхищение толпы, то ли таков был расчет убийц, но Жильбер видел, как они исчезли один за другим, как исчезают зерна четок в руке того, кто их перебирает.
С этого момента Жильбер уже предвидел, что победа будет омрачена кровью; он хотел спрыгнуть со стола, служившего ему триумфальным щитом, но железные руки не отпускали его. Понимая свое бессилие, он послал на помощь коменданту Бийо и Питу, и они, послушные его приказу, приложили все силы, чтобы преодолеть людские волны и добраться до Делоне.
Группа его защитников и впрямь нуждалась в подкреплении. Шолла, не евший со вчерашнего дня, чувствовал, что силы его на исходе; от слабости он упал и едва успел встать, пока толпа не затоптала его.
С его падением появилась брешь в стене, пробоина в плотине.
Какой-то мужчина ринулся в эту брешь; схватив ружье за ствол, он обрушил чудовищный удар на непокрытую голову коменданта.
Однако де Лепин заметил, как взметнулся приклад; он, вытянув руки, бросился между Делоне и нападающим, и удар, предназначенный пленному, попал ему в лоб.
Он был оглушен, кровь из раны заливала ему глаза; пошатываясь, он стирал ее, а когда вновь обрел способность видеть, между ним и комендантом было уже расстояние шагов в двадцать.
И в этот момент к Делоне пробился Бийо, таща за собой Анжа Питу.
Бийо сообразил, что Делоне опознают, главным образом, по тому, что он единственный идет с непокрытой головой.
Бийо снял шляпу и нахлобучил ее на голову коменданту.
Делоне обернулся и узнал Бийо.
– Благодарю, – сказал он, – но что бы вы ни делали, вам все равно не спасти меня.
– Дайте только добраться до ратуши, – отвечал Юлен, – и я ручаюсь за вашу жизнь.
– Да, – согласился Делоне. – Но вот только доберемся ли мы до нее?
– С божьей помощью, попытаемся по крайней мере, – бросил Юлен.
Действительно, надежда появилась, они подошли уже к ратушной площади, однако она оказалась заполнена людьми, у которых были засучены рукава и которые потрясали саблями и пиками. По улицам на площадь уже долетела весть, что ведут коменданта Бастилии с его помощником, и толпа ждала их, подобная своре псов, что принюхивается к ветру и щерит клыки.
Как только процессия вступила на площадь, толпа бросилась на нее.
Юлен видел, что здесь их подстерегает самая главная опасность, здесь произойдет последний и решительный этап борьбы; если бы он мог приблизить каменные ступени лестницы к Делоне, если бы мог перебросить Делоне на лестницу, комендант был бы спасен.
– Ко мне, Эли! Ко мне, Майар! – вскричал он. – Ко мне, люди с благородным сердцем! Под угрозой наша честь!
Эли и Майар услышали зов; они вклинились в толпу, и народ сделал вид, будто уступает им: он расступился перед ними и тут же сомкнулся.
Эли и Майар оказались отрезаны от основной группы и уже не смогли соединиться с ней.
Толпа увидела, что она вот-вот добьется своего, и предприняла еще одно яростное усилие. Словно гигантский удав, она обвила своими кольцами группу. Бийо подняло, закружило, потащило куда-то; Питу, державшийся за фермера, тоже был увлечен этим водоворотом. Юлен споткнулся на первых ступеньках ратушной лестницы и упал. Он было поднялся, но тут же снова упал, следом за ним рухнул и Делоне.
Упав, комендант остался тем, кем был; до последнего мгновения он не умолял, не просил пощады, а только прохрипел:
– Уж коль вы свирепей тигров, не длите мои муки, убейте сразу.
Ни один приказ не исполнялся с такой же точностью, как эта его просьба; в один миг над упавшим Делоне склонились лица, на которых была написана угроза, взметнулись руки, сжимающие оружие. Несколько секунд было видно, как эти руки тычут вниз оружием; затем на пике взметнулась отрубленная голова, истекающая кровью; на мертвом лице Делоне сохранилась бледная презрительная улыбка.
Это была первая голова.
Жильбер видел все, что происходит, и опять хотел кинуться на помощь, но опять две сотни рук удержали его.
Он отвернулся и вздохнул.
Эта отрубленная голова с открытыми глазами была поднята, словно для того, чтобы послать взглядом последний привет де Флесселю, который стоял, окруженный выборщиками, как раз в окне напротив.
Трудно сказать, кто был бледнее – живой или мертвый.
Вдруг у того места, где валялось тело Делоне, послышались ропот, крики. Одежду Делоне обыскали и в кармане камзола обнаружили записку, присланную купеческим старшиной, ту самую, которую комендант показал де Лому.
В ней, как помнит читатель, было написано:
Громовые проклятия взметнулись с мостовой к окну, где стоял де Флессель.
Не догадываясь о причине, он почувствовал угрозу и отпрянул от стекла.
Но его уже видели, уже знали, где он, и толпа устремилась вверх по лестнице; на сей раз то был всеобщий порыв, и те, кто нес доктора Жильбера, отпустили его, увлекаемые этим приливом, вздымаемым вихрем ярости.
Жильбер тоже хотел пройти в ратушу, но не затем, чтобы мстить, а чтобы защитить де Флесселя. Он уже поднялся на первые ступеньки, как вдруг почувствовал: кто-то настойчиво тянет его назад. Он обернулся, намереваясь избавиться от этих новых знаков внимания, но увидел Бийо и Питу.
– Что там происходит? – спросил доктор, указывая в сторону улицы Тиссерандри.
– Идемте, доктор, идемте, – произнесли одновременно Бийо и Питу.
– Убийцы! – вскричал Жильбер. – Убийцы!
Дело в том, что помощник Делоне рухнул, пораженный ударом топора; разъяренный народ расправился и с жестоким, своекорыстным комендантом, притеснявшим несчастных узников, и с благородным человеком, который неустанно помогал им.
– Да, идем отсюда, – промолвил Жильбер. – Мне стыдно, что меня освободили эти люди.
– Успокойтесь, доктор, – отозвался Бийо. – Те, кто сражался там, и те, кто убивает здесь, – разные люди.
Доктор начал спускаться с лестницы, на которую он поднялся, стремясь на помощь к де Флесселю, и тут людской поток, который совсем недавно ворвался под арку, извергся из нее. Он влек с собой человека, который отбивался, пытаясь вырваться.
– В Пале-Рояль! В Пале-Рояль! – вопила толпа.
– Да, дорогие друзья, в Пале-Рояль! – вторил ей этот человек.
Толпа увлекала его к реке, словно вовсе не собиралась доставить его в Пале-Рояль, а намеревалась утопить в Сене.
– Еще один, которого собираются прикончить! – воскликнул Жильбер. – Попытаемся спасти хотя бы его.
Но только он это произнес, раздался выстрел из пистолета, и дым скрыл де Флесселя.
Жильбер, охваченный безмерным гневом, прикрыл глаза рукой; он проклинал народ, который, будучи столь велик, не нашел в себе силы сохранить чистоту и запятнал свою победу тройным убийством.
А когда он отнял руку от глаз, то увидел три головы, насаженные на пики.
To были головы де Флесселя, де Лома и Делоне.
Одна возвышалась над ступенями ратуши, вторая посреди улицы Тиссерандри, третья на набережной Пельтье.
Они образовали собой как бы вершины некоего треугольника.
– О Бальзамо, Бальзамо! – со вздохом прошептал доктор. – Неужто этот треугольник и символизирует Свободу?
И он устремился к улице Корзинщиков, увлекая за собой Бийо и Питу.
XX. Себастьен Жильбер
На углу улицы Планш-Мибре доктор увидел фиакр, остановил и сел в него.
Бийо и Питу уселись рядом с ним.
– В коллеж Людовика Великого! – крикнул Жильбер, откинулся на спинку сиденья и погрузился в глубокую задумчивость. Бийо и Питу не решились нарушить ее.
Переехав через мост Менял, фиакр покатил по улице Сите, въехал на улицу Сен-Жак и остановился у коллежа.
Париж был в крайнем возбуждении. Новость уже разнеслась по всему городу; слухи об убийствах на Гревской площади перемешивались с горделивыми рассказами о взятии Бастилии; на лицах можно было прочесть, какое разное впечатление производят такие вести на разных людей – ведь на лице высвечивается все, что происходит в душе.
Жильбер не выглянул в окно, не промолвил ни слова. Есть нечто смехотворное в народных овациях, а именно так и воспринимал Жильбер свой сегодняшний триумф.
И потом ему казалось: хоть он и пытался предотвратить кровопролитие, несколько капель пролитой крови все-таки попало на него.
У ворот коллежа доктор вышел и знаком позвал с собою Бийо.
Питу же остался сидеть в фиакре.
Себастьен все еще был в лазарете; принципал коллежа, как только ему доложили о прибытии доктора Жильбера, сам проводил его к мальчику.
Бийо при всей своей ненаблюдательности хорошо знал характер отца и сына и внимательно следил за тем, что происходило у него на глазах.
Насколько мальчик был уязвим, раздражителен и нервичен в горе, настолько спокоен и сдержан он был в радости.
Увидев отца, Себастьен залился бледностью и словно лишился дара речи. У него только слегка задрожали губы.
Потом с криком радости, похожим на крик страдания, он бросился на шею к отцу и молча обнял его.
Доктор так же молча обнял сына. А потом, выпустив из объятий, долго всматривался с улыбкой скорее печальной, чем счастливой.
Наблюдатель более опытный, чем Бийо, мог бы подумать, что мальчика и его отца связывает горе либо преступление.
С Бийо Себастьен был не так сдержан. Когда, наконец, он оказался способен видеть не только отца, появление которого полностью захватило его внимание, то подбежал к добряку фермеру, повис у него на шее и сказал:
– Вы храбрец, господин Бийо. Вы сдержали слово. Благодарю вас.
– Это было не так-то просто, господин Себастьен. Вашего батюшку крепко заперли, и пришлось кое-что сломать, прежде чем мы вытащили его.
– Себастьен, – с некоторой тревогой поинтересовался доктор, – вы здоровы?
– Да, отец, – ответил мальчик. – Хоть вы и нашли меня в лазарете.
Жильбер улыбнулся.
– Я знаю, почему вы здесь, – сказал он.
Мальчик в ответ тоже улыбнулся.
– Вы тут ни в чем не нуждаетесь? – продолжал доктор.
– Благодарю вас, нет.
– Ну что ж, мой друг, я вам даю только один совет, все тот же: трудитесь.
– Да, отец.
– Я знаю, что это слово для вас не пустой и надоедливый звук. Если бы я думал иначе, я не стал бы вам это говорить.
– Не мне, отец, отвечать вам на это, – заметил Себастьен, – а нашему превосходному наставнику господину Берардье.
Доктор повернулся к г-ну Берардье, и тот сделал знак, что хочет сказать ему несколько слов.
– Подождите немножко, Себастьен, – сказал доктор сыну и подошел к принципалу.
– Сударь, – спросил Себастьен у фермера, – а не случилось ли какого-нибудь несчастья с Питу? Он ведь был с вами.
– Он сидит в фиакре у ворот.
– Отец, – попросил Себастьен, – позвольте господину Бийо привести сюда Питу, я был бы рад повидаться с ним.
Жильбер кивнул, и Бийо вышел.
– Что вы мне хотели сказать? – осведомился Жильбер у принципала.
– Только то, что этому мальчику надо советовать не трудиться, а побольше развлекаться.
– Простите, господин аббат, не понимаю.
– Себастьен – прекрасный молодой человек, и все любят его, как сына или как брата, но… – Аббат замолчал.
– Продолжайте, – попросил Жильбер.
– …но если не принять мер, то его убьет…
– Что? – прервал аббата Жильбер.
– …труд, который вы так настойчиво ему рекомендуете.
– Труд?
– Да, сударь, труд. Если бы вы видели его за партой… Он сидит, скрестив руки, сосредоточенно уставясь в словарь.
– Трудится или мечтает?
– В том-то и дело, сударь, что трудится: ищет точное выражение, древний оборот, греческую или латинскую форму. И так он может проводить часы напролет. Да вот взгляните, даже сейчас…
И действительно, хотя не прошло и пяти минут, как отец отошел от Себастьена, а Бийо вообще расстался с ним буквально несколько секунд назад, мальчик впал в задумчивость, напоминающую экстаз.
– И часто с ним такое? – с тревогой спросил Жильбер.
– Я мог бы сказать сударь, что это обычное его состояние. Видите, он опять трудится.
– Вы правы, господин аббат, – согласился Жильбер. – И теперь, когда увидите, что он вот так трудится, постарайтесь его отвлечь.
– Мне будет очень жаль это делать, потому что так он обдумывает сочинения, которые когда-нибудь прославят коллеж Людовика Великого. Говорю вам, через три года этот мальчик получит все премии на конкурсах.