Улыбка Барсины осталась неизменной.
– Говорят, царь считает тебя другом.
– Мне так не говорили, – сказала Мериамон.
– Так говорят, – повторила Барсина. – А еще говорят, что ты могла бы быть ему больше, чем друг.
– Слишком много говорят. Сплошные разговоры.
– Если только это неправда.
Глаза Мериамон сузились. Это слово – ложь – было самым худшим из грехов, какие знали персы. Ездить верхом, стрелять, ненавидеть ложь – это было все, что должен был знать и уметь благородный перс; и, хотя было проще так говорить, чем поступать – поступать можно было только так.
Мериамон заговорила, тщательно подбирая слова:
– Чем я могла бы быть, знают только боги. Что я есть, ты видишь перед собой. Царь не любитель женщин.
– Царь… – Барсина запнулась. – Царь просил меня… быть…
Мериамон закусила губу. То, что поднималось в ней, была ревность. И смех: над собой, над царем, над Барсиной. Которая, хотя и была персиянкой, вовсе не имела в виду ранить чувства Мериамон. Мериамон не поднимала глаз, чтобы не выдать себя.
– И ты просишь моего совета?
– Я прошу у той, кто мог бы – кто должен был бы – быть той, кого он выбрал.
– Почему ты так считаешь?
– Это должна быть одна из дочерей Великого Царя. Мы все знаем это. Но он отказывается, из учтивости, потому что он мечтает о царственном жесте. Ты такой же царской крови, как и они, если он подумает об этом. Ты достойна его.
– А ты нет?
– Я уже старая, – ответила Барсина, которая вряд ли была старше Мериамон, а Мериамон была самое большее на год старше Александра. – Я уже не девушка, и я не царской крови.
– Может быть, именно поэтому он хочет тебя.
Барсина изумленно взглянула на нее.
Мериамон улыбнулась. Раз уж этот разговор начался, продолжать было нетрудно.
– Ты очень красивая, но это красота, которую он может достичь. Ты знаешь, он любит разговаривать с людьми. И трудно представить себе, что, когда лампы погашены, в постель с вами должен ложиться переводчик.
Барсина прижала ладони к щекам. У нее был такой вид, как будто она не знала, смеяться ей или гневаться.
– И конечно, – продолжала Мериамон, – это все Пармений. За ним стоит вся Македония, а Македония хочет, чтобы царь имел наследников. Но царь будет иметь их тогда, и только тогда, когда он сам этого пожелает. Он всегда так упорствовал, чтобы идти своим путем?
– Всегда, – пробормотала Барсина и отняла ладони от лица. – Откуда тебе известно, что я знала его?
– Я догадалась. Твой отец взял тебя с собой, когда отправлялся в изгнание в Македонию.
– Он взял нас всех. Иначе Великий Царь убил бы нас.
– Значит, – сказала Мериамон, – ты знала Александра, когда он был еще маленьким.
Барсина улыбнулась.
– Маленьким-то он был, но у него была воля гиганта. Он лез во все. Меня заставляли бегать за ним, потому что я была достаточно быстрая и достаточно маленькая, чтобы пролезть туда же, куда и он, и достаточно сильная, чтобы оттащить его, если не помогали уговоры. Он терпеть не мог, когда ему указывали, что делать.
– В это я могу поверить, – сухо сказала Мериамон. – Теперь ты понимаешь, почему он просил именно тебя. Ты знаешь его, он, наверное, помнит тебя. И это – его выбор. Если он вообще должен выбирать.
Барсина разгладила складку на платье, снова сложила и сжала ее.
– Он пришел ко мне сам и был очень краток. «Я бы хотел, чтобы ты стала моей любовницей, – сказал он, – если это устраивает тебя»
– А тебя это устраивает?
– Разве у меня есть выбор?
– Конечно! – Барсина разгладила другую складку, снова сложила и снова сжала. Мериамон продолжала мягче: – Он обидел тебя? Не предложив тебе стать царицей?
– Нет! – Казалось, сама эта мысль потрясла Барсину. – Конечно, нет! Я никогда не хотела быть царицей и не ждала этого. Но с его стороны делать вид, что я могу выбирать… Это жестоко!
– В этом нет жестокости, – возразила Мериамон. – Просто таков Александр. Я думаю, ему проще управляться с армией, чем с женщиной. И он привык иметь дело с мужчинами, которые могут сказать «нет».
– А если бы я так сказала, что бы он сделал? – спросила Барсина.
Она была испугана, Мериамон это ясно видела. Но Барсина была смелая женщина и упорно пыталась докопаться до истины.
– Что бы он сделал, когда вы были детьми? – спросила Мериамон.
– Но теперь он не ребенок, – ответила Барсина. – Он – царь.
– Все равно он Александр.
Барсина задумалась, и между бровями ее появилась тонкая складка.
– Наверное, – сказала она медленно, – он не сделал бы ничего. – Голос ее окреп, она заговорила увереннее: – Наверное, он попытался бы убедить меня, но никогда не стал бы заставлять. Он так не поступает.
Мериамон слушала и ждала.
– Я знаю его так давно, – пробормотала Барсина, – но ты знаешь его так хорошо.
– Я знаю только то, что известно всем.
– Но ты понимаешь.
– Понимают мои боги, – возразила Мериамон. Барсина села. Ее вряд ли могла шокировать чужая вера, поскольку она была женой эллинов.
– Я подумаю над тем, что ты сказала. Правы были те, кто назвал тебя мудрой и другом царя.
Мудры были боги Мериамон. И дружба была частью этой мудрости. Она не сказала этого. Барсине просто нужно было с кем-нибудь поговорить, чтобы самой решить, что же ей делать. Было нечто большее, чем ирония в том, что персидская женщина искала мудрости у египтянки, у врага, но сейчас Мериамон об этом не задумывалась.
Боги мудры и непредсказуемы в своей мудрости. Тень Мериамон только смеялась. Она не видела ничего странного в том, что Мериамон понравилась персиянка, персиянка, которая к тому же наполовину эллинка. Она будет любить эллинку и ненавидеть персиянку, раз боги захотели этого. И ни при чем тут и память, и ум, и здравомыслие, и хорошая чистая ненависть.
7
Армия Александра спустилась в Финикию, где море со стороны заходящего солнца, а горы Ливана вырисовываются на утреннем небе. Снег на горах, когда они не были закрыты облаками, сверкал бело и чуждо для глаз рожденного в стране Кемет.
Это была странная, узкая страна, зажатая между стеной гор и водами моря: глубокие ущелья и теснины, стремительные реки, плоские долины, где усталые люди и животные могли найти отдых. Это было бы похоже на Элладу, говорили эллины, не будь здесь так узко. Македония была шире, ее народ знал горы и называл их своим домом. Македонцы со смехом забирались на самые крутые склоны и в самый холод ходили с голыми руками и ногами и даже вовсе раздевшись.
Здесь, на этой маленькой земле у великого моря, на прибрежных утесах жили люди. При приближении армии они отплыли от берега на своих лодках, оставив в деревнях только собак и домашнюю птицу.
Александр не позволил армии грабить эти деревни. Воины, которые оказались пошустрее, поймали несколько куриц, а собак никто не тронул. Некоторые шутники прыгали у кромки прибоя, что-то кричали сидевшим в лодках людям, не то насмехаясь, не то успокаивая их.
Маратос был совсем другое дело. Это был город, и немаленький, на высокой скале, а внизу гавань с кораблями. Александр взял его без боя. Правитель этой страны сдался при одном слухе о приближении армии и короновал Александра золотой тиарой в знак признания его власти.
Александр принял это как должное. Его армия – настоящие дикари, даже лучшие из них, – праздновала бескровную победу, а Стратон, сын правителя, скрипел зубами и платил за все. Маратос был процветающим торговым городом и мог скоро восполнить свои потери; а его собственный город Арадос на отдаленном острове, куда армия Александра добраться не могла, был в безопасности.
– На кораблях можно, – сказал Нико, но говорил он это не Мериамон. Она отправилась на базар купить каких-нибудь безделушек, и несколько царских друзей отправились с ней и ее стражем. Она была хорошо защищена, окруженная стеной здоровенных македонцев, и Нико на этот раз был почти счастлив.
Такое было уже не впервые, хотя Мериамон и видела, что он с трудом сносит насмешки над своей новой обязанностью. Но его друзья были как все здравомыслящие эллины: они смотрели на Мериамон и видели в ней женщину и чужестранку, и тут, конечно, можно было нахмуриться, но они видели в ней также жрицу и оракула, а посему обращались с ней уважительно, потому что так им было спокойнее, и приветствовали Нико с искренней радостью. После этого он быстро успокоился и говорил теперь с ними о кораблях.
– Если бы у нас был флот, – сказал он, – мы были бы в два раза грознее и сильнее, чем теперь. Персы сильны на море; пока у нас нет кораблей, их флот угрожает нам с тыла.
– Да, но когда это мы были сильны на море? – поинтересовался один из спутников.
– Нам это было и не нужно, – отвечал Нико. – Наши прадеды были пастухами и охотниками. Они одевались в шкуры и были счастливы, когда на праздник у них была чарка вина. Филипп все это изменил. Он поднял нас, он сделал нас силой. Он создал лучшую в мире армию. Теперь Александр пользуется этой армией. Но если он хочет действительно добиться чего-либо, в придачу к армии нужен еще и флот.
– Зачем, если он просто отнимет у Персии греческие города? А в этих городах есть свои корабли, если они ему понадобятся.
– Но корабли не его, – возразил Нико. – Зачем только боги дали тебе глаза, если ты не видишь того, что прямо перед тобой?
– Я вижу перед собой винную лавку и прислужника, за которого я отдал бы весь флот. Эй, красавчик, подожди меня!
Он устремился вперед, а за ним и все остальные. Нико посмотрел им вслед.
– Щенки, – пробормотал он.
– Ты меня радуешь, – сказала Мериамон.
Он замер. Он совсем забыл о ней. Его лицо замкнулось, и он весь обратился во внимание. Мериамон вздохнула. Он никогда не позволял ей забыть, что для него общение с ней было обязанностью, а не удовольствием.
– Не знаешь ли, где мне найти золотых дел мастера?
– Это там, – ответил он. – Мы проходили мимо, когда шли сюда.
Она слушала тогда слишком внимательно и не заметила.
– Проводи меня, – сказала она.
Она купила сережку-колечко для Сехмет и размышляла, что бы выбрать для Таис. У гетеры было много украшений; это была ее обычная плата. Для Таис нужно что-нибудь другое, совсем другое.
Когда Мериамон шла на базар, настроение у нее было вполне безоблачным, но омрачилось почти до бури к тому моменту, когда она вышла от золотых дел мастера. Тот был египтянином и предложил ей пива, которое варила его жена. Тонкие черты его темного лица, тонкий вкус его темного пива пробудили в ее сердце острую тоску по родине. Ей очень не хотелось уходить от него, но еще хуже было бы остаться и думать, что судьба связала ее с варварами.
Она уже не вернулась на базар, а отправилась прямо в лагерь за городскими стенами, в палатку врачей. В лазарете уже не оставалось раненых: последние, самые тяжелые, или умерли, или достаточно оправились, чтобы его покинуть. Были только несколько человек, подхвативших заразу, гулявшую в окрестностях, пара симулянтов, которых пользовали всяческими ужасными, но вполне безвредными снадобьями, конюх, которого лягнула лошадь, и слуга, обварившийся на кухне. Здесь ей нечего было делать. Можно было бы сходить на базар за лекарственными растениями и снадобьями, но ей не хотелось возвращаться туда. Вместо этого она пошла к себе в шатер, чтобы там поразмыслить и успокоиться.
Но в шатре была Таис с Птолемеем и целой армией поклонников. Они не могли даже дождаться подобающего часа, а может быть, они вообще не расходились со вчерашнего дня? Кто-то приволок бочонок с яблоками, а кто-то сказал, что Александр придет, как только покончит с делами в шатре Великого Царя, потому что Александр обожает яблоки.
– Помнишь, как мы плавали на лодках по реке – Киднос, что ли? И у нас была яблочная война, лодка Александра против лодки Неарха, и Александр победил благодаря последнему огрызку.
Сам Неарх, узкобедрый критянин, с длинными кудрями и умными глазами, смеялся вместе со всеми.
– Прямо в сердце, сразил меня наповал! Замечательное было морское сражение!
Мериамон было не до смеха. Ее охватило такое же уныние, как Нико в его худшие времена, и вроде бы без всякой причины. Она убежала, воспользовавшись их весельем, куда глаза глядят, лишь бы было тихо.
Мериамон пошла к коновязям, которые находились в конце лагеря. Эллины считали пределом унижения ездить на мерине или на кобыле. Их жеребцы были настоящие звери, и их крепко привязывали за недоуздки подальше от захваченных персидских кобыл. Конское ржание, в отличие от людского шума, даже успокаивало. Большинство коней были очень чутки и стояли, навострив уши, ожидая, чтобы их приласкали.
Конь Александра имел отдельную палатку и целую армию слуг, как царь, и, как царь, он правил ими милостиво и строго. У него была и охрана: царские стражники, сменяясь, несли здесь службу, как при Александре.
Двое стражников не возражали, когда Мериамон прошла мимо них к стойлу жеребца. Может быть, на них подействовал вид Нико в плаще царского друга, который им еще надо было заслужить. А может быть, им захотелось немного развлечься. Один из них даже осмелился улыбнуться Мериамон, и она слегка улыбнулась в ответ.
Царский конь был тоже привязан, но не за недоуздок, а на длинном поводе, позволявшем ему почти свободно бродить вокруг. По сравнению с персидскими стройными красавцами, в нем не было ничего замечательного: невысокий, с тяжелой шеей и горбатой мордой. Но даже стреноженный, он двигался превосходно, а глаз, который он скосил на Мериамон, был ясным и озорным.
Она почтительно приблизилась к нему. Конь смотрел, насторожив уши, ноздри его раздувались, чтобы уловить запах. Она увидела на его плече тавро – голову быка, от которой он получил свое имя.
– Буцефал, – сказала она. Конь фыркнул. Мериамон улыбнулась и подошла достаточно близко, чтобы потрогать его. Она положила руку ему на шею, погладила бархатистую морду. Конь деликатно лизнул ее ладонь, как будто стараясь опровергнуть сказки о нраве боевых коней, которые ей приходилось слышать.
Конь был уже не молод: над глазами глубокие впадины, кожа плотно прилегает к черепу. Но он двигался, как молодой, косил глазом, как молодой, словно говоря, что он ведет себя так спокойно только из вежливости, но что он царь и поступает так, как пожелает. Буцефал был почти ровесником царю и ей самой.
Ее тень почувствовала в нем силу, ведь он был частью Александра, частью легенды, которая создавалась с самого момента рождения царя. Царь все еще сражался на нем в бою, все еще предпочитал его молодым и красивым коням, потому что это был Буцефал.
Конь поднял голову и заржал. Мериамон заткнула уши. Он замотал головой и пошел боком, пофыркивая.
Кобылы. Входили новые кобылы, со слугами и конюхами, на каждой персидская попона. Тень Мериамон напряглась: она почувствовала запах раскаленного железа, – запах персидской магии. Маги ставят охрану, но что они охраняют? Одни боги знают, что они делают за стенами, так близко от царя. Мериамон торопливо попрощалась с Буцефалом. Ее тень рвалась вперед, ее нужно было освободить. Мериамон бросилась бежать, а тень расправила крылья и полетела.
Маленькое гибкое существо в персидской одежде могло проникнуть туда, куда не прошли бы ни женщина, ни македонский воин. Прямо сквозь толпу, собравшуюся поглядеть на въезд персидского посольства, под руками и копьями стражи, охранявшей царя, сидевшего под балдахином Великого Царя на резном золоченом кресле, принадлежавшем Дарию. Александра предупредили, и он воспользовался своим преимуществом. На нем была золотая кираса и тяжелая золотая перевязь. Концы пурпурной ленты вились под легким ветерком, но сам царь сидел неподвижно.
Мериамон остановилась во внутреннем ряду зрителей, между здоровенным македонцем и стройным нервным персом. Самый высокий из персов стоял перед царем – стоял прямо; понимает ли Александр, какое это оскорбление?