— Ты живой? — спросил Х-Девятый.
— Как видишь, — ответил Юрка. Львиных рогов не выпускал. Его пальцы с такой силой схватили эти ужасные рога, что костяшки пальцев побелели, а ногти, посинели.
— Держись, я забросаю воронку мусором! Этот мерзавец не любит, когда в нее попадают посторонние предметы!
В следующее мгновенье в воронку скатилась старая косточка лесной черешни, сухие обрывки. прошлогодних листьев, стеблей, обугленных веточек, зерна пырея… Лев снова принялся трепать Юрку, но чувствовалось, что он озадачен и подумывает о том, как бы поскорее освободиться. Воронка постепенно наполнилась всяким хламом. Юрка следил, чтоб его чем-нибудь не придавило. Лев вырывался, пытался зарыться в песок, но Юрка, обретя устойчивость, понемногу выволакивал своего врага из воронки. А когда Х-Девятый тоже вцепился жвалами в загривок злобного истребителя муравьев, тот перестал сопротивляться и вскоре оказался за пределами воронки, своей коварно устроенной ловушки.
Выглядел лев устрашающе, но только выглядел. Это в своей западне он был беспощаден и неуязвим. Извлеченный на божий свет, он предстал противным, неуклюжим, ребристым мешком. Даже рыло льва напоминало стянутую веревкой горловину битком набитого мешка. Только и оставалось страшного, что длинные серпообразные рога-клыки. Лев, пятясь, попытался удрать, но Юрка забежал сзади и пнул его ногой, после чего лев замер, распластанный на земле.
— Что ты с ним сделаешь? — спросил X-Девятый.
— Не знаю, — ответил Юрка, разглядывая муравьиного льва со всех сторон. — Я до сих пор не могу прийти в себя. Это же кошмар какой-то!.. Такое, как ты сам понимаешь, не прощают.
— Ты его хочешь съесть? — удивился X-Девятый.
— Еще чего выдумал! От одного его вида с души воротит!
— Ну так отпусти его, пусть отправляется на все четыре стороны.
— И все?! А ты ведь знаешь, сколько он извел вашего брата — муравьев! — сказал Юрка.
— Ах, что поделаешь, — вздохнул муравей, — всем жить хочется.
Юрка подобрал длинную и гибкую лозину, подошел ко льву и сколько было сил хлестнул его вдоль спины. Лев вздрогнул и попятился, стараясь упругой задней частью зарыться в почву, но земля кострища была твердой, он судорожно отступал, а Юрка преследовал его и наносил свистящие удары. На краю кострища оставалось немного прибитой дождем золы. В нее-то и зарылся незадачливый пожиратель муравьев. X-Девятый все это время безучастно стоял в стороне и наблюдал, как Юрка расправлялся с ужасным чудищем Мормикариусом.
— Я пришел к выводу, что ты злопамятный и мстительный, — сказал муравей, когда Юрка отбросил розгу. — Но я не уверен, что это всегда плохо, хотя, возможно, это и не всегда хорошо.
— Правда? Ты так думаешь? Мне никогда не приходило в голову выяснять, каков я: хороший или плохой, злой или добрый.
— Когда приходит время оценивать свои достоинства и недостатки, тогда оказывается, что ты уже ничего не можешь изменить. Характер сформировался и затвердел. Давай вернемся к нашему одуванчику.
— Мне кажется, быть злопамятным — не то же, что быть злым. Злой — он и против добра злой. А злопамятный — тот, кто не прощает зла, причиненного теми, кто любит причинять зло, — сказал Юрка, шагая вслед за муравьем. — Злопамятный обязательно должен быть и справедливым, потому что, наверное, бывает и так, что зло — не всегда очевидное зло, особенно если тот, кто его причинил, раскаивается. Как ты считаешь?
— Мне нравится, что ты стараешься толково формулировать свои мысли. Это очень важно.
— Ну, а как насчет того, что я сказал о злопамятности? — спросил Юрка.
— Я не хочу доказывать, что ты неправ, хотя лично я — сторонник всепрощения, — ответил Х-Девятый, пошевелив усиками.
— Недавно я прочитал стихи одного поэта. Они как раз о злопамятстве. Прочитать?
— Прочитай. Мне нравятся стихи, и, признаюсь тебе по секрету, я сам их пишу… Может быть, почитаю тебе. Но сначала прочитай ты. Только с выражением, не тараторь, как обеспокоенная сорока. Стихи надо читать негромко, с чувством.
— Я знаю… Только ты не очень спеши, мне трудно бежать за тобой… Итак, слушай:
Ты прав, приятель, я злопамятен
И тем горжусь. Ни на минуту
Не забываю зла, кому бы
И кто б его ни причинил.
Любое зло со дня творенья,
Любое зло, что мне известно,
Хранится крепко и надежно
В копилке памяти моей
И если зла не убывает
Сегодня в мире, значит, люди
Короткой памятью страдают,
И это, верьте, тоже зло.
Я всех прошу — не забывайте!
Я умоляю помнить вечно
Все зло, которое свершалось
И омрачало чью-то жизнь.
Не забывайте зла! Не надо
Щадить отходчивую память, —
Ведь тот, кто втайне зло лелеет,
На этом строит свой расчет…
Юрка замолчал, ожидая, что скажет приятель. Муравей с видом глубокой задумчивости продолжал свой путь.
— Ну что ж, — наконец заметил он. — Я согласен. Стихи весьма убедительны. В них есть правда.
Они шли, и над ними шелестели высокие травы. Подхваченный порывом ветра, вверху пролетел целый десант парашютиков. Семейство одуванчика разлеталось в поисках своего места под солнцем. Когда Юрка о муравьем подошли к нему, одуванчик весь облетел, трубчатый стебель поник, и его облысевшая головка наводила на философские размышления. Юрка, вскочил на лист, где сиротливо лежала его бересклетовая дубинка. Лист прогнулся. Муравей, прежде чем взобраться туда же, обследовал окрестности. В этих местах давно уже обитал паук-охотник, нападающий на муравьев-фуражиров. Х-Девятый успокоился только тогда, когда убедился, что никаких следов паука здесь не было.
— Как хорошо! — воскликнул Юрка. — Тихо, спокойно, ни от кого не зависишь, никто тобой не командует!
Муравей с любопытством наблюдал за Юркой, видел, как он радуется свободе. Это чувство муравью было почти незнакомо, но… все-таки знакомо, чего нельзя сказать о миллионах и миллионах его сородичей. Само понятие свободы муравьям чуждо, как, впрочем, и понятие неволи. Крот никогда не видел неба. Он не знает, что такое полет. Пространство вверху ограничивается сводами кротовых подземелий, и если случается кроту оказаться вне своего постоянного обиталища, он ужасно тревожится и старается как можно быстрее уйти под землю. Так и муравьи. За сотни миллионов лет муравьиного существования на Земле понятие свободы и понятие неволи у муравьев взаимно уничтожилось, как две равные величины с противоположными знаками.
Но как это происходило — вот что хотелось узнать Юрке. Почему в миллионном скопище маленьких безликих роботов вдруг появился Х-Девятый, по внешним признакам ничем от них не отличающийся, но наделенный тем, что люди в просторечии называют душой? Благодаря чему в этом муравье место робота заняла Личность?
— Послушай, друг, что это ваша повелительница говорила о традициях и незыблемых законах муравейника? Почему куколка, из которой ты появился на свет, была нестандартной? Многое из того, что я увидел в муравейнике, мне непонятно и чуждо, — сказал Юрка.
Муравей задумчиво поглядел на Юрку. Ответил не сразу. Сказал только, что это древняя, очень древняя история. О ней хорошо мог бы рассказать Маститый № 3. Он как-то просил маститого рассказать ее, и тот обещал. При случае.
— Ах, как хочется пить! — вздохнул Юрка.
Над поляной с вихревым шумом пронеслось нечто огромное и уселось на дереве.
— Мое почтение, малый! — услышал Юрка голос Лесовика. Прищуренные глаза насмешливо уставились на мальчишку. — Как дела? Понравилось тебе у муравьев?
Юрка ответил хмурым молчанием. Никакого трепета он сейчас не испытывал. Больше того, он почувствовал к Лесовику презрение.
— Х-Девятый, а ты его боишься? — спросил Юрка.
— Кого «его»?
— Лесовика.
— Я знаю, что он есть, но ни разу его не видел.
— И сейчас не видишь? — удивился Юрка.
— Не видит! — вместо муравья ответил Лесовик. — И не слышит. Тебе, должно быть, известно, что я открываюсь далеко не всем.
Лесовик сидел на ветке в своей излюбленной позе — болтал ногами. Иногда, правда, он сидел, сцепив ноги, и это говорило о его дурном настроении. Сегодня он был весел. Ветер перебирал шерсть на его спине, широкой и сутулой, почти горбатой.
«Да ведь у него сколиоз!» — подумал Юрка.
— То, что для тебя сколиоз, для меня — норма! — ответил Лесовик, и Юрка в который уж раз удивился, до чего легко читает это чудище его мысли. Лесовик отвел от Юрки пронзительный взгляд и начал выбирать из бороды мусор. Делал он это неумело, неуклюжие узловатые пальцы не слушались, он сердился, выдергивал мусоринки вместе с клочьями шерсти, ему было больно, он сердился еще больше.
— Хотите, я помогу? — сказал Юрка. — У меня это лучше получится. Лесовик поднял на Юрку серьезные глаза, в которых уже зеленело раздражение. Юркино предложение, очевидно, показалось ему заманчивым. Он почесал в затылке, что-то соображая.
— Ладно, малый, я позволю тебе оказать мне помощь. Но для этого я должен материализоваться. — Лесовик закрыл глаза и словно оцепенел, изображая внутреннюю сосредоточенность. По его телу мелкой дрожью перекатывалось напряжение! Через минуту-другую он открыл глаза, потянулся, сделал несколько упражнений руками, показавших, что когда-то он не чурался физзарядки.
— Все в порядке, малый! Приготовились!.. — он вытянул правую руку ладонью вверх. — Р-р-р-аз!
Юрка мгновенно очутился в ладони Лесовика. Теперь, когда Юрка так уменьшился в размерах, а Лесовик остался в прежних, лесной владыка показался еще чудовищней. Мальчишка стоял в его ладони, словно в кузове самосвала. Ветер шевелил чащу бороды из волос толщиной в суровую нить… Лесовик подносил ладонь с Юркой к тому месту, где борода была спутана более всего, и Юрка распутывал ее; вытаскивал из нее куски мха, сухие веточки и прочий мусор. Мальчишке пришлось изрядно повозиться, когда он вытаскивал из бороды семена череды. Сначала ничего не получалось. Юрка выдергивал зубчатое зернышко и невольно причинял Лесовику боль. Лесовик стонал, ойкал и гримасничал. Юрка покрикивал на него. Потом спросил:
— А если бы ты с больным зубом пришел к зубному врачу и он усадил тебя в свое кресло, и сунул тебе в пасть бормашину? Что тогда?
— Ой, не знаю! У меня зубы никогда не болели! — сказал Лесовик.
— Не может быть, — засомневался Юрка. — Они же стираются!
— Стираются, но они у меня тут же и отрастают.
— А можно их посмотреть? — спросил Юрка, холодея от собственной дерзости.
— А ты всю бороду мне вычистил?
— Почти всю… Вёт здесь еще колючки запутались… — Лесовик начал по указанию Юрки маневрировать своей могучей дланью, язык не поворачивается называть ее рукой. — Ниже… Еще ниже… Стоп! Теперь чуть-чуть правее. Стоп! Ну и напутано здесь! Где это ты валялся?
— Не спрашивай, малый! У меня до сих пор голова гудит как барабан. Вчера вечером, видишь ли, я облетал опушку леса в верховьях Ствиги и набрел на чью-то авоську с харчами и выпивкой. Браконьеры там рыбу сетями ловили. Авоську повесили на суку. Я откупорил бутылочку. Очень уж пить захотелось. Ты не представляешь, какую гадость они потребляют! Но я понял это, когда все содержимое бутылки оказалось у меня в брюхе. После этого мне стало очень весело. Где меня только не носило, малый! А проснулся я около болота под Старым Селом, в зарослях череды… Голова трещит! Весь в колючках! Четыре белки все утро трудились, бедные, обирали их. Я позволил им работать по всей моей статуре, кроме бороды. Бороду белкам доверять нельзя. Ой-ой!.. Ты что так дергаешь?!
— Слишком запуталось, — ответил Юрка, — придется клок выдергивать.
— Да ты что, малый! В уме ли?! — вскричал Лесовик, относя Юрку от бороды.
Тогда мальчишка вспомнил о перочинном ноже. Лесовик, увидев раскрытый нож, спросил, что это малый себе вздумал.
— Не бойся, — успокоил Юрка, — больно не будет. Иначе не получится.
— А чего мне бояться-то? Это тебе надо бояться! Еще раз сделаешь мне больно — пеняй на себя! — предупредил Лесовик.
— Ладно, буду осторожен!
Юрка аккуратно обрезал вокруг колючки жесткие нити волос.
— Вот и все. А ты сомневался! — сказал мальчишка, пряча нож.
— А чего мне сомневаться-то? Это тебе надо сомневаться! Но ты, вижу, управился хорошо. Молодец!..
А покажи-ка мне эту твою штукенцию! — попросил Лесовик.
— Какую штукенцию?
— Ты, малый, не притворяйся, будто не знаешь, о чем речь! Нож покажи!
— Так бы и сказал, нужен, мол, нож… А то «штукенция»!
Юрка достал нож и подал его Лесовику. Лесовик оглядел его, ощупал, попробовал, остро ли лезвие.
— Скажи-ка, малый, а много ли ты этим ножом попортил деревьев?
— Нет, только вырезал себе палку. Чтоб защищаться от диких зверей в лесу, — тихо объяснил Юрка.
— Ну, это можно. А сколько своих имен ты вырезал на коре дерева?
— Нет, я не делал этого ни разу!
— Верю, малый. Ты человек еще не испорченный.
А теперь покажешь зубы? — спросил Юрка, убедившись, что к Лесовику снова вернулось хорошее расположение духа.
— Ну ладно, смотри! — Лесовик поднес ладонь с Юркой к губам и распахнул их так, что челюсти заскрипели. Изо рта торчали огромные пожелтевшие резцы: два сверху и два снизу, как у зайца… Дальше виднелись коренные зубы, с почерневшим дентином.
— Вот это зубы! — ахнул мальчишка.
— Не жалуюсь, малый! Обхожусь без зубодеров!
— А чем же ты питаешься?
— В основном грибами. Самые любимые — поганки, мухоморы, ложные опята. Иногда лакомлюсь ягодами. Словом, летом, когда я зеленый, на голод не жалуюсь. Осенью тоже неплохо, хоть я и рыжею. А вот зимой худо. Зимой питаюсь трутовиками и становлюсь лысым. Бывает, грызу молодые побеги. А когда совсем станет невмоготу, граблю беличьи кладовки, то есть перехожу на орешки.
— А спишь зимой где?
— В медвежьих берлогах, разумеется. Вдвоем теплее…
Юрка хотел еще спросить Лесовика, есть ли у него жена, но Лесовик перебил его вопросом:
— Слушай, малыш, а как ты думаешь, где сейчас твой незадачливый отец?
— Где-нибудь ищет меня, где ж ему быть! — грустно ответил Юрка, и его сердце дрогнуло, — об отце он и думать перестал.
— Хочешь встретиться с ним? — вопрос как вопрос, но что-то в тоне Лесовика настораживало.
— Конечно, хочу! — воскликнул Юрка. В его душе забрезжила робкая надежда — вдруг Лесовик пожалеет мальчишку, ведь он очистил ему бороду.
— Мне ничего не стоит устроить тебе встречу с твоим папашей. Но… с одной стороны, вроде бы и ничего не стоит, а с другой, — это почти невозможно!
— Как так? — спросил Юрка, ничего не понимая.
— А вот так! Не привык я делать добрые дела! Не в моей это натуре! Сделав доброе дело для человека, я изменил бы самому себе!
— А я-то понадеялся… — сказал Юрка, и так ему стало тоскливо, что на глаза навернулись слезы.
— Ну-ну, не вешай нос! — укоризненно сказал Лесовик. — Я устрою вам встречу! Но… сначала я превращу его в скворца! После этого он полетит по лесу в поисках пищи и увидит тебя. Он, конечно, тебя не узнает. Ты будешь для него обыкновенной съедобной козявкой! Ну как? А-ха-ха-ха! О-хо-хо-хо! — Лесовик затрясся в приступе неудержимого смеха. — Ну как тебе нравится моя выдумка? У-х-ху-ху-ху! И-хи-хи-хи! Умереть можно от такого смеха! Правда, я не лишен воображения? А-ха-ха-ха! Папаша-скворец встречает козявку-сына, но не знает, что это сын — и стук его клювом! И нет козявки! А-ха-ха-ха! О-хо-хо-хо!
Юрка сидел на ладони Лесовика ни жив, ни мертв. Задуманное лесным владыкой отличалось таким жестоким коварством, что не укладывалось в голове.