– Да, – ответила Мериамон.
Сехмет примерилась к высоте покрытых шелком колен и прыгнула. Сизигамбис не шевельнулась, а кошка терлась об нее, мурлыкая и обольщая.
Сизигамбис была выше всего того, что могло наслать на нее человеческое существо, но Сехмет была воплощением богини. И Сизигамбис осторожно сдалась и коснулась пальцем спинки, изгибавшейся перед ней. Сехмет скользнула под ее руку, толкая твердой круглой головой. Мериамон медленно перевела дыхание. От этой Сехмет можно ждать всего.
– Осторожно, – сказала она, – с ней надо быть почтительным. У нее такие острые когти.
– Такие только и нужны, – ответила Сизигамбис. Она не отступила. Как не похоже на ее сына: насколько неизмеримо более царственно.
Евнух принес наконец стулья, серебряные чаши со сладким вином, приторные персидские сладости. Таис была довольна: Мериамон заметила, как сверкнули ее глаза.
– Твоя кошка прекрасный посол, – сказала Таис.
– Она не моя кошка. – И словно опровергая ее слова, Сехмет перебралась с колен царицы-матери к Мериамон и уселась в позе, исполненной напряженного любопытства, напоминая фигурку в храме. Мериамон погладила изящное золотисто-коричневое ушко с дырочкой для сережки. Сережка осталась в храме Амона, чтобы лишний раз не вводить в искушение дорожных разбойников.
Мериамон поглядела на чашу с вином, которую ей дали, собралась уже было выпить ее, но внезапный шум помешал ей. Вбежал евнух, зеленый от ужаса, и пал к ногам Царицы-матери.
– Госпожа! – еле выговорил он. – Ой, госпожа, они пришли, они здесь, они хотят… они говорят…
Евнухи Царицы-матери застыли. Их обуял страх, ужас, не только от самого известия, но и от того, каким образом оно пришло. Сизигамбис посмотрела на гонца с непоколебимым спокойствием.
– Кто – они?
– Враги! – завопил евнух, потом он, казалось, справился с собой. – Великая госпожа, царь, царь эллинов.
Сизигамбис застыла, выпрямившись еще больше.
– Сам царь? Он здесь?
– Да, великая госпожа. И – спаси нас Ахурамазда, защитите нас, бессмертные, – он желает говорить с тобой.
– Говорить со мной? – Она, казалось, размышляет вслух. – Но мы же принадлежим ему. Он победил нас. Он может делать все, что пожелает.
– Он же варвар, – сказал евнух.
– Он царь. – Голос Сизигамбис прозвучал холодно. – Скажи ему, что он может поговорить с нами.
Евнух собрался с силами и убежал. Сизигамбис сидела неподвижно. Ее длинные пальцы лежали на подлокотниках кресла, сжимаясь и разжимаясь, но голос был спокоен. Она отослала дочерей и их прислужниц во внутренние покои, оставшись только со своей компаньонкой и старшим из евнухов. Аккуратно, не спеша опустила вуаль на лицо. Через мгновение Барсина последовала ее примеру.
Они могли слышать, как царь идет по шатру: внезапное волнение, потом внезапная тишина. Таис сидела спокойно, без улыбки. Мериамон наслаждалась моментом: увидеть Царицу-мать Персии испуганной и преодолевающей свой страх – это было приятно.
Они вошли вдвоем вслед за евнухом, бок о бок, поддерживающие друг друга даже в этом чуждом месте. Гефестион немного впереди, настороже, обводя комнату внимательным взглядом. Александр почти терялся в его тени. Он казался гораздо меньше и худощавей, чем был, как мальчишка, без головного убора и в простом хитоне, без всяких церемоний.
Сизигамбис поднялась. Она была очень высокой, на целую ладонь выше Гефестиона. Пока он медлил, держа руку на рукояти меча, она упала без чувств.
Гефестион смотрел в изумлении, бледный от волнения, потом покраснел.
– Госпожа, – воскликнул он, – госпожа, я не царь!
Голос Барсины, как эхо, повторил эти слова, слегка дрожа, но ясно, переводя с греческого на персидский.
Царица-мать поднялась. Лицо ее было спокойно, как всегда, но губы были белые. Теперь она увидела Александра, слегка подавшись вперед, и ее взгляд замер на нем. Она снова начала падать.
Он подхватил ее.
– Нет, мать, ты не должна делать этого для меня.
– Ты царь, – начала она, и голос Барсины зазвучал эхом, чуть запаздывая. – Это моя ошибка… прости меня… какое наказание твое величество выберет…
– Все хорошо, мать, – сказал он приветливо, помогая ей сесть в кресло. – Он ведь тоже Александр.
Сизигамбис сжала его руку, как будто боялась упасть, и напряженно вглядывалась в его лицо. Он ответил ей таким же напряженным взглядом.
Царица-мать Персии первой опустила глаза и отпустила его руку. Следы ее пальцев багровели на его светлой коже; потом здесь будут синяки. Александр, казалось, не заметил этого. Медленно Сизигамбис опустила вуаль.
Может быть, Александр понял, что она делает. Он оглянулся, заметил стул и поставил его рядом с ее местом. Евнухи ахнули. Дело не в том, что он осмелился, но он сделал это без всяких церемоний. Александр взял руку Сизигамбис, как будто их ничто не разделяло – ни обстоятельства, ни язык, ни непонимание.
– Послушай, мать, похоже, ты изрядно переволновалась, я так надолго оставил тебя одну. Прости меня за это. У меня было так много дел. Ты простишь меня?
– Сомневаюсь, – ответила Сизигамбис, – что тебе вообще можно что-либо возразить.
Он улыбнулся своей неожиданной улыбкой. Ее глаза изумленно блеснули.
– О, я вижу, что ты удивлена. Я хочу, чтобы ты знала, что здесь ты в безопасности. И другие женщины будут в безопасности, когда мы их поймаем.
Снова она изучала его лицо. Не то чтобы она в нем сомневалась, но ей как будто хотелось убедиться, что он настоящий, что он не снится ей.
– Почему? – спросила она.
Он по-мальчишески пожал плечами, наклонив голову так, как это делал только он один.
– Я не воюю с женщинами.
– Тогда, – произнесла она с горечью, неожиданной при таком спокойном лице, – ты не должен больше воевать с моим сыном.
Александр не удивился.
– В его армии есть настоящие мужчины, – возразил он. – Надо дать им возможность заслужить честь и славу.
– Может быть, – ответила Сизигамбис. Он похлопал ее по руке.
– К сожалению, мне нужно идти. Но я приду еще, если ты примешь меня.
– Я всегда приму тебя, – ответила она.
– Хорошо, – сказал Александр с явным удовольствием. – Надеюсь, теперь ты будешь чувствовать себя спокойнее. Тебе не угрожает опасность, потому что я сам охраняю тебя.
– Я больше не боюсь, – ответила Сизигамбис. – теперь я знаю, каков ты.
Александр поднялся, опустив ее руку ей на колени, осторожно, как только что вылупившегося птенца.
– Всего доброго, мать. Пусть боги охраняют тебя.
– Пусть Ахурамазда и добрые боги защитят тебя, – напутствовала его Сизигамбис, – царь, господин мой.
4
– Все это была только игра, – сказала Таис. Легкие Мериамон переполнял свежий воздух, от которого после душных ароматов гарема кружилась голова, ощущение свободы широкого неба над головой и земли под ногами опьяняло. Сехмет слегка куснула ее за ухо, Мериамон пришла в себя и удивленно взглянула на Таис.
– Царь говорил, что думал.
– Да, конечно. – Таис обошла солдата, которому случилось перебрать вина. Он потянулся к Мериамон и получил молниеносный удар когтистой лапы Сехмет. – Однако он прекрасно сознавал, как это смотрится. Да и старая царица, разве она не впечатляет? Ей нужно было бы быть царем, тогда бы мы не праздновали здесь победу.
– Поэтому я рада, что она женщина.
Таис засмеялась.
– И тем не менее ты была с ней очень учтива. В Египте было очень плохо?
– Да. – Мериамон плотнее закуталась в плащ. Ей не хотелось говорить об этом, не хотелось вспоминать. – Мне бы надо вернуться в лазарет: там еще надо кое-что сделать.
– Погоди, – сказала Таис. – Тебя поместили с мальчиками Филиппоса?
– Да.
– Больше тебе не придется там жить. Мой шатер слишком большой для меня одной: Птолемей подарил мне его после битвы. Там даже есть комнаты, как в шатре Великого Царя. В одной из них тебе будет вполне удобно.
– Но… – начала Мериамон.
– Тебе также нужна другая одежда. И место, где ее держать. Филиппос должен внести тебя в списки и выдавать продовольствие: если он этого не сделал, напомни ему. Мы все здесь зарабатываем себе на жизнь и должны получать за это плату.
Мериамон медленно покраснела. К счастью, Таис не смотрела на нее.
– Я покажу тебе, где мой шатер, – продолжала Таис. – Моя служанка Филинна позаботится и о тебе. Она все время жалуется, что я не причиняю ей много хлопот.
Если Таис что-то приходило в голову, ее невозможно было остановить. Мериамон оказалась в шатре, огромном, как лавка торговца в Фивах, разделенном на несколько комнат: одна впереди, одна в центре и две маленькие сзади. Обстановка, должно быть, принадлежала какому-нибудь персидскому вельможе. Был даже комод, набитый бельем из простого полотна, но прекрасной работы.
– Должно быть, его жены немало поработали над этим, – сказала Таис, проведя рукой по расшитой рубашке.
– Только не жены, – возразила Мериамон. – В Персии знатные женщины не занимаются рукоделием: это считается недостойным занятием. Это сделали рабы, а может быть, куплено на рынке.
– Странно, – сказала Таис. – Ты будешь носить это?
Мериамон приложила к себе рубашку и рассмеялась.
– Это вряд ли! В нее поместится трое таких, как я. Но мне действительно нужно сменить одежду.
– Я позабочусь об этом, – подала голос служанка Филинна. Она была ненамного старше своей госпожи и вела себя совсем не как рабыня. Она говорила, что думала, и, видимо, не боялась за это наказания. – Что бы на тебя надеть? Вряд ли тебе пристало носить персидский костюм, и к тому же мужской. Но в женском платье в лагере тоже небезопасно. Мужчины, – добавила она, – есть то, что они есть.
– Но я не могу ходить здесь в том, что носила дома, – возразила Мериамон. – Я замерзну. – Она призадумалась. – Придется и дальше носить мужское платье, по крайней мере пока не станет теплее. В этой части света всегда так?
– Летом здесь пекло, – ответила Филинна. – Значит, штаны. И женское платье, когда тебе захочется принарядиться. Так я займусь этим, госпожа?
– Действуй, – распорядилась Таис и добавила, когда служанка вышла: – Я бы хотела увидеть тебя одетой по-женски. Думаю, ты должна быть очень хорошенькая. – Она потрогала волосы Мериамон. – Какие волосы. И какие глаза. Как насчет ванны?
Мериамон уже стала привыкать к таким резким переходам Таис.
– Я бы отдала одну из своих душ за то, чтобы помыться и привести себя в порядок.
– Вот и сделаешь это, – сказала Таис.
Филинна была только главной из прислуги гетеры, а Таис могла бы в случае надобности позвать еще и несколько воинов. Внесли огромную бронзовую ванну из числа персидских трофеев, воду для нее и все, что только может понадобиться для хорошего купания. Впервые с тех пор, как покинула Кемет, Мериамон смогла сбросить с себя абсолютно все и погрузиться в исходящую паром воду с ароматом трав и бальзамов, предоставив ловким рукам служанок устранять все следы, оставленные долгими неделями путешествия. Сехмет, не одобрявшая неестественное пристрастие людей к воде, удалилась. Даже тень Мериамон была спокойна, погруженная в благоухающую воду.
Очень не хотелось вылезать, даже когда вода начала остывать. Еще больше не хотелось надевать снова грязную, пропотевшую одежду, когда каждая клеточка тела пела: «чистая, чистая, чистая…»
Пока Мериамон мылась, Таис куда-то выходила, и вот теперь она вернулась с целой охапкой одежды. Таис разложила свою добычу на столе.
– Это, конечно, не самое лучшее. На это нужно время. Но и это подойдет?
Видимо, кто-то из персидских вельмож брал с собой сына. Для взрослого перса одежда была слишком маленькой, а по качеству была лучше, чем даже одежда Таис. Белье из тончайшего полотна, сотканного в стране Кемет, пунцовые брюки из мягкой шерсти, чтобы заправлять в сапожки из оленьей кожи, шелковая рубашка лазурного цвета, по краю вышиты львы, пояс инкрустирован серебром, застежка из ляпис-лазури. Прекрасная зеленая шапка, вышитая серебром. Одежда сидела отлично и даже без плаща была теплей, чем одежда, которую носила до этого Мериамон.
– Когда-нибудь ты расскажешь мне, как тебе удалось добраться сюда в персидской одежде и безо всего, – сказала Таис.
– Достаточно просто, – ответила Мериамон. – У меня были лошадь и мул, на которых я ехала из Египта, и, с помощью богов, довольно быстро. Потом где-то южнее Тира мне встретился персидский разъезд. Они решили, что я должна им дань. Они застали меня врасплох, и их было слишком много, чтобы я могла отбиваться. Я дала им почти все, что они требовали. Они взяли бы и больше, но что-то их испугало.
Она не добавила, что это «что-то» убило одного из них, когда они удирали, того, кто хотел взять больше; от него-то ей и досталось мужское платье. В нем было теплее, чем в ее тонкой льняной одежде, и несколько безопаснее.
– Ты прошла весь путь одна?! – Таис не могла поверить.
– Ну… почти одна, – ответила Мериамон. Она чувствовала, как тень за ее спиной очнулась от дремоты.
– Я бы сказала, что ты опрометчива, но ты здесь, целая и невредимая…
Мериамон чуть покачала головой. Тень подчинилась неохотно, но Мериамон была сильнее, чем ее настороженность.
В лазарете мало что изменилось с тех пор, как она ушла оттуда. Двое самых тяжелораненых умерли. Один из них был гигант, которого прозвали Аяксом – его настоящее имя, как она узнала, было другое. Она удивилась, что плачет: она совсем его не знала, и все же он как бы принадлежал ей.
Николаос был более чем жив. Его перенесли из дальнего угла ближе ко входу. На коленях у него лежала книга, и он читал при свете лампы. Лежавшие рядом слушали. Стихи были незнакомые – мелодично звучавшие, они были написаны на диалекте, отличавшемся и от аттического, и от македонского:
О, бессмертная Афродита на резном троне,
Коварная дочь Зевса,
Умоляю тебя:
Не дразни, госпожа, мою душу
Сладким страданьем любви!
У Николаоса был красивый голос, когда он не звучал жалобно. И удивительный поэтический вкус. Мериамон любопытно было бы знать, о ком он думает, произнося эти плавнотекущие слова.
Появление Сехмет на секунду заставило его прерваться. Он поднял локоть, чтобы дать ей проскользнуть, а потом закончил чтение и бережно сложил книгу. На какое-то мгновение лицо его казалось умиротворенным, но скоро брови снова сошлись на переносице.
– Если ты будешь делать так слишком часто, – сказала Мериамон, – на лбу образуется канавка, и можно будет посадить там ячмень.
– А потом собрать урожай и наварить пива, – ответил он, и голос его прозвучал неприветливо. – Ведь это ты собираешься делать? Варить пиво?
– Сперва хлеб, – возразила Мериамон, – а потом пиво. Чьи это стихи ты читал?
– Сафо, – был ответ. – Настоящий поэт. Она с острова Лесбос, из Митилены.
Как раз в Митилене погиб муж Барсины. Но ему незачем об этом знать.
– У нее прекрасные стихи.
– Это книга моего брата, а ему дала ее Таис. Он одолжил ее мне, чтобы чем-то меня развлечь. – Николаос имел в виду, что ничего другого ему делать не разрешали.
– Он хорошо сделал, – сказала Мериамон. – Я скажу слугам, чтобы тебе дали немного вина. Думаю, тебе не повредит: туда добавят что-нибудь, чтобы уменьшить боль.
– Мне этого не нужно.
– Конечно, тебе не нужно. Но нужно другим, чтобы ты не будил их среди ночи своими стонами.
– Рука совсем не болит, – сказал он упрямо.
– Ты уже пробовал вставать?
– Мне не позволяют! – вспыхнул он. – Проклятье, ведь не нога же у меня сломана!
– Сегодня вечером можешь встать, но ненадолго, – разрешила она. – Не сейчас. Ты выпьешь вина, которое тебе принесут, и съешь то, что тебе дадут.