— Но это, — говорит он, — еще ничего. Вода здесь полосами: одна полоса теплая, другая — холодная. От
этого руки и ноги судорогой сводит. Крикнуть не успеешь, как потонешь.
Я спорить не стал: может, и правду говорит дед.
— А вы, дедушка, те слова знаете? — спросил я.
— Какие слова? — удивился он.
— Да как же! Вы сами сказали, что здесь особые слова надо знать, а то рыбы не достанешь.
— Слова те заветные, — ответил он. — Кому они откроются, тот их и знает. А кто знает — не скажет. А кто
скажет, того хозяйка утопит.
— Какая еще хозяйка?
— А как же! Главная щука — самая Большая на озере щука — хозяйка... За какой-то грех она мне раз за
дорожку уцепилась. Полдня по озеру лодку волочила, все кругами, кругами. Водит, водит, потом и сама покажется.
Страшная! Длиной с мою лодку, а то и больше, пасть — как бочка без дна — красная, зубы — с мой палец, и на
голове — мох...
— Неправда, — говорю я, — таких щук не бывает.
Он только головой покачал.
— Мал ты еще. Ничего не знаешь, а я вот девятый десяток доживаю, всякого насмотрелся. Хочешь — верь,
хочешь — не верь.
Тут он высадил меня на берег, показал рукой в лес и говорит:
— Иди. Все прямо иди, чтобы солнышко тебе в левое ухо светило. Ручеек будет — перебредешь, неглубоко.
Я спросил, нет ли какой тропинки с озера.
— Отсюда, — ответил старик, — нету ни дорог, ни тропинок. И лучше ты забудь, что попал сюда. Худое это
место. А домой придешь — никому не говори, где был и что видел. Скажешь — беду накличешь... Вот оно какое.
Пайтово озеро!
— И ты до сих пор терпел, никому этого не рассказывал? — спросил Сережке.
— Никому.
— И не боишься?
— Чего?
— Старик не велел рассказывать, а ты рассказал...
— А я, может, потому и рассказал, что проверить охота, правду дед говорил или нет.
— Конечно, неправду! — отрезал Толька. — Я вот ни во что такое не верю — в приметы разные, в
предсказания... Все это чепуха!
— Ясно, чепуха! — поддержал Сережка.
Гусь молчал.
В полночь за стенкой шалаша забеспокоился Кайзер. Он всегда оставался на вольном воздухе и ложился
непременно у той стенки, у которой лежал Гусь.
— А вдруг сюда придет та волчица? — шепотом сказал Толька.
— Не придет. Раз у нее логово разорили, она далеко ушла и сюда не вернется.
Кайзер опять пошевелился. Было слышно, как он встал и, сопя, потянул носом воздух. Потом прошуршала
трава и, будто переломили спичку, хрустнул сучок.
— Слышал? — спросил Сережка.
— Тихо! — предупредил Гусь и сел, чтобы лучше слышать, куда пошел Кайзер.
Через несколько минут на реке раздался сильный всплеск, потом еще и еще раз.
— Это Кайзер? — спросил Толька.
— Нет. Он в воду не полезет, — ответил Гусь.
— А кто же тогда?
— Почем я знаю. Пошли на реку.
Ребята выскользнули из шалаша.
— Да это же у сетки, — догадался Гусь. — Бежим!
Кол, к которому была привязана сеть, раскачивался и вздрагивал, а на средине реки плескалась крупная,
видимо, рыба. Ощетинившийся Кайзер стоял у самой воды и неотрывно смотрел туда, где расходились широкие
круги.
Гусь отвязал плот, все трое вскочили на него и отчалили от берега.
Поплавки сетки были утоплены, а в том месте, где попала рыба, вода бурлила от мощных ударов хвоста.
Гусь погрузил руку в воду почти до плеча, нащупал верхнюю тетиву сети, не без труда приподнял ее и начал
перебираться руками от поплавка к поплавку. Он хорошо ощущал упругие рывки сильной рыбы, которая вот-вот
должна была показаться на поверхности.
— Теперь-то не уйдешь. Теперь-то наша будешь, — цедил сквозь зубы Гусь.
Тут раздался истошный визг, и Толька в чем был, сиганул в воду. Плот качнуло, сеть рвануло куда-то вниз, и
Гусь, потерявший равновесие, тоже оказался в воде. Фыркая и ругаясь, он бросился было к берегу, но услышал
плаксивый крик Сережки, опомнился и завертелся на место, отыскивая главами Тольку.
В нескольких метрах от себя Гусь увидел взметнувшуюся над водой Толькину руку, которая тотчас снова ушла
под воду. Ему сделалось жутко.
— Плот! Гони сюда плот!..— крикнул Гусь Сережке, а сам поспешил на помощь Тольке: он понял, что тот
запутался в сетке.
Улучив момент, Гусь схватил Толькину руку и что было сил рванулся к берегу. Но в тот же миг кто-то сильно
потащил Тольку в глубину. Балдея от ужаса, Гусь отчаянно заработал ногами. Под водой что-то оборвалось, и скоро
на поверхности показалась Толькина голова.
А плот все относило и относило течением.
— Ты, падла, шевелись там! — крикнул Гусь Сережке, который все еще маячил на середине реки.
Когда-то в школе рассказывали, что утопающим надо немедленно делать искусственное дыхание. Но как
делать, Гусь не знал. Он дотащил Тольку до берега, перевернул вниз головой и стал трясти.
— Ты только попробуй помереть, только попробуй!..— хрипел Гусь, по-своему возвращая к жизни
утопленника.
Он тряс Тольку до тех пор, пока тот не застонал.
— Ну вот! — облегченно вздохнул Гусь. — Так-то лучше...
Ребята стояли вокруг костра и сушили одежду. Комары тучами вились вокруг их голых тел, и Гусь, чтобы
больше было дыму, то и дело подбрасывал в огонь зеленью ветки,
Тольку все еще била лихорадка, он не мог связать и трех слов.
— Щука... Mox на голове! — вот единственное, что он пока сказал.
А Сережка рассказывал:
— Ты как сетку-то стал поднимать, щука-то и полезла кверху. Огромадная! И, правда, не голове у нее мох,
тина такая. Толька увидел да как заорет! И в воду. Потом, гляжу, и ты нырнул. Шест куда-то подевался, и меня
понесло...
— С вами лягушек ловить, а не рыбу, — ворчал Гусь. — Ладно, пуговица у пиджака оторвалась, а то бы
сидели в сетке с этой щукой.
— Слу-ушай! — прошептал Сережка, округлив глаза. — А ведь старик-то, который на Пайтове... Выходит,
он прав? Только ты рассказал нам — и сразу такое приключилось.
— Что приключилось? Сами виноваты... А вот мох на голове у щуки был, это правда. Сам видел. Думал,
показалось. Но всем-то троим не могло показаться...
Сетку снимали на восходе солнца. Точнее, снимал ее Гусь, а Толька и Сережка стояли на берегу и смотрели.
Рыбы попало на удивление мало — ухи на две. Никакой щуки, конечно, не было, но зато средина сети —
сажени на две — изорвана в клочья, даже верхняя тетива в нескольких мостах будто расстрижена ножницами.
Не успел Гусь переступить порог, как Дарья торжествующе объявила:
— Ты знаешь, какое мясо Толька тебе приносил?
— Какое? — спросил Гусь, предчувствуя недоброе.
— На третьей ферме телка клевером объелась, а ветеринар с этим лешим косопузым акт составили, будто
она удобрениями отравилась. В акте записали, что мясо этой телки закопано, а на самом деле его ветеринар с
бригадиром пополам разделили. Вот!
— Ты-то откуда все узнала?
— Узнала! Зоотехник-то в городе была, только вчерась утром приехала. Вот я ей и пожалилась...
— Ты сказала, что Толька приносил мясо?
— А как же! Как же я такое не скажу? Телку-то и раскопали. А там одна голова да копыта. Да еще шкура с
требухой. Мяса-то нету! Милицию вызвали, обыск у косопузого сделали и мясо нашли. Под полом, в бочке
засолено.
— Бригадира забрали?
— А чего забирать? Куда он теперь денется? Судить будут. С утра сегодня водку глушит. Дома всю посуду
переколотил, меня со свету сжить грозился, а Тольку, говорит, убью! С Толькой, говорю, как хошь — твой, а меня
пальцем не тронешь...
С улицы послышалась страшная ругань, визг, крики. Гусь бросился к окну. От бригадирова дома, огородами,
бежал Толька, а пьяный отец швырял вслед ему поленья и ругался последними словами. Гусь схватил кепку.
— Куда? Сиди дома! — цикнула Дарья. — Не встревай!
Но Гусь оттолкнул мать и выскочил из избы.
— Шпана! Мать отпихивать?! Да я тебя, гаденыша!..— кричала Дарья и стучала кулаком в раму.
На сарае бесновался Кайзер, по-собачьи поскуливая и коротко взвывая.
— Заткнись! — крикнул ему Гусь и бросился догонять Тольку.
Он нагнал его у самого леса, схватил сзади за плечо.
— А-а-а!..— дико заорал Толька, но, обернувшись, осекся и повалился на траву.
Гусь отшатнулся: вместо лица у Тольки была бесформенная кровавая масса.
— Чем он тебя так? — спросил Гусь и опустился на корточки возле товарища.
— У... ут... ут... утюгом,— едва выговорил Толька.
— Вот гад! Фашист!..— Гусь скинул майку, разорвал ее пополам. — Давай завяжу!
Толька отрицательно помотал головой.
— Луч... лучше бы... лучше бы я утонул! — выдавил он.
— Я те утону! Сказано, завязать надо! У тебя же весь нос расквашен.
Гусь кое-как перевязал Толькино лицо, оставив открытыми лишь глаза да нижнюю губу.
— Чего делать-то будем? — спросил он.
— Не знаю... Домой я больше не пойду! Совсем не пойду. Никогда!
— Правильно. Живи у нас. Точно!
Я с Кайзером на сарае сплю, и ты там же будешь.
— Не пойду. Он меня и там найдет. Убить грозился! Пьяный, на ногах еле стоит...
Гусь вздохнул.
— Тогда вернемся в шалаш. Уж там-то он тебя не найдет.
— Там щука...
— Ну и что? Рыбу я буду ловить, а ты дрова станешь собирать, уху варить... За морошкой на Журавлиное
болото сходим...
— Пойдем, — согласился Толька.
Когда-то Семениха была большой деревней, число дворов в ней доходило до восьмидесяти. Но в
послевоенные годы деревня стала таять и поредела настолько, что трудно было найти по соседству два жилых
дома. Во многих избах жили лишь старики. Зато летом в Семениху наезжало столько отпускников, что деревенька
превращалась в дачный поселок.
Отпускники приезжали целыми семьями и жили в своих домах, откуда ушли на поиски счастья в далекие
манящие города. Они ходили на рыбалку, загорали, собирали грибы и ягоды. Грибы сушили, мариновали, солили,
из ягод готовили варенье. А я конце лета пестрая шумная армия отпускников, нагрузившись ведрами, кадками,
банками, мешками, уходила на железнодорожный полустанок и разъезжалась по всей стране.
Колхозная работа отпускников не интересовала, и лишь те, которые специально приезжали помочь своим
старикам накосить сено «на проценты», сеноскосничали наравне с колхозниками. Но таких было немного, потому
что и коров-то в деревне было мало.
Из стариков держала корову только Марфа Пахомова, горбатая семидесятилетия старуха, которая жила в
центре Семенихи. Конечно, Марфе корова была не нужна, но в городе у нее жил единственный сын Николай —
отец большого семейства. Марфа копила молоко, сбивала масло, делала домашний сыр и все это отправляла сыну в
город.
Николай приезжал на сенокос каждый год. Он привозил с собой старших сыновей, работящих, серьезных
парней, и за три недели Пахомовы заготовляли столько сена, что положенных двадцати процентов с избытком
хватало Марфе для своей коровы.
Поговаривали, что Николай вовсе собирается переехать на жительство в деревню и потому следит за домом и
так крепко держится за корову.
Молва оказалась верной. В конце июня Николай вдруг приехал в Семениху со всем своим семейством и
имуществом. Это случилось в тот день, когда Гусь и Толька, жестоко избитый отцом, ушли на Корьюгу.
Возвращение Пахомовых всколыхнуло тихую деревеньку.
Бабы судили разное.
— Люди по городам разъезжаются, а он — из городу в деревню! — недоумевали одни.
— А чего в городе-то с этакой семьей жить? — возражали другие. — Сам восьмой. Там деньги с неба тоже
не сыплются.
— И здесь не малина. Хватит горюшка!..
— Ничего не хватит! Мужик работящий, вон как на покосе-то пластает! Не пьет, руки к хозяйству лежат,
сыновья большие... Получит участок, корова у Марфы хорошая. Чего еще надо? Хуже других жить не будет...
«По секрету» сообщалось и такое, будто Пахомовых направила в деревню партия и что Николай будет
бригадиром вместо Аксенова, которого теперь-то уж непременно снимут с работы.
Но что бы там ни говорилось, а общее мнение однодеревенцев оказалось единым и весьма одобрительным: в
деревню приехал — но из колхоза сбежал. Больше бы людей к земле возвратилось, дела в хозяйстве пошли бы
веселее.
Пока выгружали из машины небогатые пожитки Пахомовых, ребятишки и старухи толпились возле Марфиной
избы, с откровенным любопытством разглядывая горожан и их имущество.
Витька, средний сын Пахомова, смуглый сухощавый подросток с черными глазами, хмуро сказал Сережке,
который, заложив руки в карманы, крутился возле машины:
— Чем вот так глазеть, лучше помог бы носить.
Сережка, ошарашенный столь бесцеремонным замечанием, покраснел.
— Давай, мне не тяжело...
Витька подал ему из машины стопку связанных книг.
— Дай и мне! — подскочила Танька.
Скоро в работу включились все ребята, что постарше, и машина была вмиг разгружена.
— Папа, я схожу на речку поплавать? — спросил Витька у отца.
— Ну, сходи! — не совсем охотно отозвался тот. — Ненадолго.
— На часок, ладно?
— Иди.
Витька побежал в избу, а Сережка в недоумении глянул на сестру: о таких пустяках здесь не принято
спрашивать разрешения родителей.
Через минуту Витька показался на крыльцо с голубыми ластами, маской, трубкой и еще какой-то диковинной
блестящей штукой в руках.
— Ой, что это? — воскликнула Танька.
— Подводное ружье, — с достоинством ответил Витька.
— Ружье? Подводное?! — изумился Сережка. — И из него можно стрелять?
— Конечно. Видишь, какой гарпун! Любую рыбу насквозь пробивает, — Витька извлек из ружья
сверкающую никелем стрелу. — Под водой на семь метров бьет!
По тому, как блестели глаза Витьки, когда он это говорил, нетрудно было догадаться, что ружье — самая
драгоценная его вещь, которой вполне можно гордиться и не грешно похвастать.
— И ты уже стрелял рыб? — с затаенной завистью спросил Сережка.
— Стрелял. Только у нас, в городе, вода очень мутная, да и рыба мелкая.
— А в Сити во какие щучины есть! — Сережка раскинул руки. — У некоторых даже мох на голове от
старости вырос. И язи есть — здоровущие! И лещи...
За Витькой и Сережкой, пока они шли к реке, увязалась целая ватага мальчишек и девчонок, которые знали о
подводном снаряжении только по кино да из книжек. Всем хотелось потрогать ласты и маску, посмотреть
удивительное ружье, которое пробивает насквозь любую рыбину, и, главное, своими глазами увидеть, как Витька
будет плавать и охотиться в Сити.
— Вот жалко, Гуся нет, — вздохнул Сережка.
— А где он? — спросила Танька. — Там?
— Наверно, там. Он с Толькой...
Ребята привели Витьку на то место, где обычно купались, но Витька поморщился.
— Тут не поохотишься. Водорослей нету, какая здесь рыба?
— Здесь нету рыбы?! — оскорбился Сережка. — Да если хочешь знать...
— Я не спорю, — перебил его Витька, — но мне трава нужна, чтобы водорослей побольше. А здесь голое
место, песок да камни и ни одной травинки.
— Так ведь в траве запутаешься. Даже Васька Гусев в траве-то не плавает.
Но ссылка на непререкаемый авторитет Гуся не произвела на Витьку никакого впечатления. Это задело
самолюбие Сережки, и у него родилась дерзкая идея: свести Витьку на Вязкую старицу, где еще никто и никогда не
плавал, потому что берега там вязкие, а сама старица чуть ли не сплошь затянута водорослями.
— Значит, тебе травы нужны? — переспросил Сережка. — Тогда пошли!
— Ты куда хочешь его вести? — подозрительно спросила Танька.