— Должен, — сказал Топорков.
Близилось утро, и скоро должен был наступить тот час, когда ребята усядутся в кузов драного грузовичка и поедут на трассу в бригаду Коробкина.
6
Человек брёл по болоту, стараясь не оставлять следов. Время от времени он останавливался передохнуть. Чем ближе подходил к острову, тем чаще оглядывался.
Топорков покряхтывал и ёрзал локтями, мостясь с биноклем поудобнее. Он не отрывался от бинокля, хотя уже простым глазом легко было разглядеть на человеке брезентовый дождевик, обрезанный по колено, болотные сапоги, шляпу с обвисшими полями и ружейный ствол, торчавший из-за плеча.
Вот он вышел на берег, протиснулся сквозь кусты и остановился. Видно, устал. Распрямил спину, сбросил шляпу, дождевик, вынул из кармана платок, чтобы обтереть пот, и подставил лицо ветерку.
— Та-ак! — вполголоса сказал Топорков и передал бинокль Андрею Петровичу.
Тот поднёс его к глазам и уронил. Егор Матвеевич перехватил бинокль и тоже глянул.
— Головы! — шепнул Топорков.
И вовремя. Пришедшего что-то обеспокоило. Он не мог на таком расстоянии услышать голоса сидевших в засаде, не мог и увидеть их. Но в нём заговорила привычная осторожность или сработало звериное чутьё.
— Взгляд чует, — шепнул Топорков и опустил глаза.
Так же сделали и другие. Маленький чёрный жук полз вверх по травинке. Когда он закачался на верхушке коленчатого стебля, Топорков усмехнулся, будто о чём-то вспоминая, и снова поднял взгляд.
Вокруг стояла тишина и так ясно светило солнце, что любая тревога унялась бы. Но пришедший думал иначе. Он суетился, вытягивая шею, старался рассмотреть что-то на своём собственном, недавно пройденном пути. Топорков стал смотреть туда же. И похолодел: по болоту пробирались к острову ещё трое, вернее, четверо: ребята и Карат. Они были ещё довольно далеко, но медлить уже не приходилось…
— Будем брать, — сказал Топорков. — Ты, Егор, заходи слева. Андрей — справа, а я — прямиком…
Топорков и Егор подались каждый в свою сторону и сразу исчезли. Ни кустик не шелохнулся, ни травинка. Андрей увидел их только тогда, когда в костре зачадила берёста. Человек, пришедший на остров, вскочил, чтобы схватить ружьё, но Топорков уже наступил ногой на стволы, а Егор прыжком оседлал его, привалив головой к земле.
Когда ребята протиснулись сквозь кусты на берег, они увидели в плотной кучке встречающих лишь одного человека, встретить которого не ожидали. И Гринька удивлённо крикнул:
— Дядя Кеша?
Да, это был тот самый дядя Кеша, который рисовал бухгалтера Чудикова и таблички с надписью: «Не трогать, смертельно!»
7
Дверь захлопнулась, и пойманный повёл тоскливым взглядом по лицам трёх стоящих перед ним мужчин.
— Егор… — сказал он. — Андрюха, за что? Ни в чём я перед вами не повинен! И вы, товарищ, простите, не знаю имени-отч…
— Знаешь, — сказал Топорков. — Приглядись, Кешка. Не узнаёшь? Топорков моя фамилия.
— Афоня?!
Лицо дяди Кеши стало серым.
— Разберёмся сперва по-семейному, — сказал Топорков. — Мы ж одна семья, верно, Иннокентий?
— Своим судом? — прошептал Иннокентий серыми губами. — За это вас тоже…
Топорков отрезал:
— Самосуда не будет. Давненько не видались, потолкуем. Помню, ты в артисты собирался. Вышло, нет?
Дядя Кеша снова метнул по лицам затравленный взгляд. На него смотрели сурово, но спокойно. Он понял: если и собираются убить, то не сразу. Бледность сошла с лица. И он проговорил медлительно, чуть заикаясь:
— Как сказать… Работал я в театрах и в цирке, понимаешь, ещё на радио пришлось…
— На ответственных ролях?
— Какое там! Волчий вой, поросячий визг — одним словом, звукоподражание…
— Это у тебя в детстве здорово получалось, — заметил Топорков.
— Во-во… А дальше небось знаешь: на «живопись» переключился, — сказал собеседник. — А что делать? Не было успеха. И уж не будет.
— Как не было? — Топорков удивился. — Прости, но я помню немало твоих спектаклей, и всё — блестящие!
Собеседник поглядел с недоумением.
— Серьёзно? А ну-ка, напомни…
— Пожалуйста, — сказал Топорков. — Вот когда ты запугивал жителей Загуляя, чтобы не ходили к Большому болоту. Ночные голоса, голоса живых и мёртвых — чёрт знает какой талант. У меня собраны отзывы зрителей. Пишут, впечатления очень сильные. Знаешь, как голос Серафима действовал на стариков? Были случаи серьёзного расстройства здоровья. А самый главный спектакль? Помнишь, как ты Клаву Коробкину из дому выманил? Давай-ка об этом поговорим.
— Меня там не было, в Крестовке! — Иннокентий подскочил. — Я докажу! Я раньше уехал!
— Ты вернулся. Этого никто не знал. А я теперь знаю. Ты сам проболтался бабке. Говори, что вы сделали с Клавой? — тихо спросил Топорков.
— Серафимовы привычки известны. Турока глубока, камень на шею — и концы в воду… Не любил дядюшка шуму… И что ты меня водишь, как тайменя? Чего тебе ещё?
— Бросил бы, да любопытно. Как-никак из одной ячейки. Комсомолец, сын Игната Коробкина, которого сами колчаковцы похоронили с воинскими почестями. Кто бы поверил, что ты — агент банды…
— Не был я агентом. Был такой же, как вы все. И за дядькой Серафимом, хочешь знать, честно гонялся с винтовкой по Туроке, не хуже тебя. И знал бы, что дядька, всё равно бы гонялся — из-за отца. Но я тогда не знал, никто этого не знал — Монах да и Монах. Серафим матери своей боялся, она его укрыла, она могла и выдать, узнав, чем он занимается. Пришлось взять псевдоним. Ты это, карандашик отложи — протокол тут ни к чему. А так посидим, повспоминаем молодость. Как-никак друзья детства, а?
— Но всё-таки ты к нему перебежал зачем-то? Выгоднее, что ли, показалось? Или струсил? — спросил Топорков.
— Ещё бы… В засаде они меня накрыли. Привели к дядьке, а уж и камень готов. Ну, тут выясняется родство. Тогда он говорит: выбирай. Либо камень, либо… Он Кланьке тоже предлагал, да не тот орешек попался. А я подумал было, что обману. А он не дурак оказался. Первым делом расписочку взял с меня, что я уже будто бы выполнил первое его задание. А задание было как раз насчёт… Клавдии. Он со всех требовал, чтобы верность доказывать кровью, пунктик такой у него был. Написал я… а после так взнуздали — не вздохнуть. Послали меня в город с первым поручением, а следом — трёх человек. Для проверки. Три дня караулили. Пришлось задание выполнить. После того назад не поворотить было. С ними остался.
— Но ведь банда была уничтожена целиком?
— Худо вы знали… Разнесли-то в щепки, верно. Серафим раненых сам пострелял, чтобы молчали. На одного балахон свой надел. Он тоже ранен был, я тогда мог бы уйти, да расписка держала: не знал, где он прячет её…
— А скрывались здесь, стало быть?
— А где ещё? Избёнку родичи недурно оборудовали, для себя, на случай, если власти прижмут. Сидели вдвоём и зубы точили. Серафим всё хотел отправить меня в Ангодинск, отобрать у старухи карту наследственную. Нашли бы клад — да и через границу. Потом стал он выздоравливать. Вижу, волком смотрит: кается, что проговорился про карту. Думаю, дело плохо. И расписку хотелось вернуть. Пришлось поворочать мозгами. Чуткий он был, как зверь, дядька Серафим. А всё же закрылись его ясные очи.
— Убил ты его?
— К тому и веду. — Иннокентий затянулся дымом. — Не убил, а ликвидировал врага родины и революции. Как думаешь, зачтут в заслугу? Должны бы, а? Тем более, никакой на мне вины после того не значится. Подействовала мне на нервы эта… последняя беседа с Серафимом. Ушёл я, решил наплевать на клад этот, на родню свою, начать, как говорится, новую жизнь. Так и сделал. Но после, правда, как постарше стал, задумался: нехорошо, если кто другой найдёт этот клад. Заскребло на душе. Приехал раз-другой, нагнал страху на тамошних людишек — правильно ты угадал. Называется — мистификация, в уголовном кодексе за это ничего не назначено. А насчёт банды — давность, амнистии… Ничего ты мне, Топорков, не сделаешь. Вёл я тихую жизнь, был простой советский человек, и катись ты к чёртовой матери, ничего больше говорить не буду.
— Хочешь, сам доскажу?
— Валяй. Интересно.
— Значит, решил ты начать сначала. Но только подлец, который в тебе сидел, уже съел человека. Дочиста. Одна кожа осталась. Актёришко из тебя вышел невзрачный. Жизнь не задалась. Дело к пенсии, а что там — волчий вой, поросячий визг… Пока моложе был, верно, не думал о кладе или мало думал, потом чаще стал думать, а под конец одна эта мысль и осталась, только и свербила. Переехал ты в Ангодинск. Пуганый был, осторожный. Не стал брать судьбу за рога, потихоньку искал сперва дорогу в дом Коробкиных. В тамошний театр не пошёл, устроился в трест, где Андрей работал. Ходил вокруг да около. А тут Андрей, как на грех, собрался в Светлогорск, да ещё на ЛЭП. А ты-то, здешний, знаешь, где линия проходит. Подумал: ага, и он к тому подбирается. Увязался ты за ним, да промашка вышла. Пришлось на ходу переделывать планы.
— Мои планы — моё дело. За мысли не судят.
— Судят, конечно, за дела. За подделку паспорта, например.
— Мелочь.
— Может быть. Судят ещё за шантаж. Вспомни-ка свой разговор с бабкой. Непродуманный был разговор, но, правда, запаниковал ты тогда здорово. Бывает. О попытке убить Андрея уж я не говорю.
Иннокентий молчал. Молчали и Андрей и Егор. И было в их молчании что-то спокойное и страшное — сильнее всяких слов.
— Ну что ж, продолжим тогда, — усмехнулся Топорков, подвигаясь к Иннокентию. — У тебя было одно преимущество: мы не знали, кто ты и откуда взялся. А ты не дурак: в ловушки наши не лез. Тогда для тебя одну оборудовали специальную, особую.
— Ну?
— Сообщение о сроке начала больших поисковых работ на болоте. Как только ты узнал, что вертолёту доставит на остров людей, а срок был довольно краток…
— Ну-ну…
— Но всё же ты учуял ловушку. Стал следить за станом, подглядывать, подслушивать. Вот только, зря; поверил, что мы на Моргудон ушли.
— По следам сходилось, — сказал Андрей.
Иннокентий молчал, обливаясь потом.
— Устал? Ну ладно, закончим в другой раз… И в другом месте.
Хлопнула дверь.
Ребята, пригнувшись, скользнули прочь от окошка: они, конечно, подслушивали.
8
Шумели над головами берёзы и кедры. На небе играли в пятнашки маленькие круглые облака. Там, наверху, был сильный ветер. А тут тихо. Серёга и Гринька сидели на крыше. Это место им нравилось. Карату тоже. Отсюда он, высунув язык, рассматривал медведя Ромку.
В эти дни вся бригада Коробкина переселилась на остров. На верхушке островного холма, над расщелиной, надо было установить огромную переходную опору, чтобы поставить на болоте несколько добавочных мачт. Правда, все тропы через болото были теперь изучены, по некоторым из них могли пройти даже тракторы, но и сейчас вырыть котлованы, сделать фундаменты, поставить мачты — дело нелёгкое.
В избе никто не захотел жить. Поставили большую палатку, новую, рядом с котлованом. И одна Люська с фонариком и лопаткой ещё лазила под половицами, выстукивала стены, копала здесь и там. Гриньке и Серёге это уже надоело. Гринька лежал и глядел в небо. А Серёга листал старинную книгу — Люськину находку. Да и то — какая это была находка! В ней много незнакомых букв, но даже из знакомых не складывались понятные слова. Церковная книга, славянская.
Люська вылезла на крышу, запачканная и несчастная.
— Они его в болоте утопили, — сказала она жалобным голосом.
— Кого? — спросил Гринька.
— Клад, балда!
— Гринька, — сказал Серёга, не отрываясь от книги. — Погляди-ка.
— Если в болоте, — говорила Люська, — самим не достать. Инструмент какой-то есть, определяет…
А Серёга показывал Гриньке страницу, на полях которой было от руки написано бледными коричневыми буквами:
ПСТАОРВЬВРПАЛДХРЬРВНКЬВБДВДГДРАДРЬПТН
ЛОЛВЬОЛДМТМЛЬН
Т4НПРГ7АЗЬ78ДСТЬПРНЕТЬ 126Ш894АПНРАПЬЛПСТ…
Видимо, надпись продолжалась дальше, но нижняя половина страницы была оторвана.
— Шифр! — убеждённо сказал Серёга.
— Ух ты! — вздохнул Гринька, и глаза его засверкали. Он весь напружинился, готовый к чему угодно, лишь бы разгадать, что здесь скрывается, за этими бледными буквами.
Сверху, с обрыва, донёсся голос Андрея Коробкина:
— Ребята, обедать!
* * *
Они прожили на трассе всё длинное жаркое лето. Была ещё уйма приключений — и таёжный пожар, от которого еле спаслись, и поиски спрятанных сокровищ, и смешной случай с Каратом и медведем Ромкой… Но это уже совсем другая история.