Облака, пышные кучевые облака, стали собираться в голубизне чистого неба, проплывая по нему, как неуклюжие галеоны с белыми парусами. Двигаясь величаво, они закрыли солнце. Их белая свежесть сменилась отвратительной серостью и предвестием дождя. Этого было вполне достаточно, чтобы мучители Рори разошлись. Упали первые большие и жирные капли, и он остался один в посеревшем мире, слыша лишь шум дождя и шелест пальмовых крон. Потоки ливня пролились на Рори и принесли с собой некоторое облегчение. Он открыл рот, стараясь как можно больше захватить и проглотить влаги, затем подставил ладони и стал жадно пить. Ливень смыл грязь с его лица и одежд и охладил жар его тела.
Но по мере того как гроза усиливалась, дождь стал хлестать его по лицу, как кнут из грубой кожи. Одежда его превратилась в мокрое месиво, и если раньше он страдал от жары, то теперь ему было холодно и его трясло в лихорадочном ознобе. Но, по крайней мере, была вода для его пересохшей глотки. Он снял пиджак и выжал его, подставив под струю рот. Без пиджака Рори ощутил, как ливень хлещет по тонкой ткани рубашки. Не в силах больше держаться на ногах, он опустился на колени в липкую грязь между нижними прутьями клетки и при очередном порыве упал на живот, распростав руки в стороны.
Постепенно бушующая гроза стала успокаиваться, порывы ветра приносили все меньше и меньше дождя, наконец и они прекратились, и Рори почувствовал тепло на спине. Вновь светило солнце, и от его одежды поднимался пар, так что ему снова захотелось поежиться под дождем.
Прошло несколько часов. Тишина была нарушена цоканьем лошадиных копыт и стуком колес экипажа, остановившегося поблизости. Рори услышал голоса. Один из них был женским с налетом образованности, который показался ему знакомым. Другой голос был мужским, визгливым, скучающим и раздраженным. Похоже, они о чем?то спорили.
– Говорю тебе, он убийца, моя дорогая, – говорил мужской голос.
– Ну, ну, неужели, сэр Бэзил? – спросил женский голос. – Где же наше хваленое английское правосудие, гласящее, что человек невиновен до тех пор, пока не будет доказана его вина? Что ж, пусть этот человек – убийца, как ты говоришь, но это же еще не доказано. Кроме того, он англичанин и, если не ошибаюсь, титулованный. Какой пример ты подаешь негритосам, обращаясь с ним, как с животным, у них на глазах.
Рори посмотрел сквозь решетку в направлении голосов. Леди Мэри с мужчиной, должно быть губернатором, сидели в коляске, окрашенной и украшенной хоть и грубовато, но так, чтобы она походила на государственный экипаж. Белая рука леди Мэри указывала на Рори через открытое окно коляски.
– Позволь им хоть раз кинуть отбросами в белого человека, и им взбредет в голову, что они могут кидаться тухлыми яйцами в тебя или меня. Ты должен показать им их место. Нельзя допускать, чтобы с белым человеком, англичанином, обращались с таким непочтением. Они перестанут испытывать благоговейный трепет перед нами, и все мы окажемся с перерезанными глотками, как французы на Гаити, если ты позволишь что?нибудь подобное.
В голосе мужчины звучало терпение, как будто он давно привык слушать ее тирады.
– Но у нас нет тюрьмы, дорогая. Нам пришлось отказаться от нее, когда ты пожаловалась, что из камер в подвале Правительственного дома плохо пахнет.
– Да, пожаловалась, и из них действительно плохо пахло, но камеры?то остались; и мой тебе совет – используй одну из них. Пусть этого человека посадят туда, пока ты не потерял то немногое уважение, которое питают к тебе эти тринидадские идиоты.
Сэр Бэзил поднял золотой лорнет, висящий на черной шелковой ленте, и удостоил Рори долгим и пристальным взглядом.
– Видимо, ты права, дорогая. Видимо, права.
– Конечно! – Поймав взгляд Рори, она приложила палец к губам, давая понять, что Рори не должен подавать вида, что знает ее.
Сэр Бэзил похлопал ее по руке и провел пальцами по ее коже. Она отодвинулась от его руки.
– Как ты прав, сэр, что согласился со мной. Ничего удивительного, что из тебя получился такой способный администратор. – Леди Мэри откинулась на сиденье, и экипаж укатил прочь.
Позже вечером, когда совсем стемнело, к клетке подошел взвод солдат под командованием сержанта; и они открыли дверь.
В грубоватых, но не лишенных почтительности выражениях Рори предложили выйти. Взвод сомкнулся вокруг него, и он зашагал вместе с ними по пустынной площади кратчайшим путем к Правительственному дому. Они провели его с заднего хода по каменной лестнице вниз к зарешеченной двери, которая со скрипом раскрылась, и Рори ввели внутрь. В конце узкого коридора он вошел в камеру. У стены, подвешенная на цепях, висела доска вместо кровати, но Рори заметил, что на доске лежал матрас, покрытый чистой простыней. На грубо сколоченном столе в оловянном подсвечнике горела свеча. На спинке стула висела пара чистых хлопчатобумажных панталон и рубашка. На столе стояла тарелка, покрытая глиняной миской, чтобы содержимое не остыло.
Заперев зарешеченную дверь, сержант ушел, не забыв приподнять шляпу и сделать почтительный кивок заключенному.
Сбросив с себя грязную одежду, Рори облачился в сухую и чистую. На полке под треснутым зеркалом он нашел расческу и увидел, что там же лежала и бритва. Но прежде чем воспользоваться ими, он повернулся к столу, приподнял миску и набросился на тарелку горячего мяса со специями и овощами. Он жадно ел, и пища, приятно согревая, оседала в желудке. Добравшись до кровати, он упал на нее и уснул, не обращая никакого внимания на старину Гарри, который, несмотря на треволнения Рори, снова требовал признания.
Глава XXXIX
Всю ночь Рори проспал без сновидений тяжелым, наркотическим сном изнуренного человека. Сколько он спал, Рори не знал, но когда наконец проснулся и открыл глаза, то увидел ярко освещенную камеру, в которую свет проникал через высокое зарешеченное окно в толстой стене, заросшее диким виноградом. Почти бессознательно его рука стала шарить в поисках пульсирующей опухлости на теле и схватила ее со вздохом облегчения и удовлетворения. По крайней мере, эта проблема была решена, и тепло схватившей руки спровоцировало такие приятные фантазии что доказывало, что сила его полностью восстановилась. Рори лениво потянулся, а затем, опять открыв глаза, оглядел свою камеру, с трудом вспоминая, как она выглядела перед его усталым взором прошлой ночью.
Все было, как и вчера, только сейчас, когда стоял жаркий день, в камере было прохладно и пахло каменной кладкой и прелыми листьями. Он оттолкнулся и сел на кровати, потом перебросил ноги через край и встал, потягиваясь, высоко подняв руки над головой, и посмотрел на потрескавшуюся штукатурку потолка. Стены были каменными, блестящими от влаги и переливчатой слизи улиток, тянувшейся по замысловатому рисунку их тропинок. Кровать, стол, стул, железная решетка вместо двери и огромный висячий замок были точно такими же, как прошлой ночью. Рори заметил только одну незначительную перемену. На столе стоял поднос, накрытый чистой белой салфеткой, а миска, покрывавшая рагу, на которое он с жадностью набросился прошлой ночью, исчезла.
Рори снова почувствовал такой голод, что даже не потрудился умыться в ведре с водой, стоявшем на полу у самой двери. Он сел за стол, снял салфетку и увидел компот из свежих фруктов: спелых бананов, ананасов и манго, нарезанных дольками и посыпанных сверху тертыми кокосами с сахаром; буханку хрустящего хлеба и глиняный горшочек все еще теплого кофе. Но больше, чем к еде, больше, чем к умопомрачительному аромату свежего хлеба или к желанию смочить пересохшее горло глотком кофе, его внимание было приковано к тонкому золотому ободку с висячими украшениями, который лежал на тарелке рядом с хлебом. Это была серьга Альмеры, безделушка, которую он купил ей как?то на базаре в Сааксе. Рори вспомнил тот день, и волны ностальгии нахлынули на него. Он соскучился по Бабе, по глинобитному дворцу в Сааксе, по ночам в своем гареме с любой из красавиц, но больше всего – он взял серьгу, прислушался к еле слышному звону висюлек – по Альмере.
Так, значит… у Альмеры был доступ к его камере. Она вошла, когда он спал, и оставила поднос с завтраком. Он задумался: она, наверное, смотрела на него, спящего на жестком матрасе, и взор ее просветлел от увиденного. Ей не захотелось будить его. Единственное в жизни, на что он мог с уверенностью рассчитывать, была преданность Альмеры. Он стал перебирать пальцами серьгу. Бесспорно, раз у Альмеры были ключи от его темницы, он мог совершить побег. Но, жуя хрустящий хлеб и запивая его крепким кофе, он понял, как глупо это было бы с его стороны. Побег от чего? Он был невиновен в смерти Мэри; его освобождение было делом каких?нибудь часов. У него же есть друзья в Тринидаде, которые уже пытаются доказать его невиновность. Джихью и Элфинстон к тому времени уже были проинформированы о его проблеме и прилагали все усилия к его освобождению. Был ещеТим. И леди Мэри! А она – друг? Это было неясно, но если б не она, он по?прежнему сидел бы в этой дьявольской клетке, как пойманное живьем дикое животное. Леди Мэри должна быть его другом, несмотря ни на что. И скудные удобства его камеры, и завтрак, и оставленное Альмерой украшение – все свидетельствовало о ее влиянии на вздорного сэра Бэзила.
По?волчьи расправившись с едой, он почувствовал себя лучше. Он снял с себя штаны и рубашку и начал мыться водой из ведра и небольшим кусочком мыла, которое нашел, потом расчесал свои мокрые кудри деревянным гребнем и, так как больше ничего не оставалось делать, стал ходить взад и вперед по камере, отсчитывая десять шагов в одном направлении и шесть в другом, пока наконец не насчитал несколько сотен. Устав от этого, несмотря на потребность в разминке после вчерашнего ползания и сидения в клетке, он подошел к двери камеры, положил локти на горизонтальные прутья и приподнялся, держась руками за вертикальные. Расстояние между прутьями было слишком мало, чтобы он мог просунуть голову, но тем не менее он увидел длинный, мрачный, выложенный камнем коридор с решетчатыми дверями, как и у него, в конце которого была открыта дверь, ведущая на свет. Никакого движения или звуков в коридоре не было: Рори был единственным заключенным. Жаль, ведь даже дыхание другого человека было бы приятным. Гробовая тишина камеры угнетала его. Чем бы ему заняться? Он повалялся на кровати, прежде чем встать; съел завтрак, умылся и причесался; ходил взад?вперед по камере и пытался высунуться, как пантера; больше делать было нечего, и его охватила скука.
Рори никогда не оставался один и не любил одиночества; он всегда получал удовольствие от общения с другими. Можно сказать, что близость другого, мужчины или женщины, была ему необходима. Сейчас он остался один наедине со своими мыслями, которыми не с кем было поделиться. Черт! Он этого не вынесет. Ему необходимо было с кем?то поговорить или хотя бы знать, что рядом кто?то есть. Он сделал стремительный круг по камере, затем повалился на кровать, подпер щеки кулаками и уставился в пространство, стараясь справиться с беспокойством в мышцах, требовавших активности. Он с удовольствием бы опять заснул, но сон бежал его глаз. Черт! Что?то должно произойти. Ему надо выбраться из этого места, стены давили на него. Дикий вопль подсознательного протеста родился у него в груди, но он подавил его. Это уж совсем было бы глупо. Если он хотел сделать свое пребывание невыносимым, он вновь, мог оказаться в клетке на площади. Какой бы одинокой ни казалась ему его камера, в ней было гораздо лучше, чем на растерзании у толпы, на виду у любопытных глаз и во власти враждебных рук, швырявших в него отбросами. Он попытался смириться со своим положением, но каждая минута заточения была похожа на час.
Прошло не менее нескольких часов, прежде чем он услышал желанные звуки – шаги по лестнице в конце коридора. Одним рывком он вскочил с кровати и уже вытягивал, как только мог дальше, шею, чтобы лучше разглядеть лестницу. Это была не Альмера. Атласные шлепанцы на высоких каблуках с пряжками, усыпанными бриллиантами, и кромка тафтяного одеяния, покрывавшего пену белых нижних юбок, никогда не принадлежали Альмере. Он подождал, пока ноги спустятся по ступеням, и увидел пышную, расширяющуюся книзу юбку, за которой последовала тонкая талия, затем полные груди, едва скрываемые корсажем, и молочная белизна рук. Наконец, розовая бледность лица и золотая копна кудряшек не оставляли никакого сомнения. Рори гадал, каким может быть результат этой встречи.
Внизу лестницы леди Мэри украдкой оглянулась, чтобы убедиться, что за ней никто не шел. Заметив просунутые сквозь решетку руки Рори, она подняла обе руки и помахала пальцами, потом приложила палец ко рту, чтобы он соблюдал тишину. Ее шлепанцы не производили никакого шума, когда она бежала по коридору, и когда она приблизилась к решеткам его камеры, то схватилась за прутья, чтобы удержать равновесие, а потом за руки Рори.
– Махаунд, черт бы тебя побрал, подлый мошенник. – Резкость ее слов не ослабила ее хватку. – Все?таки перерезал глотку своей красавице, а? Что ж, она заслужила это. Обыкновенная шлюха, шлюхой и сдохла от рук одного из своих любовников.
Рори попытался освободиться от ее хватки, но она вцепилась изо всех сил. В то мгновение он был готов дать ей пощечину, забыв в гневе о том, как много зависело от ее расположения. Он подавил свой гнев.
– Я не виноват в смерти Мэри, миледи. Она была самой прекрасной женщиной, которую я когда?либо знал, пусть содержательницей притона, но она была настоящей леди, даже великой леди. Вот кем она была. Поверь мне, не виноват я в ее смерти. И я благодарен тебе за то, что ты вытащила меня из той клетки. Здесь гораздо удобнее.
– И безопаснее тоже. – Злоба улетучилась из ее слов. – Ты наделал столько шуму и гаму. Половина мужчин города готовы тебе отомстить и требуют, чтобы тебя повесили, так что в клетке ты и лишнего дня не протянул бы. Тебя бы убили. – Руки ее просунулись сквозь прутья и обвили его шею. – Ох, Рори, презренный скандалист, как я тебя люблю. Как только я не пыталась убить эту любовь. Я проклинала тебя на чем свет стоит, а потом молила Бога, чтобы он вновь вернул мне тебя. Я так хотела тебя, что опустилась до общения с этим черномазым жеребцом миссис Фортескью, представив, что это был ты. Рори, Рори, Рори, что ж ты со мной сделал?
– Ничего, разок изнасиловал и все, о чем всегда сожалел. Если честно, ты трахалась из рук вон плохо, миледи. Пожалуй, хуже и не припомню. Вот почему я сожалею об этом.
– А я не сожалею. Никогда не сожалела. Ох, Рори, мой самый дорогой, будь у меня ключ, я б вошла к тебе в камеру прямо сейчас, и если б ты не изнасиловал меня, я б изнасиловала тебя. Но смогу ли я? Я?то помню, как ты опозорился со мной недавно.
– Не по моей вине. – Ему снова было чем хвастать. – Ведьма из Мелроуза решила, что я должен принадлежать только ей, и навела на меня порчу, какую?то африканскую мумбу?юмбу, и я стал беспомощным со всеми женщинами, кроме нее.
– Так я и поверила!
– Придется поверить, потому что это правда, хотя я и сам бы не поверил, если б не испытал это на себе. Что ж, в таких делах клин клином вышибают, а обэ – самим обэ. Мне пришлось кишки себе поджарить, чтоб старик Гарри снова встал на ноги. Поэтому?то и убили бедняжку Мэри Фортескью. Ведьма, которая навела на меня порчу, разделалась с ней. Это Мэри договорилась, чтобы меня исцелили, и ведьма узнала об этом. Вот и зарезала ее кухонным ножом, прибежала в город и распространила слух, что я убил бедняжку Мери. Она мне отомстила так.
Он просунул руки сквозь решетку и притянул Мэри к себе. Губы их встретились. Язык его протиснулся у нее между зубов, и так они стояли безмолвно, прильнув друг к другу, тихо постанывая и бормоча еле слышно нежности.
– У тебя есть ключ, Ясмин? – Голос его был искаженным, так как он всего лишь на дюйм оторвал свои губы от ее.
– В такой момент ты думаешь о ключах? – В ней быстро поднималась злость.
– Тише! Почему ты всегда понимаешь меня неверно? Я думал только, как избавиться от этих железных прутьев между нами.