Нинусь надевала черное трико, черные перчатки и глухую маску и двигала по воздуху все “летающие” предметы. И жонглировала, и управляла скелетом. На фоне черного задника, да еще при фонарях, горящих впереди сцены, она была неразличима. “Довольно простой эффект”, – небрежно объяснил Ферапонт.
После представления он за кулисами познакомил Виньку и Кудрявую с Нинусь. Она оказалась веселой и славной.
Когда шли домой, Ферапонт тоном деревенского ухажера сказал:
– Хорошая девка. Будь я чуть подлиннее, запросто женился бы на ней.
Кудрявая порозовела от смущенья.
Винька тоже чувствовал себя неловко. Но не от слов Ферапонта, а от того, что встречные с любопытством пялятся на них. Лилипут – зрелище не столь уж частое. Но оставалось одно – шагать как ни в чем не бывало...
Вечером в блиндаже Ферапонт открыл Виньке еще кое-какие “фокусные” секреты.
Оказывается, в сцене были два незаметных люка. Один – там, где Ферапонт исчез из-под одежды. Второй – под столом.
– Но как ты попал в люк из коробки? Ведь видно было, что под столом пусто!
– Зеркальный трюк. Ты видел, что скатерть то падала до пола, то ее поднимали? Ну вот, когда она один раз упала, между ножками опустилось зеркало. Пол-то гладкий, он в зеркале отразился, будто под столом по-прежнему пустота. А я в это время отвлекал всех чечеткой.
– Петр Петрович сказал, что у тебя талант.
– Кто сказал?
– Один мой знакомый, он в библиотеке работает. Мы почти рядом сидели. Я после представления спросил: “Вам понравилось?” А он говорит: “Рудольф Циммеркнабе безусловно талант”. А потом еще: “Но не меньше таланта и у его маленького помощника. У него, – говорит... как это? А! – изумительное чувство ритма...” Это он про твою чечетку.
Конечно, говоря про это, Винька помнил о Глебке: у того тоже было удивительное чувство ритма...
– “Чувство”... – сумрачно сказал Ферапонт. – Что мне толку от этого таланта...
И надолго замолчал.
Чтобы растормошить его, Винька спросил:
– А как Рудольф столько всего ухитряется впихнуть в цилиндр?
– Техника, – вздохнул Ферапонт. – И ловкость рук... Главное, чтобы зрители ничего не заметили. Думаешь, зачем он пускал в зал твою “летучку”? Это отвлекающий прием. Зрители на нее глазеют, а он в это время кое-что готовит...
– Все равно много непонятного...
– А ты думаешь, мне, что ли, все понятно? Думаешь, он мне все свои секреты открывает? Если спрашиваю, он хихикает или ругается. Или говорит: “Я же тебе сколько раз объяснял: кол-дов-ство!” Я иногда верю, что он и правда колдун.
И у Виньки – опять колючки по коже...
Театр на пятом этаже
1
Клавдия купила себе и мужу десятидневную путевку на турбазу “Каменные ворота”.
– Говорят, замечательное место! Хочешь – ходи в походы, хочешь – просто загорай у озера...
Беда только, что с детьми в это замечательное место не пускали. Вот Клавдия и начала подъезжать к отцу, чтобы тот на полторы недели остался с внучкой.
– Она же самостоятельная! Надо лишь посмотреть, чтобы вовремя встала, да вовремя легла! Да покормить три раза в день.
– У меня работа! – отбивался Винцент Аркадьевич. – Почему обязательно я? У Зинаиды бабушка есть!
Но бабушка – мать Зинулиного папы и свекровь Клавдии – узнав о таких делах, тут же “заболела”.
А Зинаида вдруг притерлась щекой к рукаву Винцента Аркадьевича, заглянула ему в глаза и прошептала:
– Деда, я не хочу к бабушке. Давай останемся с тобой. Я буду слушаться...
Он, старый дурень, и растаял.
Хотя почему “старый дурень”? Хлопот с внучкой и правда оказалось немного. К концу июня Зинуля будто подросла – сделалась более рассудительной и менее капризной. Может быть, потому, что часто появлялся Вовка Лавочкин?
Он приходил к Винценту Аркадьевичу уже по-свойски. Не мешал, если тот работал. Устраивался перед телескопом или в кресле с какой-нибудь книжкой.
Иногда они беседовали. Вовка рассказывал о своих домашних делах и об играх на пустыре. Там, среди обломков бетона и в подвалах под заброшенными фундаментами мальчишки играли в гангстеров и охотников за привидениями.
Зинуля тоже иногда слушала эти рассказы. И случалось, что пфыкала. Тогда они с Вовкой переругивались. Но не сильно, полушепотом. “Чего фыркаешь-то? Сама боишься в подвал даже нос засунуть...” – “Больно надо. Там этот нос от запахов воротит...” – “Это от тебя воротит. Когда ты маминой помадой намажешься и пахнешь, как магазин “Парфюмерия”... “ – “Чего ты врешь! Когда я мазалась? Это ты всегда перемазанный неизвестно чем! С весны не умывался!”
Звездно-полосатый, исцарапанный и загорелый Вовка поудобнее устраивался в кресле.
“Я каждый день купаюсь. А ты боишься к пруду подойти...” – “Потому что там лягушки. Они, Вовочка, еще противнее, чем ты...” – “Зачем ты так про своих родственниц?” – “Дед, ты слышишь, что он про тебя говорит?” – “По-моему, он про тебя...” – вставлял слово Винцент Аркадьевич. “Но если я лягушка, то ты кто?” – “Старая жаба”, – с удовольствием подсказывал Винцент Аркадьевич. “Я же про вас ничего такого не говорил! – виновато, но не теряя достоинства, возражал Вовка. – Я же про нее! Потому что она все время квакает и сама не понимает...” – “Выйдешь на улицу – получишь”, – обещала Зинуля. – “А последний раз кто получил?..”
– Цыц! – не выдержал однажды Винцент Аркадьевич. – Тихо тут, а то выставлю. Мне надо работать. Вы тормозите мой творческий процесс.
– Дед, а ты расскажи нам еще про Виньку и Кудрявую, – сменила тон Зинуля. Ну, деда... Тогда мы не будем ссориться.
– Я же сказал: мне надо работать.
– Но ты ведь все равно про Виньку пишешь. То есть про себя про маленького. Сперва расскажешь, а потом все это – на бумагу...
– Откуда ты знаешь, про что я пишу?!
– Я догадливая.
– Чересчур...
– Она пронырливая, – подал голос из кресла Вовка.
– Деда, можно я стукну его трубой?
– Ни в коем случае!
– Понятно. Трубу жалко...
– Если будешь все время выступать, Винцент Аркадьевич ничего не расскажет, – рассудительно заметил Вовка.
– Вот именно... Если хотите слушать, садитесь вместе, я не могу вертеть головой от одного к другому.
Зинуля решительно подошла к креслу.
– Ну-ка, подвинься. У дедушки остеохондроз, он не может вертеть...
– Пжалста! – Вовка уселся на пухлый подлокотник, уступая сиденье.
Но скоро он съехал с подлокотника, и они с Зинулей оказались рядом – кресло было просторное. И потом они часто сидели так, слушая рассказы про давнего пацаненка Виньку и его друзей. Про те времена, когда не было ни компьютеров, ни кукол Барби, ни шоколадок “Марс” и “Сникерс”, ни телевизоров. Даже шариковых ручек (с ума сойти!) еще не было, и в тетрадках писали, макая стальное перышко в чернильницу-непроливашку. И тем не менее, мальчишки и девчонки ухитрялись как-то жить и временами были даже счастливы...
Когда Зинуля и Вовка слушали, они забывали вредничать. Поглядишь – ну прямо сестрица и братец. Зинуля разыскала в шкафу красно-белую полосатую кофточку – хотя и не со звездами, но все равно немного похожую на Вовкин костюм. Интересно, случайно это или нет?
Один раз Винценту Аркадьевичу показалось, будто они как одно существо: с двумя одинаково приоткрытыми ртами и четырьмя коричневыми босыми ногами, на которых от интереса одинаково шевелились пальцы.
Винцент Аркадьевич достал из ящика свой старенький “Зенит”.
– Вот так и сидите... – Он отдернул штору: для съемки нужно побольше света. Солнце упало на кресло. – Зиночка, опусти ноги. У тебя коленки торчат и бликуют...
– Что делают?
– Бликуют. Блестят, как елочные шарики. На снимке будут белые пятна.
– Ты ко мне всегда придираешься. У Печкина тоже торчат, а ты ему ни словечка...
– У него не бликуют.
– Потому что немытые.
“Печкин” саданул немытым коленом Зинулю под ребро. Она слетела с кресла, подхватила с пола плюшевого жирафа и огрела им своего вечного недруга. За миг до свалки Винцент Аркадьевич успел щелкнуть спуском. Теперь щелкнул снова.
“Надо сделать еще одни снимок, и будет великолепный триптих”, – думал он, растаскивая внучку и юного астронома.
– Зинаида! Имей ввиду, твоя мама просила меня в случае неповиновения драть тебя как сидорову козу!
– А Вовку?!
– А про Вовку
2
За день до возвращения Клавдии и Андрея Зинуля и Вовка тоже устроили представление. Тоже с человеком-невидимкой.
В прихожей и в комнате у Зинули они возились часа два. И все это время просили Винцента Аркадьевича не выходить из кабинета.
А когда он по их приглашению вышел – зажмурился. В глаза ему светили с порога Зинулиной комнаты две яркие настольные лампы. За ними был мрак.
Винцент Аркадьевич догадался, что “мрак” изготовлен из черного одеяла, которое Вовка притащил из дома, и черных же штор – ими завешивались окна, когда надо было печатать фотографии.
Звонкий, но зловещий голос донесся из темноты:
– Сядьте на стул и не двигайтесь! И смотрите внимательно!
Винцент Аркадьевич послушно сел. На сцене (то есть в проеме двери) появился артист Владимир Лавочкин – в полосатом халате и в чалме из полотенца. Неловко поклонился и по-турецки сел на табурет. Поднял похожую на указку палочку. Она была, без сомненья, волшебная. Потому что тут же из темноты возник деревянный орел (который обычно стоял на платяном шкафу). Он описал над Вовкиной чалмой круг и пропал.